Читаем без скачивания Похороны куклы - Кейт Хэмер

В конце концов я прижалась к дереву, почувствовала, как оно царапает мне лицо, и когда широко разлился лунный свет, два лица вспыхнули передо мной, всего раз, как в фильме ужасов, а потом все потемнело и съежилось.

Проснувшись, я пошевелилась и размяла плечи, затекшие из-за того, что я всю ночь проспала, привалившись к дереву. С моей головы дождем посыпались листья.

За деревьями мерцало что-то желтое. Мгновение спустя я опознала в этом фонарик. И прижалась к стволу дерева, услышав голоса за светом: один принадлежал Мику, я знала, я почти перестала дышать, казалось, насовсем. К тому времени, как фонарики выключили, луна ушла, и сквозь ветви просочился зеленоватый редкий свет, озаривший то, что лежало передо мной. Ветерок подхватил страницы книги, и насекомое, похожее на блоху, с цоканьем проскакало по бумаге. Без фонариков почему-то было только хуже. Я представляла, как люди крадутся по раннему утру, высматривая меня привыкшими к темноте глазами.

Краем глаза я заметила что-то вьющееся – неторопливого червяка, разбуженного ранним теплом. Он хрустел веточками, продвигаясь вперед, и свежие листья волнами поднимались по обе стороны его толстого серого тела. Вот он заполз между двумя фигурками из прутиков, свернув одну из них на сторону.

Потом тишину где-то неподалеку нарушил треск, шум, с которым кто-то перелезал папоротник и упавшие ветки или распихивал их ногами.

– О нет, – выдохнула я, отталкиваясь пятками от мягкой земли в попытке распластаться по стволу.

Поздно. Несмотря на то что уже рассвело, луч снова зажегся и уперся мне прямо в глаза. За ним угадывался силуэт высокого мужчины. Я узнала его грузную фигуру. Это был сосед с другого конца нашего ряда домов.

– Мик, я ее нашел. Она здесь.

Луч фонарика качнулся, уходя от моего лица, когда сосед отвернулся и заговорил. Голос его был полон воодушевления: он точно уверен, что все сделал правильно.

– Мик. Она тут, тут она! – снова крикнул он, светя фонариком мне прямо в лицо.

Слева от меня раздался треск. Потом шаги замедлились, стали легче; уверенная походка, так ходят те, кто может расслабиться, потому что погоня окончена. Фонарики погасли. Утро все сильнее пробивалось сквозь полог леса – бледное, словно от нездоровья, но внезапно высветившее и обозначившее набросанный передо мной хлам.

– Дешевый фокус. – Мик приблизился, слегка запыхавшись; его силуэт меня поразил, он был точно уменьшившийся великан. – Старый фокус, подушка в кровати. С чего ты взяла, что это сработает, если оставила калитку в саду распахнутой настежь, не возьму в толк.

– И вот она, поглядите.

Он сунул указательные пальцы в передние карманы джинсов и оттопырил зад.

– Мы думали, нас обокрали. Думали, воры все еще могут быть в доме, прячутся. – Он опустил взгляд. – Это еще что?

Носком ботинка он поворошил то, что лежало передо мной на земле. Я увидела все это его глазами. Что-то случилось ночью с фигурками, я заметила, что они начали меняться перед тем, как уснула, и теперь преображение завершилось. Они стали отвратительными: рты, скалящиеся с лиц-каштанов, спутанные и потускневшие волосы из травы. Они казались недостающим звеном между обезьяной и человеком, еще не открытым видом. Волосы с головы куклы отвалились, как маленький паричок, открыв блестящий череп из каштана.

– Господи, да что?.. – произнес Мик, и отвращение поглотило черты его лица.

4

Чудовище

24 августа 1983

Когда Мик вел меня через задний двор, казалось, что от его настроения рубашки, сохшие на веревке, забились и захлопали манжетами.

В доме его раздражение обернулось пчелами. Готовыми к нападению пчелами, жужжащими у подножья лестницы. Я почти слышала их у себя в комнате. Волшебство прошедшей ночи – от него остался лишь тонкий дымный след, висевший над разрушенным садом; я видела его из окна. Было еще рано, солнце не поднялось над темными деревьями напротив. Когда поднимется, дым совсем растает.

Снаружи Мик раньше выращивал душистый горошек для своей настоящей дочки, для малышки Труди, так мне говорили. Соседи по-прежнему дарили ему душистый горошек в память о ней, и иногда он приходил домой с цветком в петлице. Больше всего ему нравились белые, с бледно-зеленым чашелистиком цветы. Сладкий аромат плыл по дому, пахло призраком Труди, и я начинала бояться, что в коридоре покажется ее складчатое лицо, тронутое зеленью. От горошка, как и от нее, теперь не осталось и следа. Все ушло в траву и длинные желтые сорняки.

Разъяренные пчелы у основания лестницы грозились двинуться наверх. Я прокралась по полу и приоткрыла дверь.

– Эй, – позвала я сквозь щель.

Внезапная тишина. Мое дыхание с хрипом ударялось в деревянную дверь.

– Барбара, ты там? – Я слышала, как дрожит мой голос. – Я говорю…

– Руби, иди сюда, сейчас же.

Это был он.

Они стояли двумя темными фигурами, спиной к свету, падавшему сквозь стеклянный полумесяц в двери. Почти единое существо, полголовы в торчащих в стороны кудрях.

Голова разделилась.

– Ты только посмотри на себя, – сказал папа.

Я опустила глаза: ночная рубашка спереди была в грязи, между пальцами ног застряла земля.

– Мик, Мик, ну правда…

Барбара, прижав пальцы к себе, мяла слегка выпиравший живот.

Он шагнул на нижнюю ступеньку.

– Заткнись, твою мать, – сказал он.

Вокруг его рта и носа пестрело пунцовое пятно, как сырая говядина с мраморным жирком. Мне это зрелище было знакомо. Стоило ему появиться, могли полететь и оплеухи, как птичьи крылья, хлопающие меня по голове.

Большинству детей, которых я знала, временами доставалось по мягкому месту. Но тут было другое. Однажды все кончится тем, что меня убьют, я уверена. Рядом со мной, бок о бок, ходила, шаркая диковинными сапогами, смерть. Иногда она тащилась далеко позади. Иногда, как теперь, была так близко, что глядела с лица Мика, вот этого, из сырой говядины. Она повторяла голосом Мика:

– И да поможет мне бог. Да поможет мне бог.

– Мики, успокойся.

Барбара протянула ко мне руки, словно приглашая бежать в ее объятия.

Он обернулся и отбросил ее протянутую руку, так что та ударилась о перила.

– Не трогай ее, – сказала я, но у меня вышло лишь прошептать.

Он не услышал.

– Говори, что ты там делала? – Теперь он орал. – Говори! Вечно убегаешь.

Он стоял уже на третьей ступеньке.

– Вечно, твою мать, выкинешь что-нибудь.

– Ничего. – Я заплакала. – Пожалуйста, папа. Я ничего не делала.

– Психичка. Это, наверное, наследственное.

Шестая ступенька.

– Давай, просвети нас, Руби. Что ты делала в четыре утра с одной из чертовых бабушкиных книжек?

– Ничего.

– Это вуду?

Когда он поднялся на седьмую ступеньку, я заплакала сильнее.

Он остановился.

– Заткнись.

– Пожалуйста. Пожалуйста, будь со мной добрым.

Он остановился, словно от изумления.

– А я какой? Это в тебе беда, не во мне.

– Я хочу, чтобы мои настоящие мама и папа меня забрали, – всхлипнула я, захлебываясь соплями. – Они точно лучше тебя. Ненавижу тебя. Ненавижу.

Наверное, это были тяжелые слова. Они всем своим весом скатились по лестнице и ударили его. Он пошатнулся, потом выпрямился.

Мы втроем точно оцепенели на какое-то время, и в коридор долетел мирный звук – птичье пение.

– Ты это слышала, Бабс? – Он повернулся к Барбаре с насмешливо вопросительным лицом. – Что ты теперь скажешь, Бабс? Видишь, я тебе говорил. У нее винтиков не хватает. Здесь.

Он постучал пальцем по лбу. От его пальца на коже остался красный след.

– Корова неблагодарная.

– Мик, прекрати, – одернула его Барбара, но теперь он пошел быстрее.

Я бросилась к себе в комнату, слыша, как за спиной гремят по ступеням шаги. Захлопнула перед его лицом дверь, и у меня мелькнула безумная надежда, что его нос застрянет в ней, как топор, и он окажется обездвижен, будет без толку мотаться из стороны в сторону.

Вместо этого дверь распахнулась, и он шагнул в комнату.

Его лицо потемнело. На него было страшно смотреть. Пчелы, наверное, были теперь у него внутри. Казалось, его тело вздувалось там, где они роились. Я услышала быстрые шаги, и его чуб, торчавший изогнутым шипом, заполнил все поле моего зрения. За плечом Мика я заметила в углу Тень, он подпрыгивал от страха или от возбуждения, а я повалилась навзничь.

Я слышала, как внизу причитает мама:

– Мик, осторожнее. Не перестарайся.

Ее голос долетал издалека. Я, должно быть, падаю в кроличью нору. Я всегда знала, что однажды это случится, с тех пор как увидела картинку. «Нет, ты не падаешь, ты взлетаешь, Руби». Это голос в моей голове. «Ты все неправильно поняла, потому что, смотри-ка, ты видишь нас сверху. Гляди, как опускаются и поднимаются кулаки, как маленькие отбойные молотки. Гляди, его рубашка выбилась из брюк от натуги. Гляди, как разбиваются твои пальцы – закрывающие голову. Отец собирается в этот раз растолочь тебя в пюре и размазать по стенам, чтобы тебя не стало. Может быть, останется только глаз, прилипший к стене, будет смотреть, как он вечером пойдет спать, и он оторвет глаз и вышвырнет его в окно, как мячик для гольфа. Глаз будет лежать и смотреть вверх, пока не побелеет, не помутнеет и не выключится…»