Читаем без скачивания Не от мира сего - Станислав Родионов

Смерть всегда приближает. Знакомый кажется близким, товарищ кажется другом, приятельница — почти любимой…

Рябинин вздохнул, перекладывая на протокол человеческое горе. Он уже знал, что эта Виленская останется у него на сердце; знал, что будет мучиться с делом, пока не поймёт, почему молодая женщина ушла из жизни.

3

На второй день Рябинин возбудил уголовное дело по статье 107 Уголовного кодекса РСФСР. Законодатель имел в виду даже не самоубийство — уж тут наказывать некого и не за что, а доведение человека до такого состояния, когда ему становится невмоготу. Поэтому главным в подобных расследованиях было только одно — поиски мотива самоубийства.

Рябинин взял машину и поехал в научно-исследовательский институт, где Виленская работала химиком, младшим научным сотрудником. Допрашивать сослуживцев он собирался у себя, но ему хотелось ощутить ту атмосферу, в которой она проводила дни. Потрогать всё пальцами, подышать её воздухом…

Через полчаса Рябинин входил в лабораторию. Его сопровождала руководительница химического сектора Самсоненко, обстоятельная плотная женщина. Он смотрел на стеллажи, колбы и реторты с тихим уважением, как смотрят люди на всё непонятное. Девушки в белых халатах косились на него, как он — на гнутые-перегнутые стеклянные трубки, которые змеились над головой. Одно девичье лицо, испуганное и заплаканное, задержало на секунду его взгляд — в лицах он понимал больше, чем в колбах.

— Вот её место, — сказала руководительница.

— Так, — ответил Рябинин, рассматривая.

Высокий, какой-то особый стул, на котором она сидела… Пробирки, муфельная печь, штатив, чистое полотенце, толстый журнал, видимо, для записей результатов анализов. Кругом кристальный блеск стекла и белизна пластика. Рябинин выдвинул ящичек стола: зеркало, пачка цветных карандашей, начатая коробка конфет, журнал «Новый мир», маленькая спиртовка, рядом с которой чёрные плёнки сгоревшей бумаги — он видел, что сожжена именно бумага.

— У вас в ящичках… что-нибудь сжигают? — осторожно спросил Рябинин.

Самсоненко заглянула вовнутрь и пожала плечами:

— Не понимаю, зачем она жгла тут, а не на столе. Мы вообще ничего не сжигаем.

— Разрешите, я этот прах возьму.

Сгоревшие листки потеряли структуру и для прочтения уже не годились. Видимо, их тушили рукой, прижимая ко дну ящика. Рябинину дали пинцет, и он собрал ломкие, фантастически перекрученные лепестки. Этот пепел наводил на мысли и без текста…

Виленская была аккуратна и чистоплотна, он видел её квартиру и рабочее место. Вряд ли бы она оставила грязный пепел в этом чистеньком столике, рядом с конфетами и зеркалом. Значит, жгла в свой последний день; в тот самый, когда говорила с ним по телефону. И ещё: только очень неприятную бумагу спешно и тайно сжигают на спиртовке в столе. Ну а если человек после этой бумаги вешается, то не из-за неё ли?

Рябинин оборвал логическую цепь. Нельзя строить домыслы, не допросив ни одного человека.

— Товарищ Самсоненко, мне надо с вами поговорить.

— Пойдёмте в мой кабинет, — предложила она.

— Поедемте лучше в мой, — улыбнулся Рябинин.

Она пожала плечами, не ответив на его улыбку.

Спрашивать человека можно где угодно, но допрашивать надо только в прокуратуре. Пословицу «дома и стены помогают» Рябинин принимал буквально. Человек в своей обычной обстановке и тот же человек у него в кабинете — это два разных человека. Видимо, лишившись привычного стереотипа, психика вызванного чуть сдвигалась: ослабевала воля, обострялись чувства и появлялось напряжение, которые помогали следователю видеть человека, словно тот оказывался на предметном стекле микроскопа.

Они приехали в прокуратуру. Самсоненко сразу как-то подобралась и заметнее сжала узкие губы. Рябинин ещё чего-то выжидал, но она положила крупные, сцепленные руки на стол и спросила:

— Ну-с?

— Меня интересует всё о Виленской, — сказал Рябинин, усаживаясь перед ней и начиная рассматривать её лицо.

Самсоненко достала сигареты и закурила с умением давно курящего человека. Она не спросила разрешения, да Рябинин и не знал, должна ли женщина спрашивать об этом следователя.

— Виленская у меня работала семь лет. Как сотрудник она меня вполне устраивала.

Рябинин чуть не спросил: «А государство она устраивала?» Такой вопрос задал бы гражданин Рябинин гражданке Самсоненко, но следователь задать этот вопрос свидетелю удержался.

— Рита была человек способный, готовилась к защите диссертации. Отчёты писала вовремя, статьи по плану сдавала, с темой не заваливалась. Ей, правда, не хватало энергии, пробивной силы.

— А чего пробивать?

— В наше время надо уметь не только выдать идею. Надо её и пробить, проложить ей дорогу. Приведу вам пример попроще…

— Да, мне лучше попроще, — согласился Рябинин.

Самсоненко перестала разглядывать завитушки сигаретного дыма и внимательно посмотрела на следователя — тот сидел спокойно, чуть равнодушно. Таким он хотел казаться: спокойным, чуть равнодушным.

— У нас систематически бьётся химическая посуда, и все сотрудники ходят в отдел снабжения — выколачивать. А Виленская не могла. Лаборантка Шурочка и та скорее получит. Нет, Рита не была энергична.

— А диссертацию ей нужно было пробивать?

Самсоненко усмехнулась, не сразу ответив. Тугой тяжёлый шиньон, крепкие заметные скулы и широкий экранный лоб. Она была даже красива какой-то решительно-мощной красотой: бывают такие женщины, у которых крупные черты соразмерны, и поэтому всё к месту.

— Я помогала ей, это любой подтвердит. Месяца через три она бы смогла защищаться.

— А вы тоже кандидат наук?

— Я доктор наук.

— О, извините.

Самсоненко опять внимательно глянула на следователя, но ничего не сказала.

— Расскажите мне о духовном мире Виленской.

— О духовном?

— Спрошу попроще… Какой она была человек?

— С этой точки зрения я сотрудников не изучаю.

— Что ж так?

— Много работы. У меня ответственная научная тема, немало подчинённых. О нас зимой снимали фильм.

— Ну а всё-таки, что она за человек?

— Обыкновенный человек. У меня таких девочек много.

— Скажите, вы книги читаете?

— Научные?

— Нет, художественные.

Самсоненко на миг замерла, не донеся сигареты до рта. Вдобавок Рябинин некстати улыбнулся.

— Какое это имеет отношение к данному вопросу?

— Просто так, лично интересуюсь.

— Прошу задавать вопросы, относящиеся к делу.

Теперь она уже неприязненно разглядывала следователя. Рябинин кожей чувствовал, кем он был для неё — лохматым мальчишкой в очках, который получает в три раза меньше её. Поэтому он вежливо улыбался, скрывая под улыбкой всё, что можно скрыть.

— С кем она дружила?

— С младшим научным сотрудником Мироновой и лаборанткой Шурочкой. По-моему, больше ни с кем.

Она точно назвала должности тех, с кем дружила Виленская.

— У вас в лаборатории вчера ничего не случилось?

— Нет.

— Вы знаете, почему Виленская пошла на самоубийство?

Самсоненко опустила сигарету к пепельнице и начала стряхивать пепел. Для этого нужна секунда. Она стучала пальцем по окурку, хотя пепел уже опал.

— Не знаю.

— Почему Виленская повесилась? — повторил Рябинин.

— Вы уже спрашивали. — Она отдёрнула руку от пепельницы.

Рябинин задумчиво смотрел на её стянутые губы. Она вскинула голову и строго спросила, как привыкла спрашивать своих девочек:

— У вас всё?

— Подпишите, пожалуйста.

Самсоненко внимательно прочла протокол, поставила сильную подпись и добавила:

— У Виленской не было стержня.

— Зато у вас их, кажется, два, — всё-таки не удержался Рябинин.

Он думал, что сейчас она взорвётся и от него останется мокрое место под напором её воли и характера. Но Самсоненко довольно сказала:

— Иначе не сделаешь науку.

— Я думал, что науку делают другими качествами.

Теперь она улыбнулась, как улыбается взрослый человек малышу, нападающему на него с картонным мечом.

— В наш рациональный век слабым людям в науке не место.

— А в жизни? — поинтересовался Рябинин.

Самсоненко поднялась. Она наверняка занималась спортом — теннисом или бадминтоном. Потому что в наш рациональный век без спорта нельзя. Да и сам Рябинин выжимал гирю.

— До свидания, — сухо попрощалась Самсоненко, не ответив на его вопрос.

Рябинин остался думать, чем же так несимпатична ему эта женщина? Самодовольством? Но оно попадалось частенько, и он давно научился скрывать неприязнь к этому популярному качеству. Напористостью? Но ведь она руководитель. Грубоватостью? Уж к этому-то он привык. Барским отношением к нему, следователю? И с такими руководителями он встречался. Тогда чем же?