Читаем без скачивания Домик с кабаном - Ефим Захаров

Худой и замкнутый Славик был программистом-фрилансером из Санкт-Петербурга. Он писал какую-то мудрёную программу для нового проекта в сфере интернет связи, а поскольку в Питере образ его жизни не позволял всецело сосредоточиться на процессе, заказчик отправил Станислава в зимний Крым, где, как он полагал, ничто не помешает как можно быстрее закончить столь ожидаемую работу.

Чем занимались в обычной жизни Эдик и Вадик, не удалось узнать никому, по всей видимости, ничем. Они приехали в Крым из Москвы на неделю насладиться обществом друг друга вдали от шумных столичных тусовок, что им, в принципе, и удавалось. Шторм и вынужденное заточение в скальном отеле не вызывали у них ни малейшего дискомфорта, они были счастливы и всем своим видом демонстрировали это.

Дмитрий приезжал в ноябре-декабре в «Домик с кабаном» уже восемь лет подряд, он вполне мог считать себя не клиентом, а другом семьи Чайкиных. Каждый год, в январе или феврале он издавал новый роман, сдавал пьесу или сценарий. Писатель говорил, что только здесь, под свист ветра и шум волн он может закончить произведения, над которыми трудился целый год, вычитать их в тишине, исправить написанное. Только в Крыму получается и пишется то, что не всегда получается и пишется в Киеве. В этот раз Дмитрий сочинял мифические «Записки короля Толана» и спешил завершить работу над ними именно в Крыму.

Большинству постояльцев отеля из-за ничегонеделания оставалось только перемывать косточки друг другу, поэтому появление в компании нового человека вызвало абсолютно живой и искренний человеческий интерес. Сидящим за столом людям, не ограничивающим себя в еде и выпивке, вдруг стало очень любопытно послушать историю Дарьи Михайловны и её невзрачной дочери, поэтому все, не сговариваясь нарочно, подвели гостью, заселившуюся последней, к рассказу о себе.

– Ну что сказать? Рассказывать особо нечего, – засмущалась дама. – Зовут меня Дарья Михайловна, можно просто Дарья, дочь мою зовут Натальей, – она погладила сидящую рядом девочку по голове. – Я из Рязани, замужем, есть ещё двое детей, мальчик и девочка. – Она вздохнула и продолжила. – Наташа болеет сильно, руки и ноги не гнутся, вот, разговаривать перестала, с каждым годом всё хуже и хуже. Всех врачей оббегала, и в Москве и в Питере была. Никто ничего поделать не может, даже причину назвать затрудняются. Страдает дитя, и мне от этого плохо, – она смахнула слезу с глаза, но нашла в себе силы продолжить. – Сказали мне, что в селе Отвесном бабка живёт, которая молитвами больных на ноги ставит. Созвонилась я с ней, та говорит – приезжай. Вот, приехали. Так Наташа заболела, свет отключили, да и шторм этот, выйти нельзя. Завтра, если распогодится, к ней пойдём. Не знаете, это далеко?

– Я отвезу вас. Я знаю куда, – все присутствующие прониклись рассказом Дарьи Михайловны, а Леонид Борисович, на правах хозяина, любезно предложил свою помощь.

– Спасибо, – сказала в ответ женщина, по лицу которой в отблеске покачивающейся от дыхания свечи пробежала тень. Без лишней надобности свет старались не включать, направив всю мощь работающего генератора на холодильники и котёл, отапливающий гостиницу.

– Есть такая бабка в Отвесном – баба Фая. Реально людям помогает, молитвами отчитывает. Правильно сделали, что приехали, она поможет, – вступила в разговор Василиса Александровна. – Я и сама у неё была, да и Лёня… – хозяйка замолчала, поймав взгляд мужа. – Как распогодится, Леонид Борисович вас отвезёт к ней.

– Ну, тогда за здоровье всех присутствующих, – полковник вновь наполнил рюмки сидящих за столом.

Стук в дверь был громкий и властный. Три раза чей-то могучий кулак дотронулся до двери, прикрывающей вход в нашу лачугу, и было в этих неспешных ударах что-то магически-неотвратимое, словно злой властитель Рок, спешащий уничтожить всё живое и навечно поменять день на ночь, или промокший насквозь добрый седой волшебник в большой шляпе, путешествующий в одиночестве и непременно делающий для приютившей его семьи что-то хорошее, стоят там, в темноте и холоде, и мечтают зайти на огонёк прогреть свои промёрзшие кости. Ещё не увидев незваного гостя, я уже каким-то неведомым образом понял, что кто бы ни был за дверью, он изменит привычный уклад жизни, повернёт её в абсолютно неожиданное русло, из которого пути назад уже не будет. Нехорошее предчувствие зародилось внутри, но я попытался успокоить себя тем, что, возможно, тот, кто пока ещё стоит по ту сторону двери принесёт что-то радостное и светлое, я ведь пока не знал кто там.

– Открывай, – послышался зычный, но не мрачный голос.

– Иду, – неспешно отозвался отец, медленно подходя к двери.

Мать побледнела и замерла, стоя у большого деревянного стола посреди большой и единственной комнаты, тускло освещаемой фитилём масляной лампы, теребя в руках тряпку, я забился под лавку в тёмном углу, а мой старший брат Родус, взяв длинный ухват, зашёл за угол печи в тень.

Отец отпер недовольно проскрипевший засов, и в дом зашли двое мужчин, одинаково косматые и бородатые, одетые в грубые мешковатые кожаные куртки и штаны, обутые в высокие непромокаемые сапоги со шпорами, на их простых, но крепких поясах болтались широкие изогнутые ножи, а за спиной высились рукоятки длинных мечей. С курток и мокрых слипшихся волос капала вода, собираясь на неровном каменном полу в небольшие лужицы. Они были очень похожи на нас, такие же светлокожие, русоволосые и голубоглазые, но они были другие, другие внутри. О том, что они не такие как мы, я буду иметь возможность убедиться несколько позже, а пока, выглядывая из-под лавки и внимательно рассматривая непрошенных гостей, я не увидел в их облике ничего такого, что отличало бы их от нас, от отца, например. Нашивок или платков с гербами, которые могли бы определить принадлежность воинов тому или иному господину, я не заметил.

– Кто есть в доме? – спросил тот, который повыше. Он хорошо говорил на нашем языке, но как-то непривычно долго тянул гласные.

– Я, моя жена и двое детей, – тихо и спокойно отвечал отец.

– Кто-то посторонний?

– Нет. Только свои.

– Кто из вас был на площади у Ратуши сегодня утром?

– Я был. Я – городской фискал, собираю налоги. Старший сын был в школе, а младший – с матерью дома.

– Так это ты Максан? – в разговор вступил тот, кто был пониже ростом. Он говорил на нашем языке чисто, без акцента. Воин сделал несколько шагов, подойдя ближе к отцу, встав лицом ко мне, и в мерцающем свете фитиля масляной лампы я смог разглядеть шрам, пересекающий его лицо от левой щеки через губы к правой нижней части подбородка, перед тем как отец закрыл его от моих глаз своим телом.

– Я, – отец сделал шаг навстречу. Время словно остановилось, в воздухе повисло напряжение, я видел, как побелели костяшки пальцев на руках моей матери, сжимающих грязную тряпку, и в тишине было слышно, как потрескивают дрова в печи.

– Отдыхай, Максан, у тебя был трудный день. Мир тебе и твоему дому, – двое развернулись и не спеша, словно нехотя, вышли на улицу в дождь.

Отец запер дверь, подошёл и обнял мать, которая почему-то уткнулась носом в его плечо и заплакала, уронив ветошь на пол.

– Всё будет хорошо, не плачь, ничего страшного пока ещё не произошло… – я видел, как отец гладил мать по спине своей широкой шершавой ладонью. Я вылез из-под скамьи, а Родус вышел из-за печи, поставив ухват на место. Отец, не отпуская матери, обернулся к нам, – быстро спать, – и мы с братом, не понимая, что происходит, ушли в свой угол, где, не раздеваясь, улеглись на широкие деревянные лавки, застланные овечьими шкурами.

Я долго не мог тогда заснуть и жадно ловил обрывки слов, долетавших до моих ушей из другого угла комнаты, где мать что-то серьёзно говорила отцу, иногда всхлипывая, не понимая, почему родители так всполошились из-за косматых солдат. Сейчас я уже не могу подробно вспомнить, что именно говорила мама, помню только, что она уговаривала его уехать куда-то как можно быстрее, «пока не поздно», так она сказала.

– Нет, – отвечал отец, немного подумав, – это мой дом, и я не дам никому забрать его у меня и моих детей. Нужно перестать бояться. Поверь, мне. Рано или поздно они уйдут, а мы останемся.

Мне было девять, и я впервые увидел их, тех, кто уже через несколько дней изменит нашу спокойную и мирную жизнь. Сейчас, когда прошло достаточно времени, чтобы забыть всё плохое, когда вот-вот будет завершена работа над памятником, который будет установлен на главной площади того самого города, где всё начиналось, этот эпизод жизни может показаться незначительным и мелким, но не для меня. Именно тогда я по-настоящему увидел отца, хотя смотрел на него много раз и знал все шрамы на его лице и морщины в уголках глаз, собирающиеся в пучок, когда он улыбался, но не видел того, что внезапно открылось мне той дождливой весенней ночью, и решил во что бы то ни стало быть похожим на него. Может быть именно этот момент, так отчетливо врезавшийся мне в память, изменил ход истории.