Читаем без скачивания Арийский мессия - Марио Эскобар

– Мой цвет лица – всегда один и тот же, – сказал, добродушно улыбнувшись, чернокожий американец.

– Вы, должно быть, устали. Испанские поезда не отличаются комфортом. Вы ехали первым классом?

– По правде говоря, – Линкольн потер ладонями поясницу, – камень, служивший изголовьем патриарху Иакову, был наверняка удобнее, чем эти деревянные сиденья.

– Надеюсь, в моем доме вы будете чувствовать себя намного комфортнее.

И они двинулись вдоль перрона. В главном зале вокзала было почти пусто: большинство из сошедших с поезда людей уже убралось восвояси. Выйдя из вокзала, Геркулес остановил двухместный экипаж. Друзья ехали по вымощенным булыжником улицам города, и Линкольн отметил весьма скромное количество автомобилей в Мадриде. Зато здесь было предостаточно вагонов конной железной дороги, приводимых в движение изнемогающими от натуги лошадьми, переполненных товарами повозок, уличных торговцев, шагающих куда-то рабочих с чумазыми лицами, женщин, одетых с ног до головы во все черное, священников в потертых сутанах и круглых шапочках.

Геркулес с Линкольном ехали по бульвару Прадо – огромной транспортной артерии, пересекающей с севера на юг всю центральную часть города. Справа от себя Линкольн видел то роскошный сад с высокой и элегантной оградой, то кирпичное здание со скульптурами в античном стиле и великолепными колоннами – отель «Ритц», – то фонтаны «Нептун» и «Сибелес», то дворец на бульваре Реколетос, Паласио-де-Реколетос, и множество других зданий, во всем великолепии поблескивающих под ослепительным солнцем.

Экипаж свернул в узенькую улочку, по обе стороны которой высились особнячки с небольшими садиками, и остановился перед одним из них. Геркулес расплатился с извозчиком, и друзья направились к особняку. Его фасад с большими балконами был сделан из белого камня и богато украшен. Пройдя через калитку ограды, Линкольн зашагал вслед за другом по выложенной булыжником дорожке, справа и слева от которой росло множество цветов. К главному входу в здание вела широкая каменная лестница.

Линкольн остановился на нижней ступеньке лестницы, разглядывая красивый фасад особняка, и Геркулесу пришлось подтолкнуть друга локтем, чтобы тот поднимался по ступенькам.

– Ну ничего себе особнячок! – покачал головой Линкольн. – Вы, я вижу, все эти годы времени зря не теряли.

– Тут нет ничего моего. Точнее говоря, все это – часть доставшегося мне наследства, но я расскажу вам об этом как-нибудь потом. А пока заходите-ка в дом, умойтесь, переоденьтесь и немного отдохните. Впереди у нас большая работа. Кстати, сегодня вечером мы пойдем в оперный театр. У вас есть с собой смокинг?

– Вы еще спросите, есть ли у меня с собой серебряный портсигар, – усмехнулся Линкольн.

– Понятно. Ну ничего, сейчас я возьму для вас смокинг напрокат, а потом мой портной сошьет вам новый.

Большой вестибюль был отделан мрамором серовато-белых тонов. Свет, попадая сюда через витражи, изображавшие какие-то исторические сцены, окрашивался в различные цвета. Геркулес проводил своего друга в его комнату и затем, предупредив, что позвонит, когда наступит время обеда, ушел.

Линкольн стал разглядывать предоставленную ему комнату. Электрическое освещение, водопровод с холодной и горячей водой, огромная кровать, белый стол с позолотой в стиле французских королей, картины неизвестных ему, Линкольну, художников – в общем, сплошная роскошь. Американский полицейский невольно удивился тому, насколько сильно изменилась жизнь его старого друга. В Гаване Геркулес был проходимцем, который не имел ничего за душой, не вылезал из публичных домов и постепенно спивался, а здесь, в Мадриде, пятнадцать лет спустя, он выглядел почти как аристократ.

Линкольн разделся, наполнил ванну теплой водой и с удовольствием в нее погрузился. После ванны он лег на кровать. Летняя жара терялась в этом доме за высокими потолками и толстыми стенами, а вот на улице после десяти утра начиналось настоящее пекло. Линкольн, впрочем, был к жаре привычен, потому что и в Нью-Йорке лето нередко изводило жителей непомерно высокой температурой, однако там, по крайней мере, было влажно, а здесь от сухости воздуха нос горел огнем и першило в горле.

Линкольн закрыл глаза и, мысленно перенесшись на Кубу, вспомнил Элен – бесстрашную журналистку, помогавшую им с Геркулесом разгадывать тайну взрыва и затопления американского броненосного крейсера «Мэн», – и профессора Гордона с его неправдоподобными рассказами о Колумбе. Линкольн загрустил: без этих двух людей тогдашнее расследование пошло бы иначе. Элен уже умерла. Он сам несколько лет не был на ее могиле, хотя это не так уж и далеко. О судьбе профессора Гордона он ничего не знал. Тот, возможно, сейчас преподает в Гаванском университете или, уже выйдя на пенсию, корпит над книгами, изучая знахарские манускрипты или какие-нибудь древние письмена.

Здравый смысл вернул Линкольна к реальности. Он сейчас находится в Мадриде, в старой доброй Европе. Сегодня вечером он пойдет с Геркулесом в оперный театр и станет там общаться с «высшим светом»… И вдруг по спине пробежала неприятная дрожь: он был для этого самого «высшего света» – а тем более местного – чужаком! Он ведь вырос в самом захолустном районе Вашингтона и получил не ахти какое образование. Кроме того, он негр и для испанцев иностранец. «Да уж, я тут буду явно не ко двору», – промелькнула мысль в его голове, но через миг, забыв обо всем этом, он погрузился в сон, и его охватило такое приятное ощущение, как будто он парит в небе на облаке.

2

Мадрид, 10 июня 1914 года

В «пещере Заратустры»[3] было темнее – если такое вообще возможно, – чем в пещере Платона.[4] Даже в день летнего солнцестояния – самый длинный день в году – свет не проникал сюда. Поэтому здесь всегда пахло мочой и сыростью, «как в захолустных районах Парижа» – так ему нравилось говорить об этом хозяину книжной лавки. Очень маленький прилавок, заваленный стопками пыльных, изгрызенных крысами книг, производил отталкивающее впечатление и на случайно забредших сюда зевак, и на осознанно пришедших книголюбов. Здесь царил полумрак, а книги лежали повсюду на полу, занимая почти все внутреннее пространство, отчего лавка напоминала склад бумаги; входная дверь открывалась внутрь лишь наполовину, а сразу за ней более чем на метр из стены выступали толстенные опорные столбы, мешавшие немногочисленным посетителям проходить внутрь, к почерневшим от дыма свечей стеллажам. Здесь не было электрического освещения, но даже при тусклом свете свечей было видно, что корешки и обложки книг покрыты довольно толстым слоем пыли, смешавшейся с черным табаком книготорговца.