Читаем без скачивания Том 13. Большая Душа - Лидия Чарская

— И ливерную колбасу… Я ее люблю ужасно! — подхватил Веня, внезапно заражаясь настроением подруги.

— Да, да, и ливерную колбасу, если, хочешь. Хотя вряд ли в королевских дворцах подаются такие простые вещи. Вот другое дело, рябчики, фазаны и персики или кондитерские конфеты и сливочное мороженое, — мечтательно перечисляла Дося. И тут же призналась с очаровательной искренностью: — Послушай, горбунок, у тебя не текут слюнки, когда ты думаешь обо всех этих чудесных вещах?

— Пожалуй.

— А я так прямо с ума схожу, когда обо всем этом подумаю, особенно сегодня. Ведь подумай, горбунок, одной декламацией сыта не будешь, а кроме этих ужасных стихов, у меня за сегодняшний день еще ничего не было на языке.

— Ах, ты, Господи! Так что же ты мне не сказала об этом раньше? — вырвалось у Вени, и он даже в лице изменился при словах девочки. — Бедная моя ты, Досенька, неужели же она еще и морит тебя голодом вдобавок ко всему?

— Какие глупости! Вот ерунду-то выдумаешь тоже! — И возмущенная Дося топнула ногой. — Во-первых, причем тут «она», когда все зависит от меня самой, и только. Крестная уехала на репетицию и оставила мне огромный запас еды; и если бы я захотела, то стоило мне только разжечь керосиновую машинку и…

— Так почему же ты этого не сделала раньше?

Лукавая и смущенная улыбка проползла по губам девочки.

— Мне было просто лень, горбунок, заниматься стряпней. Разве это подходит ко мне, скажи на милость? Ты же сам говоришь, что я похожа на принцессу. А какие же принцессы занимаются кухней? Ерунда!

— Да, да, ты права, пожалуй, — рассеянно отвечал, сползая с окошка, Веня, в то время как в голове мальчика уже зародились новые мысли.

— Какое счастье, однако, что он еще не успел уничтожить заготовленных ему на сегодня припасов. Какое счастье! По крайней мере он угостит ими Досю. Правда, девочка привыкла к более изысканным кушаньям, которые актриса Подгорская берет для себя и крестницы из ближайшего ресторана, и которые Досе вменяются в обязанность разогревать на керосинке.

Но за неимением лучшего можно обойтись нынче и тем, что у него есть, тем более что Веня был много проницательнее детей своего возраста и отлично с первых же слов Доси понял то, в чем ни за что, ни за какие блага мира не призналась бы ему Дося. Мальчик знал, что недовольная нынешним уроком декламации крестницы Подгорская оставила Досю в наказание без обеда.

Со стесненным от жалости сердечком, браня в душе "злую мучительницу" его Досеньки, Веня захлопотал у плиты, пока сама Дося, высунувшись из окошка, внимательно следила за тем, что происходило во дворе.

— Ну, твой обед готов. Садись и кушай.

При виде накрытого чистой скатертью стола и аппетитно разложенных на тарелках яичницы и кусков хлеба с маслом девочка весело захлопала в ладоши.

— Конечно, это не фазаны и не сливочное мороженое, горбунок, но, за неимением их удовлетворюсь и этим, — сказала она и принялась за обед.

А Веня благоговейно смотрел на нее.

Когда все было съедено, Веня вдруг замер и сказал:

— Слышишь, Дося? Он играет снова!

Дети снова уселись на подоконник. На том же этаже, в окне напротив, стоял юноша в черной бархатной куртке и играл на скрипке. Что это была за чудесная музыка — ни Дося, ни Веня не знали.

И сам юноша, так великолепно игравший на скрипке, казался им особенным, незаурядным существом. Нынче же незнакомый юноша как будто превзошел самого себя. Звуки плакали и смеялись под его смычком. Струны рассказывали какую-то чудную, волшебную сказку, одной мелодией, одними звуками. Но вот игра оборвалась…

— Господи, неужели конец? Уже конец? — прошептала Дося, и, прежде нежели маленький горбун успел удержать свою подругу, она высунулась до половины из окошка и неистово зааплодировала незнакомому музыканту.

— Браво! Браво! — вторил шумным аплодисментам ее звонкий голосок.

Незнакомый юноша поднял голову и, видя в окне детей, ласково им улыбнулся. Потом скрипач выступил из глубины комнаты и низко поклонился детям, как взрослым.

Глава 2

Бледная северная весна несла оживление и радость людям. Некоторые из жильцов уже перебрались на дачу на летние месяцы, поближе к природе. Но значительная часть обитателей дома, преимущественно бедных тружеников, оставалась здесь, довольствуясь раскрытыми настежь окнами и слабо доносившимися из соседних скверов запахами зацветающих деревьев.

С наступлением теплых майских дней детвора проводила время с утра до вечера во дворе. Теперь Дося и Веня все чаще примыкали к веселому детскому кружку.

Благодаря своей веселой подружке и покровительнице, Веня чувствовал себя свободно в детском обществе — никто не смел обидеть маленького горбуна. Дося стояла на страже интересов своего друга. Вскоре к двум друзьям присоединилась и новая подруга. Все чаще и чаще прибегала играть с дворовыми молоденькая служанка Лиза, служившая у старухи-ростовщицы с третьего этажа.

Старуха гостила сейчас на даче у замужней дочери, и девочка-служанка могла свободнее располагать своим временем. Все утро Лиза проводила в работе, зато, управившись к вечеру, сбегала вниз и принимала самое деятельное участие в детских играх. Несмотря на свои пятнадцать лет, она была совсем ребенком, и детские игры занимали и увлекали ее. С десяти лет жила Лиза здесь, в Петербурге, привезенная из деревни матерью. Последняя определила девочку на место к старой ростовщице Велизаровой. Старуха была слишком скупа для того, чтобы взять к себе в дом взрослую прислугу, требовавшую приличного вознаграждения. Лизе же она платила ничтожное жалованье и кормила впроголодь.

Досе и Вене понравилась бойкая, жизнерадостная Лиза, умевшая запевать хоровые деревенские песни и забавно рассказывать про свою ворчливую и скупую хозяйку.

— И-и как жмется она, миленькие, с хлеба на квас перебивается, только бы что лишнего не потратить.

— А что же вы едите? — полюбопытствовал кто-то из детей.

— А когда что: картошку либо кашу; иной раз щи варим, а то суп.

— А на второе?…

— А на второе лоб крестим, вот тебе и второе, — беспечно хохотала Лиза.

— Так ты голодаешь, стало быть? — участливо спросил как-то раз девочку Веня.

— Ну, понятно, не сыта до отвалу, что уж тут под шапку шептать. Зато, миленькие, чего только не насмотришься — такого, что и за целый год не рассказать, право. Сама-то у меня денежная, только скупая до страсти… А уж богачиха такая, что ни в сказке сказать ни пером описать. Небось, слыхали, ростовщица она, людей то есть деньгами ссужает. Заместо того, чтобы в ломбард вещи закладывать, люди, чтобы без хлопот было, несут к моей хозяйке добро свое. Она им, стало быть, деньги под него выдает, а себе ихние вещи до времени, до выкупа, оставляет.

— А денег много дает за вещи? — поинтересовалась Дося.

— Какое! Малость самую — гроши. Да ежели вовремя вещь свою не выкупит кто из тех, что победнее, так и — ау, брат! — вещица-то твоя пиши пропало! Оставит ее за собой хозяйка, а там, при первом случае, и продаст повыгоднее. Зато иной раз принесет какой человек в заклад моей-то, так уж улещает — упрашивает, чтобы она, значит, повременила, не приневоливала его спешить с выплатой-то. А иной придет с деньгами откупить свое добро, смотрит он, а добро-то уж давно и продано даже. А старуха еще смеется: "Сам виноват, батюшка, зачем деньги не внес вовремя, голубчик". Так сколько слез да горя людского я повидала за эти пять лет, что живу у Велизарихи, — так и не расскажешь, говорю.

— Так зачем же ты у нее служишь? Ведь злая она, ведьма, противная, — сорвалось у Доси.

Лиза серьезно, без улыбки, взглянула на девочку.

— А где-нибудь надо служить, как ты думаешь? — отвечала она степенно, тоном взрослой девушки. И тут же прибавила: — Да и маменька как определяла меня сюда на место, крепко наказывала, чтобы зря местов не менять ни в каком случае. Баловство это.

— Да если хозяйка злая? Через силу работать велит да и кормит плохо? — не унималась Дося.

— Да кто ж мне велит работать-то так? Хоть сейчас возьмем, к слову сказать: сама-то гостит у дочки каждое лето на даче; приезжает через три дня на четвертый, а я все одна, и без нее, как при ней: и пыль стираю, и окна по утрам мою. Я работать люблю, особенно окна мыть весной и летом. Стоишь высоко-высоко над землей; словно птица на жердочке, примостишься на подоконнике, а прямо надо мной небо. Синее такое, красивое. И кажется тогда, что и впрямь я — птица, взмахнешь руками, ровно крыльями, и полетишь. Полетаешь-полетаешь, да прямехонько у себя в деревне и спустишься. А там у нас уж так-то хорошо, что и словами не опишешь. Рай Господень, да и только. Лес у нас сразу за речкой начинается. А речка широкая, студеная. В летнюю пору купаться — не накупаешься досыта. А выйдешь в поле — кажись, конца ему нет. Так бы и помчалась по нему без оглядки.