Читаем без скачивания Набатное утро - Лидия Обухова

Теперь уже крестовый поход провозглашается против финнов, карел и русских. Особо доверенный папский посол Вильгельм Моденский спешно сколачивает союз трех балтийских стран и Ордена братьев святой Марии, известного, как Тевтонский. Цель — захват пути по Неве. Условия — две трети земель шведскому королю, треть — Ордену, десятина с населения — церкви.

В Упсале не могли сдержать алчного нетерпения. Лазутчики из готландских купцов донесли: постоянного большого войска в Новгороде нет, ополчения быстро не собрать, а князь Александр Ярославич молод и неопытен. Все предвещало удачу. Отплытие происходило с помпой: вслед за епископами в белых мантиях поверх панцирей и красных сутан разноплеменная рать под пенье, с крестами взошла на корабли.

Плавание прошло благополучно: спокойное море, полноводная после дождей Нева. Биргер приказал кораблям встать на якорь в устье Ижоры: тяжелые шнеки не смогли бы перевалить через пороги, следовало пересесть на речные лодьи, добыв их у местных побережников.

Ульф Фаси настаивал на продвижении вперед к Новгороду — по-шведски Холмгарду, — хотя бы пешими силами. Ярл не видел причин для торопливости.

— Я готовился к походу два года, — с надменной усмешкой сказал он, — дадим новгородскому сосунку хотя бы две недели.

— Наши предки нападали без предупреждения, — проворчал Фаси. — Зато были непобедимы.

— Но Ладогу с налета они тоже не взяли, — резонно возразил ярл. — Разумнее подождать союзников-крестоносцев и уже всем вместе двинуться на штурм. Когда падет Ладога, Холмгард окажется без защиты.

С этим Ульф Фаси вынужден был согласиться. Ладога слыла знатной твердыней. Ее земляной вал, воздвигнутый на крутом берегу в два человеческих роста, облицован плитняковым камнем. С широких заборал защитники за бревенчатыми брустверами могли невозбранно обстреливать шведов через бойницы, сами оставаясь неуязвимыми. Глубокое подземелье шестиугольной башни было битком набито боевым припасом, а с верха башни открывался обзор велик. Крепость способна выдерживать любую осаду.

Знал про это и Ижорянский старшина Пелгусий. И все-таки, глядя, как в Невскую протоку длинной чередой вплывали шведские шнеки, в которых грозно ржали ратные кони и тесно стояли у бортов под боевыми стягами копейщики, он мысленно помолился за молодого князя Александра, по рассеянности призвав ему в помощь не апостола Филиппа, а рогатую сосну в глубине чащи. «Если беда минуется, принесу ей в дар парного молока», — пообещал истово.

Для шведов Пелгусий оказался сущей находкой. Мало, что кормил и поил всякого, переступавшего его порог, но простодушной услужливостью, готовностью по первому слову бежать со всех ног куда велят, вселял ощущение уже состоявшейся победы.

Когда Биргер захотел разбить лагерь, именно Пелгусий указал на взгорок, примыкавший одной стороной к воде, а другой к дремучему лесу, надежному, как крепостная стена. Сам первый взялся за топор и лопату расчищать пустошь. Глядя на него, потянулись без понуканий работать на шведов и другие Ижоряне. Натягивая расшитое золотом полотно на Биргеров шатер, Пелгусий так восхищался великолепием походного жилища ярла, так смиренно просил хоть одним глазком взглянуть на внутреннее убранство, что ему дозволили и это. Вышел ахая: он-де, горемычник полуночья, век свой прожил в невежестве, воду и ту черпал, не как господа свей деревянным ведерцем, а звериным черепом... Шведы благосклонно посмеивались.

Спустя неделю, когда Биргер решил наконец отправить в Новгород послов с дерзким вызовом, опять же Пелгусий разыскал озерную лодку — росшиву, что поднимала и людей и коней, заново осмолил ее, укрепил весельные уключины, заменил ветхое ветрило новым, прочным, и строго наказывал кормчему не утомлять послов ни качкой, ни супротивным ветром на быстром плаву.

Кормчий слушал угрюмо, но исполнил все в точности: и пеший дошел бы быстрее! Задолго до захода солнца причаливал к берегу, выбирал местечко попригожее, стелил послам мягкие шкуры на ночлег. Утром по зорьке рыбалил, угощал свежей ухой, ждал, пока солнышко согреет воздух, и лишь тогда пускался в путь. На осьмой день берега стали выше и суше. Любопытствующие послы уперлись взглядом сперва в Хутынский монастырь, затем в Антониев. Пасмурные купола за мощными бревенчатыми стенами отливали тусклой синевой.

Начинались новгородские пригороды.

Послы в Новгороде

Что ни город, то норов. Новгородичи жили наособицу с тех самых пор, как в 865 году старый князь Рюрик отъехал из Ладоги и срубил себе Новый город. Был инакий слух: Новгород поставлен еще до Рюриковых времен. Вокруг буевища — могильника то в бранях, то союзно разместились три разноплеменных посада. Ильменские славяне, пришедшие с Днепра, заняли восточный берег Волхова, назвав свой погост Славном. На западном берегу расположился Людин, где жили кривичи. А первоначальным был, видимо, Неревский конец, заселенный людьми нерусского языка. Стародавние поселенцы не пропускали ни одного удобного мыса, ни одной годной к корабельному вождению реки.

На буевище сходилось тройственное вече, делило места охоты, решало, как отбиваться совместно от чужаков. В том числе и от варягов. А окольный город, который стал расти на том приречном холме, обнесли стеной и назвали Новым. Князей приглашали со стороны, селили вне ограды, напоминая, что князь в Новгороде лицо наемное, временное. А свои дела они решат сами.

Владимир Киевский первым захотел испробовать на новгородичах тяжесть княжей длани. Племенных идолов он свел к одному Перуну, держателю грома, и велел возвести оному Перуну капище у истока Волхова, иначе — Мутной реки, прозванной так то ли оттого, что, вытекая из Ильменя-Мойского, она полна тиной и песком, то ли по рыбе мутень, ловимой в изобилии. Рощу по сию пору кличут Перынью, хотя сам Перун — княжеское принуждение — был нелюбим, и летописец, верно, не лгал, передавая рассказ про новгородича, который прибитого волною к берегу идола отпихнул ногой с сердитым словом: «Перунище! Досыти еси ел и пил, а ныне прочь плыви». Вот от каких времен шло новгородское своемыслие, с князьями разлюбье! Новгородич вскипает быстро. Буен, гневлив, а более того — горд. Не за обиду — одну тень ее вообразив, хватается за нож засапожный, за дубину: мол, поостерегись сердить Великий Новгород, схочем, и боярское родовое огнище лядиной порастет...

Пока Ижорянский кормчий вел лодью между обгоняющими их стругами, насадами, учанами, а иной раз встречными иноземными галеями, город перед послами разворачивался, как драгоценный свиток с буквами, писанными то киноварью, то золотом, — красив, велик, обережен!

Пристали на Словенской стороне, у Ярославова дворища, где торг шел не как на Москве — лотками, а обстоятельно, у собственных купецких домов на высоком подклете или возле храмов, построенных торговыми братствами. Церковные подвалы хранили добро надежно: у Ивана-на-опоках, у Параскевы Пятницы, у Георгия-на-торгу, у Успенья-на-козьей-бородке. Смолянами же, тверичами, гостями псковскими и полоцкими ставлены были особые дворы с каменными амбарами и лавками при них, где товар лежал в коробьях либо развешивался на жерди.

Дворище тянулось от Пятницкой церкви до Немецкого вымола; за острым забором высились щепяные крыши складов Готского двора. Видно, что иноземцы расположились в Новгороде солидно, долговременно и жили по своему уставу нестесняемо.

Ижорянская лодка еле протиснулась мимо плотов; по летней воде их пригоняли из новгородских пятин с толокном, сушеной рыбой, хмелем, орехами, клюквой. Тут же на плаву рядились купцы, забирали товар, перевозили в амбары. К другим вымолам, засыпанным рыбьей чешуей и щепками, приплавляли по Волхову доски, брусы, дрова, лучину, уголья, мох для конопаченья стен. У шведов в глазах рябило от обидного изобилья!

Разнесся ли слух о них раньше, или только теперь праздная толпа уставилась на разминающих ноги послов — те были поражены беспечной наглостью мимолетных ухмылок, уязвлены посреди нарядного многолюдья забрызганным своим измятым дорожным платьем.

Однако взошли на берег надменно, зная, что везут Холмгарду пергамент, который, ах как скоро, собьет с города спесь. Биргер писал Александру: «Ратоборствуй, если можешь, а я уже пришел в твою землю владеть ею».

Свеи стояли подбоченившись, словно не видя никого вокруг, злорадно уставясь на противоположный берег. Оттуда, с запада, вместе с умирающим солнцем шла опасная дымная туча. И пока куполок Параскевы Пятницы безмятежно купался в лазури, а резьба каменного кокошника на храме Успенья румянилась и прихорашивалась под последним лучом — над кремлевскими стенами уже густела кровавая мгла.

Таков был вечер, когда шведские послы прибыли в Новгород. После вспоминали новгородцы как предвестье: мол, катилась грозовая волна, бежала гребень за гребнем по всей широте окоема, ан была рассеяна подобно облачному призраку!