Читаем без скачивания Я был на этой войне - Вячеслав Миронов

— Ну что, документы забрал? — спрашиваю я.

— Забрал, — отвечает рядовой Семенов, он же «Семен». — Как дальше пойдем?

— Сейчас через подвал выберемся на соседнюю улицу, а там в первый бат. Связь есть с ними? — обращаюсь к радисту, рядовому Харламову. Он же «Клей». Ручищи у него длинные, из рукавов торчат, как палки, — ни одна форма не подходит. Кисти непропорционально развиты. Когда видишь его первый раз, такое ощущение, что оторвали эти руки от гориллы и пришили человеку. А за что его «Клеем» прозвали, никто уже и не помнит.

Солдатики наши — сибиряки. И все мы вместе — «махра», от слова «махорка». Это в книгах о Великой Отечественной войне и в кино пехоту величают «царицей полей», а в жизни — «махра». А отдельный пехотинец — «махор». Так-то вот.

— И с «коробочками» свяжись, — это я про наши БМП, оставленные на подходах к вокзалу, — узнай, как дела.

Клей отошел от окна и забубнил в гарнитуру радиостанции, вызывая КП первого батальона, а затем наши БМП.

— Порядок, товарищ капитан, — докладывает радист. — «Сопка» нас ждет, «коробочки» обстреляли, они на квартал вниз откатились.

— Ладно, пошли, а то околеем, — хриплю я, откашливаясь. Наконец-то дыхание восстановилось, я сплевываю желто-зеленую слизь — последствия многолетнего курения. — Эх, говорила мне мама: «Учи английский».

— А мне мама говорила: «Не лазай, сынок, по колодцам», — подхватывает Семен.

Выглянув в окно с противоположной стороны дома и не обнаружив следов пребывания противника, мы перебежками, сгибаясь чуть не вчетверо, бежим в сторону вокзала. Над городом барражирует авиация, сбрасывая бомбы и обстреливая чьи-то позиции с недосягаемой высоты. Здесь нет единой линии фронта. Бои ведутся очагово, и порой получается как бы слоеный пирог: духи, наши, снова духи и так далее. Одним словом — дурдом, взаимодействия почти никакого. Особенно сложно работать с внутренними войсками. По большому счету это их операция, а мы — «махра» — за них всю работу делаем. Нередко случается, что одни и те же объекты вместе штурмуем, не подозревая друг о друге. Мы, бывает, наводим на вэвэшников авиацию и артиллерию, они — на нас. В темноте перестрелки затеваем, берем в плен собственных солдат.

Вот и сейчас мы направляемся на вокзал, где почти в полном составе легла Майкопская бригада. Канула в новогоднюю ночь, не разведав толком подступы, состав и численность духов. Без артподготовки. Когда майкопцы после боя расслабились и стали засыпать — не шутка больше недели не спать, держаться только на водке и адреналине — духи подошли и в упор расстреляли. Все как у Чапаева, который караулы не расставил. А здесь часовые заснули, или вырезали их по-тихому. Горело все, что могло и не могло. От разлитого топлива горела земля, асфальт, стены домов. Люди метались в этом огненном аду: кто отстреливался, кто помогал раненым, кто стрелялся, чтобы только не попасть в руки духам, некоторые бежали — их нельзя осуждать за это. А как бы ты, читатель, в этом аду? Не знаешь. То-то же, и поэтому не смей их осуждать.

Никто не знает, как они погибали. Комбриг с перебитыми ногами до последнего командовал, хотя мог уйти в тыл. Остался. Господи, храни их души и наши жизни…

Когда наша бригада с тяжелыми боями прорвалась на помощь майкопцам, танкам пришлось прорубаться сквозь завалы из трупов своих братьев-славян… И когда видишь, как траки танков и БМП разламывают, молотят плоть, наматывают на катки кишки, внутренности таких же, как и ты; когда с хрустом лопается под гусеницей голова и все вокруг окрашивается серо-красной массой мозгов — мозгов, может быть, несостоявшегося гения, поэта, ученого или просто хорошего парня, отца, брата, сына, друга, который не струсил, не сбежал, а поехал в эту сраную Чечню и который, может быть, до конца так и не осознал, что произошло; когда ботинки скользят на кровавом месиве — тогда главное ни о чем не думать, сосредоточиться только на одном: вперед и выжить, вперед и выжить, сохранить людей, потому что бойцы, которых ты потеряешь, будут сниться по ночам. И придется писать похоронки и акты опознания тел.

Врагу своему самому злейшему не пожелаю этой работы. Лучше захлебываться в атаке, поливать, выпучив глаза, из родного АКС направо и налево, чем в землянке писать эти страшные бумаги. Для чего все эти войны? Хотя, честно говоря, никто из нас так до сих пор до конца и не понял, что же тут происходит и происходило. Цель одна — выжить и выполнить задачу, максимально сохранив при этом людей. Не выполнишь — пошлют других, которые, может, из-за твоего непрофессионализма, трусости, желания вернуться домой будут ложиться под пулеметно-автоматным огнем, разрываемые осколками гранат, мин, попадут в плен. И все из-за тебя. Не по себе из-за такой ответственности? Мне тоже.

Клей заметил шевеление в окне пятиэтажки, которая примыкала к привокзальной площади, успел крикнуть: «Духи!» и откатился. Мы с Семеном тоже укрылись за грудой битого бетона. Клей из-за угла начал поливать из автомата окно, а мы лихорадочно стали готовить к бою подствольники.

Ах, какая замечательная штука этот подствольный гранатомет, называемый любовно «подствольник», «подствольничек». Весит, правда, немало — грамм пятьсот. Крепится снизу к автоматному стволу. Может вести огонь как по прямой, так и по навесной траектории. Представляет собой небольшую трубку со спусковым крючком и предохранительной скобой. Имеется и прицел, но мы так насобачились за первые дни боев, что спокойно обходимся и без него. Из подствольника маркировки ГП-25 можно закинуть гранату в любую форточку или, при необходимости, перекинуть через любое здание. По прямой швыряет на четыреста метров, разлет осколков — четырнадцать метров. Сказка, да и только. Сколько он жизней спас в Грозном, не перечесть. Как выкуривать стрелков, снайперов с верхних этажей в скоротечном бою в городе? А никак. Пока вызовешь авиацию, артиллерию, пока откатишься назад или будешь вызывать свои «коробочки», которые могут спалить гранатометчики… А так у каждого солдата есть свой подствольничек, вот он сам и выкуривает супостата. Есть еще у подствольных гранат одно неоспоримое преимущество, а именно: взрываются они от удара. А то во время боя в подъезде дома, когда противник находится на верхних этажах, кидаешь обычную ручную гранату, а у нее замедление после снятия чеки 3–4 секунды. Вот и считай — ты колечко рванул, бросил ее вверх, а она, сволочь, ударяется о какое-то препятствие и летит к тебе обратно. Это уже потом, где-то к 15–17 января, подвезли «горные» или, как мы их называли, «афганские» гранаты. Вот эта штука взрывается только тогда, когда ударяется обо что-то твердое. А до этого кто-то из местных Кулибиных додумался до следующего: если ударить гранату от подствольника о каблук, то она становится на боевой взвод, а потом ее, родимую, кидаешь от себя подальше. И, встретив препятствие, она взрывается, выкашивая в замкнутом пространстве все живое.

Вот и мы с Семеном стали закидывать из подствольника гранаты в окно, в котором Клей заметил какое-то шевеление. Семену удалось это с первой попытки, мне со второй. Первая, собака, ударилась о стену и взорвалась, обвалив вниз приличный пласт штукатурки и подняв большое облако пыли.

Воспользовавшись этим, мы втроем, косясь на пятиэтажку, бегом преодолели открытый участок и где ползком, где бегом, через два дома добрались, наконец, до своих.

Эти дурни с перепугу нас чуть не пристрелили, приняв за духов.

Проводили до КП батальона, где мы и нашли комбата.

Матер комбат. Ростом, правда, не шибко велик, но как командир, как человек — величина. Чего греха таить, повезло нашей бригаде с комбатами. Долго не буду описывать достоинства и недостатки каждого, просто скажу — настоящие мужики. Кто служил, воевал, те поймут, что это значит.

Командный пункт первого батальона размещался в подвале железнодорожного вокзала. Когда мы вошли, комбат кого-то отчаянно материл по полевому телефону.

— Екарный бабай, ты куда лезешь, идиот! Они тебя, лопуха, выманивают, а ты со своими салабонами прешь на рожон! Зачистку делай, все, что у тебя вокруг, зачищай! Чтобы ни одного духа не было в зоне ответственности! — орал комбат в трубку. — «Коробочки» оттащи назад, пусть «махра» работает! Сам сиди на НП, не высовывайся!

Бросив трубку телефонного аппарата, увидел меня.

— Здорово, — улыбнулся он.

— Бог в помощь, — сказал я, протягивая руку.

— Что нового в штабе? Идем пообедаем, — предложил комбат, радостно глядя на меня. Увидеть на войне знакомое лицо — это радость. Это значит, что везет не только тебе, но и твоим товарищам тоже.

Еще не отошедший от боя, беготни и стрельбы, я знал: если сейчас не выпить, не успокоиться, начнет бить мелкая нервная дрожь. Или наоборот, нападет полуистеричное состояние, захочется говорить, говорить… Поэтому я с благодарностью принял приглашение к столу.