Читаем без скачивания Фёдор Курицын. Повесть о Дракуле - Александр Юрченко

Не успел Поппель ступить на откидной мостик, как из ворот выехала кавалькада богато одетых всадников, в основном, в красных зипунах, отороченных собольими мехами, в высоких шапках, также отделанных мехом, с длинными окладистыми бородами. Курицын, за всё время пути не произнёсший ни единого слова, признал в одном из встречающих воеводу Семиона Ряполовского, недавно вернувшегося с литовского кордона. Семион был рода незнатного, но пользовался милостью государевой, так как был из тех Ряполовских, которые сорок лет назад спасли младого Иоанна Васильевича и его братца Юрия от рук дядьев – Василия Косого и Дмитрия Шемяки, позарившихся на престол родителя Иоаннова – Великого князя Московского Василия. Отца, прозванного потом Василием Тёмным, ослепили, искали и детей его малых. Да, Ряполовские, увезя малолеток в Муром, вызвали заминку в стане нападавших, тем самым и жизнь венценосному папаше сохранили, и светлое будущее наследнику обеспечили.

Курицын пришпорил коня и подъехал к воеводе. Разговор был коротким. Симеон, не отличавшийся родовитостью, не любил государева дьяка – выходца из бедного рода, считая его выскочкой. Более всего ему претила образованность Курицына, знавшего несколько языков. В то время большего уважения заслуживала ратная служба, а Ряполовский в ней преуспел, одержав несколько побед с литовцами и ливонцами.

– Сведи его к князю Ивану Юрьевичу, – бросил небрежно.

Курицын и бровью не повёл. Дипломатическая служба успокоительно действовала на нервы.

– Чай, болен князь-государь? – только и спросил.

Ряполовский скривился, но отвечать надо было.

– Здоров государь, но приказал Ивану Юрьевичу встречать.

Иван Юрьевич Патрикеев, наместник московский, в отличие от Ряполовского, рода знаменитого. От Рюриковичей, от славного князя Ольгерда шла его генеалогическая ветвь. Сам Иван Юрьевич двоюродным братом государю приходился. Мать его, Мария, – сестра Василия Тёмного, тётка Иоанна Васильевича. Терем Патрикеева только палатам государевым красотой уступал, и жёнка у него красавица, и дети ладные, сам только неказист старикашка востроносый, хитрющий, как лиса Патрикеевна. Вместе с государем Новгород Великий усмирил. В стоянии на Угре-реке, где последний царевич ордынский Ахмат дани московской дожидался, слава Богу, не отличился – остался в Москве наместничать, а то Ряполовского совсем зависть зелёная заела бы.

Как с немцем говорить, Патрикеев не знал, хоть и хитёр. Посему Курицына при себе оставил. «Мол, к грамоте не способен, языкам не обучен».

Разговор не складывался. Рыцарь от худого питания и морозного климата совсем сдал. Бормочет слова – еле рот разевает. А, может, гордость немецкая взыграла? Не почтил наместника вниманием. Смотрит в сторону, говорит мало и бессвязно, кашляет и через слово чертыхается по-немецки. Твердит одно: «Я посол императора Священной Римской империи германской нации».

Курицын и так, и сяк ответы его смягчает, а всё же Иван Юрьевич обиделся:

«Уж больно воду мутит немец. Меня на мякине не проведёшь».

У всех были свежи в памяти злоключения посла медиоланского Тревизана, пытавшегося обмануть государя. Хотя прошло с той поры без малого одиннадцать лет, всем был памятен гнев Иоанна Васильевича. Досталось не только виновному, но и каждому, кто под руку попадался.

– Не разумею, – бросил Патрикеев дьяку, отпуская Поппеля прочь, – с поручением он к государю нашему пожаловал, или без оного. Не знаю, что Иоанну Васильевичу и доложить! Пусть посидит пока. Может, измором возьмём?

Фон Поппель совсем зачах. Уже месяц он в Московии. А до государя этой незнакомой страны так и не добрался. Неужто так горд и велик Князь Московский? Понадеялся на Фридрихову грамоту, да не возымела она должной силы. Вот и сейчас, после беседы со знатным человеком правителя Московии, снова остался в четырёх стенах. Узник он или посланник? Сам не может разобрать. Ни питания должного, ни ночлега в тёплой постели. Бросили подстилку из плетёной лозы как псу бездомному… Хорошо ещё печку исправно топят. Фон Поппель пододвинул подстилку ближе к окну, возле которого чадила облезлая лампадка на медной подставке. Снова закашлялся… Выглянул. У дверей стража выставлена.

– Плохи дела, совсем плохи, – прошептал рыцарь немецкий и яростно сжал кулаки.

Дверь скрипнула и без стука отворилась. На пороге стоял государев дьяк Фёдор Курицын, а для немца – большой человек, встретивший его на границе. Наконец-то снизошёл большой человек для разговора, причём, один на один. Значит, большую силу имеет.

А караульщик-то не волен был пускать Курицына. Приставил пищаль к груди дьяка:

– Не велено пущать.

Хорошо, что знал его дьяк.

– Ты что, Матвей? Своих не узнаёшь? Дознание секретное буду делать.

– А бумага?

– Вот тебе вместо бумаги, – Курицын показал кулак.

Ох и прогневается Иван Юрьевич, когда дознается о ночном посещении. Нарушение этикета наиполнейшее. Ни писаря под рукой, ни свидетелей. А если государю донесёт? И сам Фёдор Васильевич убоялся смелости своей.

Да что поделаешь, спасать немца надо. Совсем тот запутался. Как спрашивают, куда ехал, говорит, к Великому князю. А в грамоте не указано, безымянная она – ко всем государям мира обращена.

Курицын переступил порог. Фон Поппель резко оборотился. Пошатнулся. Тень его чёрным псом метнулась под ноги государеву дьяку.

«Худ, худ, совсем худ», – думал Курицын, глядя на рыцаря.

Костлявые коленки и локти вот-вот из одежды вылезут, жёлтые скулы, ввалившиеся щёки. Глаза, как у затравленного зверя, блестят из-под рыжих кустистых бровей. Чем-то напомнил он Курицыну францисканского монаха Губерта, встреченного на пыльных венгерских дорогах. Всю ночь тогда с францисканцем проговорили. Пытался тот дьяка в свою веру обратить. Сказывал, что и Дракула – каким был ревнителем православия! – римскую веру принял. В последний год жизни.

– Если поймёшь, что я тебе скажу, спасёшься, – сказал Курицын немцу. – А нет, пытки князя Дракулы покажутся тебе детской забавой. Читал книжицу о Дракуле, отпечатанную в немецких землях?

Фон Поппель не шелохнулся.

– Молчи, молчи, рыцарь, а я тебе ужасную историю про посла венецианского Тревизана поведаю. Что непонятно будет, перебивай мой рассказ, спрашивай.

Рассказ Фёдора Курицына о приключении Иоанна Батиста Тревизана, посла венецианского дожа Николо Троно, в Московии

– Когда турки взяли Царьград и лишили жизни законного императора Константина из рода Палеолгов, Москва стала «Третьим Римом» называться, то есть центром истинной веры православной. Именно здесь надлежало быть Патриарху Константинопольскому и всем мужам учёным цареградским. Однако не спешили они к нам перебираться. Посему овдовевший князь-государь наш Иоанн Васильевич пожелали взять в жёны греческую принцессу Зою, дочь властителя Мореи Фомы, родного брата убиенного императора. Жили они под покровительством папы Римского в священном граде западной церкви – Риме. О печальной участи принцессы Зои нашему государю рассказал греческий гонец по имени Юрий. Дескать, сватались к ней два жениха – король Французский и герцог Медиоланский, но обоим отказала, так как не желала быть женой государя латинской веры.

Послал Иван Васильевич за невестой итальянца Жана Луку Вольпе, давно уже служившего при дворе Московского князя и взявшего новое имя Ивана Фрязина. Привёз Фрязин царевну. В тот же день обвенчали её с Иоанном и нарекли на наш лад Софьей.

Подумал тогда Иван Фрязин, что большую силу возымел на государя, и возгордился. А когда приехал посол дожа венецианского Жан Батиста Тревизан с просьбой к Иоанну пропустить посольство его в Золотую Орду и дать провожатого к хану Ахмату, стал Фрязин уговаривать Тревизана не отдавать государю ни письма, ему адресованные, ни даров богатых венецианских. «Я и так тебя в Орду доставлю, – обещал послу лукавый Фрязин, – и с собой дам всё необходимое».

– Но как? – вырвалось нечаянно у Поппеля. – Как он смог обмануть Вашего государя?

– А так, – продолжил Курицын. – Пришедши с послом к Иоанну, Фрязин назвал его своим племянником, купцом венецианским, направлявшимся к татарам по торговым делам. Поверил государь, обласкал Тревизана, посадил обедать за один стол с боярами знатными.

А с царевной Софьей прибыли в Москву легат папский Антоний и другие иноземцы, знавшие Тревизана и слышавшие о поездке, целью которой было склонить хана Ахмата к борьбе с турецким султаном, разграбившим Константинополь и покушавшимся на другие земли христианские. Сказали о том Великому князю – так обман и открылся.