Читаем без скачивания Таинственные следы - "Сат-Ок"

Мои размышления нарушил Сова, хлопнув меня по плечу.

– Почему мысли моего брата кружат среди тёмных туч, как испуганные лебеди? Пусть твоя душа откроется передо мной, Сат-Ок, а слова пусть потекут, как весенняя вода с горных перевалов. Я открою уши для твоих слов и твоей боли и разделю с тобой твою грусть, как разделяли мы зимой одну волчью шкуру, когда, заблудившись, ночевали в чаще.

– Твои слова для меня подобны холодной воде для натруженных ног. Знаю: твоё сердце бьётся рядом с моим. Но своей болью я не хочу делиться ни с кем. Она приносит воспоминания прошедших дней и закаляет мою душу, – ответил я Сове.

Пока мы разговаривали, кони отошли в заросли камыша и впервые после такого длительного перерыва стали жевать сочную зелень.

Мы пошли за ними в поисках аира. Сладкие корни этого растения утоляли голод, сжимавший наши желудки, как медвежьи лапы сжимают медовые соты.

Перед заходом солнца возвратились воины с озера. На дне каждого каноэ серебрилась рыба. Всех охватила радость. Это ведь был верный знак, что мы правильно выбрали дорогу и на ней оставили голод, который шёл за нами по пятам от самых гор до этого первого озера на нашем пути.

Женщины занялись приготовлением сытного ужина, и вскоре по всему лагерю распространился приятный запах копчёной и жареной рыбы. Мы с Совой сидели на большой глыбе и издали наблюдали, как женщины разрезали на куски больших осетров и раскладывали их на раскалённых камнях. Вдруг среди кустов мелькнул серый мех, и прежде чем я успел понять, что это может быть, к моим ногам прижался верный пёс Тауга.

Последний раз я видел его в старом лагере, позже, гонимый голодом, а может, почуяв там свою гибель, он куда-то исчез вместе со всей собачьей сворой.

Однако верный друг вернулся и привёл с собой остальных собак. Были они исхудавшие, со всклокоченной шерстью. Видно, им тоже не особенно везло. Верный Тауга лизал мне руки, радостно скулил и тыкался головой в мои колени. Я обнял его и покачивал, как мать ребенка.

– Мой дорогой друг, – расчувствовавшись, шептал я.

Пёс, казалось, понимал мои слова, потому что всё более бурно требовал ласки и в конце концов вырвался из моих рук и начал бешено кружиться вокруг нас, прыгнул с разбега на Сову, опрокинул его на спину, подскочил ко мне и широким языком провёл по моему лицу. Потом скрылся между шатрами, чтобы через минуту появиться снова около матери, чистившей рыбу. Я видел издали, что мать тоже обрадовалась возвращению Тауги и поприветствовала его половиной огромного осетра. Взяв угощение, пёс убежал в кусты.

Нынешний вечер был напоён счастьем и радостью. Наконец мы победили голод – самого страшного врага кочевых племён!

Когда солнце со своими палящими лучами опустилось за горы и по тёмному небу разбежались серебристые звёзды, загремел бубен колдуна, а к нему вскоре присоединились другие бубны, рожки из орлиных перьев, свирели из тростника и трещотки из панцирей черепах.

При свете костров и луны обнаженные до пояса воины своей пляской благодарили Духа Озера за щедрый улов. Танцы закончились только тогда, когда луна поднялась высоко в небе.

Так прошёл первый радостный вечер – без голода. Что принесут нам последующие дни? Ведь мы всё ближе подходим к Большому Медвежьему озеру и к реке Маккензи, на берегах которой живут враждебные нам бледнолицые.

В нашей памяти ещё были достаточно свежи воспоминания о белом сержанте королевской конной – Вап-нап-ао, чтобы не опасаться белых. Там, над большим озером, раскинулся город, а в нём одном, говорят, белых людей больше, чем индейцев во всей стране Толанди.

Мысли о белых не давали мне заснуть.

Во сне мне мерещилось, что они приближаются ко мне огромными стаями, как лебеди на озере. Я видел и ощущал их толстые руки, сжимающие меня, их губы, шепчущие: «Ты наш, в тебе есть наша кровь. Идём с нами, ты наш!»Я чувствовал на своих руках прикосновения их пухлых пальцев, точно прикосновения гнилых грибов в лесу. Блёклые глаза белых всматривались в меня, и их становилось всё больше, больше.

Измученный ужасным сном, я проснулся. Кошмар рассеялся. Но я уже не пытался заснуть, боясь сновидений, которые напоминали о том, что я принадлежу к белым. Поднялся с постели и потихоньку, стараясь не разбудить брата, вышел из шатра. Прячась за кустами, я подошёл к шатру, где спал Прыгающая Сова, лёг в тени шатра и, уткнувшись лицом в сухую траву, поближе к земле, издал троекратный крик охотящейся совы. Земля и трава приглушили мой крик, так что, если бы даже кто-нибудь стоял рядом со мной, он не понял бы, откуда доносится этот клич.

Я дважды повторил свой зов с разными промежутками во времени и хотел уже кричать третий раз, когда поднялось покрывало у входа в шатёр и выглянул Сова.

Я махнул ему рукой. Он заметил мой знак и подбежал ко мне. Не говоря ни слова, я встал и, пригибаясь, избегая освещённых луной мест, помчался в сторону озера. Сова бежал за мной. Я скорее чувствовал его присутствие, чем слышал. Он умел передвигаться ночью бесшумно, хотя в темноте легко наступить на сухую ветку, и треск прозвучал бы, как выстрел из оружия белых. Наконец, никем не замеченные, мы добрались до озера. На берегу лежало вырванное бурей дерево. Я сел на него и только тогда обратился к Сове:

– Мой брат помнит, как в прошлые годы Сломанный Нож рассказывал нам, что в той стороне, куда мы нынче идём, находятся огромные селения бледнолицых?

– Угм, – подтвердил Сова.

– А помнит ли мой брат Сова, – продолжал я, – что в то время, когда на нас шёл карательный отряд Вап-нап-ао, когда воины разрисовывали свои тела военными цветами, отец мой предостерегал против открытого боя с белыми. А колдун Горькая Ягода требовал боя, хотя белых было больше и их оружие было лучше нашего. Ты помнишь, как отец тогда разгневался на колдуна и гневался потом?

– Да, Горькая Ягода запомнил слова твоего отца, – протянул Сова.

– Сейчас снова колдун ведёт наше племя туда, где живут белые. Что думает об этом мой брат Сова?

Мой друг немного помолчал, обдумывая ответ, и наконец, медленно, отчётливо выговаривая слова, произнёс:

– Горькая Ягода от крови и кости – шеванез. И никогда не предаст шеванезов. Его сердце так же терзается болью за судьбу нашего племени, как твоё и моё, как сердце твоего отца и брата. Нет, брат, он не стремится к войне, потому что понимает: в открытой борьбе мы никогда не победим белых. Он хотел бы помочь племени и обойтись без кровопролития. Ты досадуешь, что он ведёт нас в сторону селений белых, но ведь об этом знают и твой отец и совет старейших, а они мудрее нас. При малейшем подозрении в предательстве твой отец несомненно первый вонзил бы Горькой Ягоде нож в сердце… Напрасно беспокоишься, брат мой, – добавил он, помолчав, и положил мне руку на плечо.

– Ты прав, Сова, возможно, я и оскорбляю колдуна подозрениями, но я хочу, чтобы ты понял и меня: ведь во мне есть кровь белых, и я хотел бы смыть воспоминание о ней каким-нибудь подвигом, выпустить её из себя, забыть об этой враждебной крови, бьющейся в моих жилах. Но избавиться от неё нелегко, а забыться я могу только в ненависти к белым. Не знаю, брат, может, я говорю глупости, может, во мне ещё звучит голос ребёнка, но я хорошо знаю: из-за этой крови я несчастен.

Сова сидел неподвижно и не прерывал моих речей, а когда слезы потекли у меня из глаз, он сделал вид, что не замечает их. Добрым и настоящим другом был он мне.

Мы ещё некоторое время посидели молча на поваленном дереве, глядя, как мелкими искорками серебрятся волны озера в лунном свете. А луна опускалась всё ниже, ниже, почти касаясь верхушек деревьев, расстилая на озере Дорогу Луны, по которой уходят на другую сторону Северного Неба души умерших женщин, детей, птиц и цветов. Озеро спокойно слушало наши слова. Мы попрощались с ним и так же бесшумно возвратились в лагерь.