Читаем без скачивания Хадж Хайяма - Морис Симашко

Он вспомнил, как на следующий день нашел Рей. Она жила в развалинах старого города, где содержали приюты греха, поклоняющиеся огню...

Он пришел молиться за нее, а Рей деловито отдала ему свое розовое, пахнущее потом тело. Грудь ее отбрасывала точные тени, бесстыдные руки притворялись, в глазах желтела примитивная хитрость. Она тут же почувствовала необычное и, воспользовавшись, стащила с его пальца тяжелое кольцо...

Потом он пошел на гору. . Чадя, горел огонь. Старик огнепоклонник в заштопанном балахоне подливал в жертвенник маслянистую вонючую жидкость. Где-то неподалеку ссорились женщины...

Долго смотрел он на огонь. Без Рей его не было ..

Он видел узколобую Рей, продающуюся за хивинский платок слезливому старику, видел с испуганным юношей. Однажды она подралась с соседкой и долго ходила с расцарапанным лицом...

И снова возрождалась Рей!.. Безмерное солнце заливало остывшую за ночь землю. Теплым молоком струились поющие радостные блики. Ребенок жадно прильнул к ней, и грудь, руки, глаза Рей щедро излучали переполнившего ее бога.

Снова расплывалась геометрия Линии становились символами. Рей бесконечно обновлялась в своем падении ..

Разве Пророк не знал Рей'?1

Он шел по лунным улицам Балха, Бухары, Самарканда. Светлыми ночами страшны были застывшие кубы мечетей. Скованные холодным камнем причудливые узоры кричали в немом бессилии. Резные орнаменты усложнялись, повторяясь от порогов до верхушек минаретов. Мысль билась в камне, не умея оставаться бесплодной.

Он хорошо помнил купца из древней великой страны на самаркандском базаре. У купца было неподвижное лицо и сухие искусственные косички. Шумел пыльный базар. Купец упорно раскладывал свой товар...

Он не мог отвести глаз от вынутого из мешка узорного белого камня на серебряной подставке. Миллионы тончайших линий симметрично закруглялись, создавая невыносимую иллюзию примирения мысли со смертью. Что ушло на выточку этих узоров? Человеческая жизнь?.. Что этим было доказано? Как ни истязала себя мысль, в камне она оставалась мертвой...

Купец раскладывал товар. Рисовое зерно с начертанной на нем поэмой, узкоглазого божка равновесия, тазик фокусника. Каменные болванчики в такт кивали головами, поднимали и опускали руки. Зачем? Чтобы создать иллюзию движения?.. Как будто моокно обмануть бога!..

Он чувствовал эту бесплодную в своей древности страну. Там пытались убить саму Рей. Маленькой девочке надевали на ноги деревянные колодки. Вырастая, она не могла двигаться... Вечный покой всегда был воинствующей философией этой усталой страны.

Кому же нужно было все это: скованная мысль, неподвижная девочка, в такт кивающие болванчики?

Садыку!..

С трудом он отвел глаза от резного камня, внимательно посмотрел вокруг. Те же узоры повторялись в коврах, халатах, тюбетейках. Камни притягивали бабуров...

Чем только не обманывал он себя!.. Блага... Опыт. . Мудрость... Сколько раз сам он вписывал бессмысленные узоры в камень. Невозможное казалось достигнутым. Но в последний момент симметрия нарушалась, камень давал трещину, мысль вырывалась в бесконечность. Он так и не научился ползать...

Понимая нереальность воплощения бога в камне, он все же начинал сначала. Разве сам он не объяснял когда-то зависимость истины от геометрии светил, не кивал головой в такт болванчикам, не грелся в тени каменного бога?! Нет, не бога он хотел обмануть. Садыка!..

Тем яростней ненавидел его Садык.

Камни, камни, камни!.. Они чудовищной тяжестью давили голову. Все чаще вызывал он иллюзию освобождения. Пустея, каменный кувшин становился легким, невесомым. В прокаленной огнем глине начинали позванивать отголоски неведомых жизней...

Фарси-дари, божественный язык фарси, они тоже одевали в камень!..

Слова-камни! Теплые когда-то, они быстро умирали, затертые таблицей умножения. Цветистые и значительные, слова эти были бесплодны, как бумажные вееры в руках болванчиков.

Он знал диалектику древних языков. Сначала каменели слова, потом фразы, цитаты, книги. Языки умирали. С ними умирали народы...

Языки могли жить только за тем барьером, где сходятся параллельные линии. Там терялись очертания, обновлялись формы, термины становились противоположностями. Чем больше слов вырывалось в бесконечность, тем уверенней был язык.

Слова давно ждали его. За внешней хрупкостью таилась бесконечная потенция сопротивления. Ободранные в кровь, слова выбирались из-под камней и тут же устремлялись в небо. Даже раздавленные, они кричали.

Кувшин пустел .. Что могло быть точнее термина! Слова послушно укладывались в размеренные квадраты. Строфы, рифмы, ритмы выражали прямую линию. И обманутый каменный бог благосклонно принимал их в свою тень...

Пройдя через все муки закованной мысли, он нашел наконец уязвимое место каменного бога. Голая мысль была беззащитна перед его тупой тяжестью. Слово бросало ему вызов. Оно упорно просачивалось в камень, взрывая его изнутри. От волшебного слова раздвигались горы. Люди оживали, и это не было просто сказкой.

Сначала сам он не понимал этого. В слове виделось лишь убежище, где можно было успокоить разбитые пальцы, молиться Рей. И вдруг каждое слово молитвы стало безудержно преображаться. Внешне покорное, оно таило вулканическое сомнение. Камни плавились от его скрытого жара!..

Так нашел он выход. Мысль, краски, звуки освобождались в слове. Оно все принимало: бурю переменных величин, неиссякаемую Рей, вечное сомнение бога.

Его рубои были просты как жизнь. Чем проще было слово, тем быстрее лопались цветистые камни. От них ничего не оставалось в памяти. А ведь искусственные слова высекались на красивых твердых камнях Чтобы время не стерло, их щедро освящали кровью!

Нет, никогда не считал он рубои занятием Вина и любви в них было неизмеримо больше, чем видел он в жизни. В последнюю их встречу седой Бабур с восторгом расспрашивал о пьяных любовных приключениях, и лицо его потело при этом.

Выражение радости жизни было понятно бабурам только в атрибутах, в форме, в камне Они искренне считали его веселым пьяницей, ищущим мудрости в пивных Чувствуя то неясное, бесконечное, что было скрыто за звонким барьером рубои, и не понимая, они понимающе переглядывались. Как обезьян к сетям, их влекла не мысль, а ее скандальность И через тысячу лет бабуры разных стран будут в честь него создавать клубы, пить там вино и, подвывая, читать рубои По ним и угадают его...

Каменный бог молчал. Четкие квадраты рубои успокаивали его. Но был литературый Садык в безбожии своей злобной посредственности. Это он указывал на слово пальцем и, надрывая глотку, кричал о безбожии. И камень обрушивался всей своей тяжестью.

Что еще оставалось делать Садыку? Цветистые слова-камни ведь кормили его Он торговал ими, как торговал бы халвой, если было бы выгодней.

Кувшин пустел ..

Память посылала все это бескрайними приливными волнами. Вскипая, они разбивались о камень

Камень требовал тишины. И когда он пошевелился, чтобы размять затекшие колени, худой желтый паломник слева яростно сузил глаза .

Сверкающие волны прилива растаяли где-то, оставив влажную лопающуюся пену. Уже в следующее мгновение память дала новую вспышку. Это были совсем другие отражения: неторопливые, перегруженные подробностями недавних событий...

"Он убоялся за свою кровь и схватил легонько поводья своего языка и пера и совершил хадж по причине боязни, а не по причине богобоязненности "

Так оно и было, как напишет потом стремившийся к точности Ибн-ал-Кифти 1 Настоящего бога нечего было бояться В страхе людском нуждаются выдуманные боги..

Ослы взламывали черную тишину Мерва. Из рабада, со всех четырех сторон обрушивался на город самозабвенный хриплый рев. Ночь была полна им до предела

Но вот рев начал стихать, все чаще слышались пухие страстные придыханья Воздух успокаивался Когда вернулась тишина, он встал, посмотрел на открытый сун-дук.

Чего он медлил? Никто из друзей не придет проститься. Бабуры вместе с ним успели вырасти и состариться. Он знал это и все-таки ждал .

Тишина становилась слышней... Он поднял и положил на плечо сумку, взял палку от собак. Вчера ее вырезал из ореха соседский мальчик.

Еще раз посмотрев на сундук, он задул огонь Перед дверью задержался.

Он давно ждал этого. С того самого дня, когда увидел глаза нового султана Это были глаза Малик-шаха. Такие глаза были у всех Сельджукидов2: бешеные и неморгающие.

Бешенства во взгляде султана Санджара было меньше. Зато прибавилось что-то новое, чужое. .

Малик-шах мог собственноручно перерезать горло невинному человеку, отобрать чужую жену, поджечь какой-нибудь город. Родился он в степи и был честным в своей ковыльной дикости. Так же просто он накормил и защитил бы гостя, не дал в обиду соседа, простил бы город

Как-то он объяснял Малик-шаху пути светил. Тот, задрав голову, долго слушал. Потом вдруг зевнул, повернулся и ушел. Больше султан не заглядывал в обсерваторию. Небо было непонятным, а притворяться Малик-шах не умел.