Читаем без скачивания Дорога в рай (Рассказы) - Роальд Даль

    В очередной раз наивно уповая на безнаказанность, издатель взял опубликованные мною переводы, в присущей ему неряшливой манере переделал на свое усмотрение кое-какие фразы (в основной части оставив мой текст), добавил матерщины (мат - форма общения "Захарова" и способ его существования) и выпустил в свет то, что я в свое время в печати назвал халтурой. [Богданов Игорь. Осторожно: халтура! // Питерbook. 2000. № 8.] "Захаров" молча с этим согласился.

    То, что переводчиком издатель указал себя, по-человечески понятно: в издательской деятельности он уже получил заслуженную награду за худшую книгу (премия "Абзац"), теперь от коммерции решил перейти к творческому труду, но вновь сел в лужу, подтвердив житейскую аксиому: если ты ни на что не способен, то не способен ни на что.

    "Захаровские" переводы рассказов Р. Даля - безграмотный текст, к переводу отношения не имеющий (вот лишь несколько взятых наугад примеров: "Во всем остальном она не очень легко возбуждалась" (Рассказы. С. 47). В этом же предложении три раза встречается местоимение "она". В оригинал ни издатель, ни его помощники не удосужились заглядывать. "Slowly" по-английски означает "медленно", а не "осторожно", как у "Захарова" (с. 50; лишнее подтверждение того, что это не перевод, а переработка моего текста). Некоторые слова "переводчиком" просто выброшены ("absolutely", с. 111). Подобные примеры встречаются едва ли не на каждой странице.

    Впрочем, разбирать захаровские "переводы" - пустая трата времени: халтура она и есть халтура. Чтобы понять, откуда он такой взялся, обратимся к прессе. Свои взгляды на жизнь вообще и на книгоиздание в целом И. В. Захаров изложил в двух словах в газете "St. Petersburg Times" в номере от 11 февраля 2000 года: "Должен признаться, что мне нравится Смердяков. Я люблю провокационные тексты, а о русских я не очень-то высокого мнения".

    Новоявленный Смердяков не очень-то высокого мнения и об англичанах, и жаль, что ему под руку попался блестящий английский писатель, которого он использовал исключительно в целях наживы ("Игорь Валентинович всегда считал, что в книгоиздании главное не книга, а прибыль", "Захаров любит деньги" [Арбатова Мария. "... и был известный эконом" // Книжное обозрение. 2001. 15 января; Розанова Мария. "Я Кассандра и немножко колдунья" // Книжное обозрение. 2000. 16 октября.]). В упомянутых изданиях "переводов" нет ни корректора, ни мало-мальски грамотного редактора, ибо об издательской братии (а есть еще техреды, художники и прочие дармоеды) "Захаров", надо полагать, тоже "невысокого мнения" ("...редактора в издательстве" нет "из соображений экономии" [Там же.]). Нет и предисловия, в котором читателю хотя бы вкратце рассказывалось, кто такой Даль и почему за него ухватился издатель (справедливо сказано: "От "захаровского" издания научного аппарата ждать не приходится" [Книжное обозрение. 2003. 17 марта.]) - "невысокого мнения" "Захаров" и о читателе. Повторюсь - мне жаль читателей, покупающих книги, издаваемые торговцем, который, появившись на волне постсоветской вседозволенности, продолжает тиражировать "провокационные тексты". "Самая омерзительная книга сезона" [Pulse. 2002. апрель], - пишет критик об одном из очередных творений "Захарова". "...Паршивая захаровская бумага все стерпит!" - заключает другой. [Топоров Виктор. Похороны Гулливера в стране лилипутов. СПб.; М., 2002. С. 197.] Приводя здесь эти отклики, я преследую, среди прочих, и такую цель: я бы не стал в очередной раз готовить к публикации рассказы Р. Даля, если бы они не попали в руки "Захарова", обезобразившего и опошлившего их.

    В настоящий сборник (самый полный из всех изданных ранее на русском языке) включены 44 рассказа. Текст прежних переводов мною просмотрен, исправлен и уточнен. 12 рассказов переведены заново и ранее в моем переводе не публиковались. Можно сказать, что данное издание представляет отечественному читателю фактически полное собрание произведений Роальда Даля в короткой форме - за исключением буквально полудюжины рассказов, опубликованных писателем уже в 1970 - 1980-е годы. Также в издательстве "Азбука" готовятся к печати три классические повести-сказки Даля: "Джеймс и гигантский персик", "Чарли и шоколадная фабрика", "Чарли и большой стеклянный лифт". Так или иначе, но знакомство нашего читателя с одним из самых искусных рассказчиков XX века едва ли следует считать исчерпанным.

    Май 2003,

    Санкт-Петербург

ПЕРЕХОЖУ НА ПРИЕМ

Смерть старого человека

    О Господи, как мне страшно.

    Но теперь я один и не буду этого скрывать. Мне вообще больше ничего не нужно скрывать. Теперь я могу дать волю чувствам, потому что меня никто не видит, потому что между мною и ними двадцать одна тысяча футов. И еще потому, что больше я не могу притворяться, даже если бы и захотел. Мне теперь не нужно стискивать зубы и поджимать подбородок, как я это сделал во время обеда, когда капрал принес приказ и отдал его Жестянщику, а Жестянщик посмотрел на меня и сказал: "Твоя очередь, Чарли. Ты следующий". Будто я этого не знал. Будто не знал, что следующим полечу я. Будто я не знал об этом накануне, когда отправился спать. Да я знал об этом и в полночь, когда не мог заснуть, и помнил об этом всю ночь напролет, помнил и в час ночи, и в два, и в три, и в четыре, и в пять, и в шесть, и в семь часов утра, когда встал с кровати. Будто я этого не знал, когда одевался, завтракал и просматривал журналы в столовой, играл там в орел и решку и бильярд и читал объявления на доске. Я и тогда это знал и помнил об этом, когда мы шли обедать и когда ели баранину на обед. А когда капрал принес приказ, то я счел, что так и должно быть. Стоит ли удивляться, что начинается дождь после того, как налетит туча? Когда капрал вручил приказ Жестянщику, я знал, что Жестянщик скажет, прежде чем тот открыл рот. Я точно знал, что он скажет.

    Так что чему тут удивляться.

    Но когда он сложил приказ, сунул его в карман и сказал: "Доедай свой пудинг. У тебя еще куча времени", - вот тогда мне сделалось не по себе, потому что я понял, что скоро все начнется сначала, через полчаса буду застегиваться на все ремни, проверять двигатель и подам знак технику убрать колодки. Все остальные доедали пудинги; мой же лежал нетронутым на тарелке; я и притронуться к нему не мог. Но мне полегчало, когда я поджал подбородок и сказал: "Ну наконец-то. Давно надоело сидеть тут и ковырять в носу". Мне точно полегчало, когда я это сказал. Наверное, и другие говорят то же самое перед вылетом. А когда я встал из-за стола и сказал: "Увидимся за чаем", то и это, думаю, прозвучало нормально.

    Но теперь мне уже не нужно делать ничего такого. Слава Богу, ничего подобного делать уже не нужно. Теперь можно расслабиться и вести себя спокойно. Теперь я могу делать все, что захочу. Главное - правильно вести самолет. Раньше такого не было. Четыре года назад все было прекрасно. Мне нравилось летать, потому что это увлекательно, потому что ожидание на аэродроме можно было сравнить с ожиданием начала футбольного матча или вечеринки с друзьями. Да и три года назад все было нормально. И потом, эти обязательные три месяца отдыха, затем возвращение, отдых, возвращение. Всегда возвращаешься затем, чтобы снова отлучиться, и при этом все говорят, какой ты замечательный летчик, и никто не знает, что с тобой было в тот раз около Брюсселя, и как тебе повезло над Дьепом1, и какой кошмар творился в другой раз над Дьепом, и как тебе фартило каждую неделю в этом году, и сколько страху ты натерпелся, и сколько раз удача отворачивалась от тебя - и так во время каждого полета. Никто этого не знает. Все только и говорят: "Чарли отличный летчик", "Чарли - прирожденный пилот", "Чарли - молодец".

    Был когда-то. Но не сейчас.

    Теперь с каждым разом ему все хуже. Начинается все с того, что сзади к тебе медленно что-то подкатывается, как бы надвигается, притом бесшумно, а потом будто на тебя что-то давит. Не повернувшись, так и не узнаешь, что это. Если бы можно было обернуться, то, вероятно, это можно было бы и остановить, но это всякий раз происходит внезапно. Словно что-то подбирается, становится все ближе и ближе. Точно так же кот подкрадывается к воробью, но только то, что приближается к тебе, не прыгает, как прыгнул бы кот, а просто склоняется над тобой и что-то шепчет тебе в ухо. Потом мягко касается твоего плеча и нашептывает тебе, что ты молод, что тебе нужно сделать миллион дел и сказать миллион слов, что если ты не будешь осторожен, то пеняй на себя, раньше или позже тебе все равно придется пенять на себя, и что, когда тебе крупно не повезет, ты превратишься в ничто, в обожженный труп. Тебе будто кто-то нашептывает, как будет выглядеть твой труп, когда сгорит, каким он будет черным, исковерканным и покоробившимся, с черным лицом, черными пальцами и босыми ногами, потому что ботинки всегда сползают с ног, когда вот так умираешь. Поначалу нашептывание происходит только по ночам, когда тебе не спится. Потом - в самое неподходящее время днем, когда ты чистишь зубы, или пьешь пиво, или идешь по коридору. А в конце концов ты слышишь все это и днем и ночью.