Читаем без скачивания Гармонист - Исаак Гольдберг

«Им всем, — думал Никон про остальных шахтеров, — не беда, коли у них вспухнет рука или задеревенеют пальцы. А мне-то каково? Я как буду с испорченными руками играть!»

Разговор с Востреньких разбередил в Никоне нудные и назойливые мысли. И не с кем было посоветоваться, некому было порассказать о своих сомнениях, о своих заботах.

Тогда Никон решил:

— Ладно. Уйду отсюда. Брошу шахту... Разве не проживу я без нее!

7

О своем окончательном решении уйти с рудника Никон снова сообщил Милитине. У девушки потемнели глаза, и дрогнувшим голосом она сказала:

— Куды же ты, Никша?.. Жил бы тут. Работал бы ладно...

— Не нравится мне тут! — улавливая в голосе Милитины испуг и жалобу, со сладостным злорадством упирался на своем Никон. — В другом месте дружков себе найду и заживу лихо!

Милитина подавила вздох и, мгновенье подумав о чем-то, уверенней и смелее возразила:

— В другом месте, думаешь, не надо будет работать? Не спросют, думаешь, с тебя хорошей работы?

— Как наработаю, так и ладно будет... А надоест работать, буду с гармонью промышлять... Меня музыка прокормит!

— Как хочешь! — вдруг вспыхнула девушка. Никон изумленно поднял на нее глаза. Он почуял в ее голосе что-то новое. — Как хочешь! — повторила Милитина. — Уходи. Тебя тут никто и держать не станет.

— А мне плевать!.. — вспыхнул Никон и враждебно отвернулся от Милитины...

И в тот же день, словно кому-то на зло, он пошел в контору за расчетом. Ему выдали причитающуюся ему зарплату и конторщик, прищурившись, засмеялся:

— Летишь?

— Как это? — недовольно переспросил Никон.

— В летуны определился? Ну, катись!...

После расчета Никон прошел в свой барак и быстро собрал нехитрые пожитки.

Был ясный день. Люди находились на работе. В бараке почти никого не было и никто не обратил внимания на сборы парня.

Никон взвалил за спину котомку, обладил на левом плече ремень от гармони, оглянул барак и вышел на улицу.

Кругом было все знакомое, к чему он уже успел привыкнуть. Тянулся длинный ряд бараков рабочего поселка, издали виднелись постройки шахты. Вздымались стройные очертания эстакады. Совсем близко вились дымки паровозов на станции. Он направился туда.

И там, в ожидании поезда, Никон стал толкаться среди таких же, как и он, пассажиров.

На станции его встретил кто-то из знакомых шахтеров и окликнул:

— Куда едешь, что ли, гармонист?

— Еду, — коротко и немного заносчиво ответил он. — Чего мне здесь трепаться?

Знакомый расхохотался:

— Выходит, что там тебе, на новом месте лучше будет трепаться?

Никон рывком отвернулся от насмешника и уже больше ничего не ответил.

И скоро поезд увез Никона на ближайшие копи.

Когда он вылез через полчаса из вагона и пошел разыскивать контору, у него был веселый и самоуверенный вид. Он оглядывал новое место, примечал все, что встречал на своем пути. Он чувствовал себя хорошо. Ему было весело и легко. Разыскав контору, он попросился на работу. Он знал, что работа найдется, что рабочих рук не хватает. И потому в конторе он держал себя независимо, почти заносчиво.

— Откатчиком работал, — ответил он на вопрос, что и где делал. — Хочу тут поработать. Сподручней мне...

Его зачислили на работу и сказали в каком бараке отведут ему койку.

Складывая свои пожитки на новом месте, он весело ухмылялся. Он припоминал разговоры Востреньких, Милитины и других и самоуверенно думал:

«Нигде не пропаду!.. Врешь, устроюсь я так, чтоб получше да полегше было...»

8

В первый же вечер Никон удобней примостился на своей койке и заиграл. Вокруг него сразу же собрались почти все обитатели барака. Внимание рабочих подогрело Никона и он заиграл веселую и взмывающую на пляс песню.

— Ишь, ловкач какой! Молодчага! — посыпались кругом похвалы.

Никон самодовольно ухмыльнулся, пригнув голову к гармони, и развернулся во-всю.

Весь барак потянулся к ловкому гармонисту. До-поздна услаждал Никон своих новых сожителей музыкой, а когда пришло время ложиться спать и волей-неволей надо было прекратить песни, Никон улегся на покой довольный новым своим положением.

На работу Никон вышел заспанный и хмурый. Попал он в забой, где хозяйничал угрюмый и малословный забойщик с невеселой кличкой Покойник. В забое работа шла не споро. Никон сразу приметил, что здесь ему не придется надрываться и работать изо всех сил. Ни Покойник, ни остальные шахтеры, работавшие в этом забое, не толковали о соцсоревновании, об ударничестве и обо всем, что томило и надоедало Никону на шахте, с которой он ушел. Видно было, что здешние шахтеры думали только об одном: отвести положенные часы и скорее выбраться на-гора.

Лениво покидывая лопатой уголь, Никон соображал, что вот ловко он надумал, подавшись сюда. И в вагонетку у него с лопаты вместе с углем летела порода.

К концу рабочего дня Покойник почему-то встрепенулся и, посмотрев исподлобья на Никона, прохрипел:

— Ты, тово... чище работай... Этово... углядят, сколь породы, не похвалют...

— Я чисто! — нагло блеснул зубами Никон. — Чище некуды!

— Ну, тово... чище и надо...

Когда Никон поднялся из шахты наверх, он спросил молодого шахтера, работавшего в одном с ним забое:

— Он чего, Покойник-то, малохольный, што ли?

— Вроде не в себе он, а так ничего, не вредный.

— Не вредный? — переспросил Никон. — Жить с ним можно?

— Вполне!

В несколько дней Никон успел освоиться на новом месте и завести себе друзей. По вечерам он устраивал веселые гулянки и под звон и трели его гармони вылетали на средину барака в лихой пляске озорные ребята.

Слух о ловком и умелом гармонисте пролетел по всему поселку. Заволновались девушки, стали приходить в барак к Никону посланцы, звать в компанию:

— Приходи, парень, вечерком, устроим вечерку.

Никон слегка куражился, набивал себе цену, но принимал приглашение.

Веселая компания в соседнем бараке устроила гулянку. Никон с его гармонью оказался душой этой гулянки. До полночи шли танцы, а потом несколько шахтеров пошептались в уголке, вызвали Никона и погнали какого-то шустрого паренька за водкой. И здесь Никон впервые в своей жизни напился до беспамятства.

На утро он спустился в шахту с мутью и шумом в голове. Лениво и неповоротливо шевелил он лопатой. Работал вяло и небрежно.

Покойник пригляделся к нему, отложил кайлу и неожиданно хмыкнул:

— Хмы-ы... Тово... мутит, што ли?.. Заложил вчерась?..

— Было... — односложно ответил Никон.

— Поправляться, тово... надо.

— Не худо бы...

— А ты... тово, в обед... сбегай.

В обед Никон послушался забойщика и, снабженный его указаниями, где и у кого можно достать водку, добыл ее и опохмелился. И заодно угостил и Покойника.

И с этого дня Никон стал частенько выпивать в обществе других шахтеров, особенно вместе с Покойником.

Покойник, которого по-хорошему звали Сергей Нилыч, когда выпивал, делался словоохотливей и веселее. И с ним Никону было удобно и легко гулять. Никон яростно раздувал меха гармони и выводил то быструю и взмывающую на пляс частушку, то грустную, проголосную песню.

А Покойник хриплым и диким голосом неумело, но жарко подпевал за ним.

Однажды Никон дознался почему забойщика все зовут Покойником.

Стал рассказывать под пьяную руку сам Покойник, а окружающие помогали ему.

Было это в колчаковское время. Почти полдеревни Сергея Нилыча ушла партизанить. Он оставался дома, а брат его ходил по тайге. И вот однажды белые выследили, что партизаны имеют связь с избой Сергея Нилыча. Случилось так, что старуха мать умерла и младший сын, брат Сергея Нилыча пришел из тайги, крадучись, попрощаться с телом старухи. А белые пошли по его следу. Когда колчаковцы были уже во дворе, Михаил, партизан, кинулся задами бежать, а брату наказал, чтобы он тоже скрывался. Но Сергей Нилыч замешкался, не успел уйти. Что было ему делать? Взглянул он на лежащую в гробу старуху, а покойница была высокая, всех выше в семье, сообразил, вынул ее из гроба, уложил на стол, а сам влез на ее место. Колчаковцы ворвались в избу, видят: два покойника. Пошныряли по всем углам, порылись и ушли ни с чем. А Сергей Нилыч лежал в гробу, затаив дыхание, боясь шевельнуться и дышать. И лежал он неподвижно еще долго после того, как белые убрались из избы. Лежал и обмирал от страха.

Потом с чьей-то легкой руки его и прозвали Покойником. И с этой кличкой он пришел на шахту. И так привык теперь к своему нелепому прозвищу, что не сразу откликается на настоящее имя.

— Меня... тово, вишь, родительница тогды спасла... — убежденно говорил он Никону то, что говорил всем, рассказывая о своем приключении. — Кабы не родительница... тово...