Читаем без скачивания Стихи - Андрей Вознесенский

самонаводящейся ракетой. - Опасайтесь связи сотовой. - Особенно двухсотой. - Налей без содовой.

Даже в ванной - связи, связи, запредельный разговор, словно гул в китайской вазе, что важнее, чем фарфор.

Гений Мобеля создал. Мобель гения сожрал.

Расплодились, мал-мала, одноухие зайчата...

Ну Мобель, погоди...

Покупаю модный блейзер. Восемь кнопочек на нем.

Нажму кнопку - кто-то трезвый говорит во мне: "Прием. Абонент не отвечает или

временно недоступен звону злата. И мысли и дела он знает наперед..." Кто мой Мобель наберет?

Секс летит от нас отдельно.

В нашей качке те, кто круче, ухватясь за зов небес, словно держатся за ручки. А троллейбус их исчез.

"Мо" - сказал Екклезиаст. Но звенят мои штаны: "Неоканитализм - это несоветская

власть плюс мобелизация всей страны".

Черный мобель, черный мобель над моею головой,

нового сознанья модуль, черный мобель, я не твой!

- Не сдадим Москву французу! - В наших грязях вязнет "Оппель". Как повязочка Кутузова в небесах летает мобель 1000 . МОБЕЛЬМОБЕЛЬМОБЕЛЬМОБЕЛЬМОБЕЛЬМО БЕЛЬМО...

Слепы мы. Слепо время само. Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

* * * Не отрекусь от каждой строчки прошлой от самой безнадежной и продрогшей из актрисуль.

Не откажусь от жизни торопливой, от детских неоправданных трамплинов и от кощунств.

Не отступлюсь "Ни шагу! Не она ль за нами?" Наверное, с заблудшими, лгунами... Мой каждый куст!

В мой страшный час, хотя и бредовая, поэзия меня не предавала, не отреклась.

Я жизнь мою в исповедальне высказал. Но на весь мир транслировалась исповедь. Все признаю.

Толпа кликуш ждет, хохоча, у двери: "Кус его, кус!" Все, что сказал, вздохнув, удостоверю.

Не отрекусь. Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

* * * Стихи не пишутся - случаются, как чувства или же закат. Душа - слепая соучастница. Не написал - случилось так. Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

ТОРГУЮТ АРБУЗАМИ Москва завалена арбузами. Пахнуло волей без границ. И веет силой необузданной Оот возбужденных продавщиц.

Палатки. Гвалт. Платки девчат. Хохочут. Сдачею стучат. Ножи и вырезок тузы. "Держи, хозяин, не тужи!"

Кому кавун? Сейчас расколется! И так же сочны и вкусны Милиционерские околыши И мотороллер у стены.

И так же весело и свойски, как те арбузы у ворот земля

мотается

в авоське меридианов и широт! Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

СИБИРСКИЕ БАНИ Бани! Бани! Двери - хлоп! Бабы прыгают в сугроб.

Прямо с пылу, прямо с жару Ну и ну! Слабовато Ренуару до таких сибирских "ню"!

Что мадонны! Эти плечи, эти спины наповал, будто доменною печью запрокинутый металл.

Задыхаясь от разбега, здесь на ты, на ты, на ты чистота огня и снега с чистотою наготы.

День морозный, чистый, парный. Мы стоим, четыре парня,в полушубках, кровь с огнем, как их шуткой

шуганем!

Ой, испугу! Ой, в избушку, как из пушки, во весь дух: - Ух!..

А одна в дверях задержится, за приступочку подержится и в соседа со смешком кинет

кругленьким снежком! Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

КРОНЫ И КОРНИ Несли не хоронить, Несли короновать.

Седее, чем гранит, Как бронза - красноват, Дымясь локомотивом, Художник жил,

лохмат, Ему лопаты были Божественней лампад!

Его сирень томилась... Как звездопад,

в поту, Его спина дымилась Буханкой на поду!..

Зияет дом его. Пустые этажи. На даче никого. В России - ни души.

Художники уходят Без шапок,

будто в храм, В гудящие угодья К березам и дубам.

Побеги их - победы. Уход их - как восход К полянам и планетам От ложных позолот.

Леса роняют кроны. Но мощно над землей Ворочаются корни Корявой пятерней. 1960 Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

ЛОБНАЯ БАЛЛАДА Их величеством поразвлечься прет народ от Коломн и Клязьм. "Их любовница

контрразведчица

англо-шведско-немецко-греческая..." Казнь!

Царь страшон: точно кляча, тощий, почерневший, как антрацит. По лицу проносятся очи, как буксующий мотоцикл.

И когда голова с топорика подкатилась к носкам ботфорт, он берет ее

над топою, точно репу с красной ботвой!

Пальцы в щеки впились, как клещи, переносицею хрустя, кровь из горла на брюки хлещет. Он целует ее в уста.

Только Красная площадь ахнет, ти 1000 хим стоном оглушена: "А-а-анхен!.." Отвечает ему она:

Царь застыл - смурной, малохольный, царь взглянул с такой меланхолией, что присел заграничный гость, будто вбитый по шляпку гвоздь. Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

* * *

Б. Ахмадулиной

Нас много. Нас может быть четверо. Несемся в машине как черти. Оранжеволоса шоферша. И куртка по локоть - для форса.

Ах, Белка, лихач катастрофный, нездешняя ангел на вид, хорош твой фарфоровый профиль, как белая лампа горит!

В аду в сковородки долдонят и вышлют к воротам патруль, когда на предельном спидометре ты куришь, отбросивши руль.

Люблю, когда выжав педаль, хрустально, как тексты в хорале, ты скажешь: "Какая печаль! права у меня отобрали...

Понимаешь, пришили превышение

скорости в возбужденном состоянии.

А шла я вроде нормально..."

Не порть себе, Белочка, печень. Сержант нас, конечно, мудрей, но нет твоей скорости певчей в коробке его скоростей.

Обязанности поэта не знать километроминут, брать звуки со скоростью света, как ангелы в небе поют.

За эти года световые пускай мы исчезнем, лучась, пусть некому приз получать. Мы выжали скорость впервые.

Жми, Белка, божественный кореш! И пусть не собрать нам костей. Да здравствует певчая скорость, убийственнейшая из скоростей!

Что нам впереди предначертано? Нас мало. Нас может быть четверо. Мы мчимся

а ты божество! И все-таки нас большинство. Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

ПРОЩАНИЕ С ПОЛИТЕХНИЧЕСКИМ

Большой аудитории посвящаю

В Политехнический! Б Политехнический! По снегу фары шипят яичницей. Милиционеры свистят панически. Кому там хнычется?! В Политехнический!

Ура, студенческая шарага! А ну, шарахни по совмещанам свои затрещины! Как нам мещане мешали встретиться!

Ура вам, дура в серьгах-будильниках! Ваш рот, как дуло, разинут бдительно. Ваш стул трещит от перегрева. Умойтесь! Туалет - налево.

Ура, галерка! Как шашлыки, дымятся джемперы, пиджаки. Тысячерукий, как бог языческий, Твое Величество

Политехнический! Ура, эстрада! Но гасят бра. И что-то траурно звучит "ура".

12 скоро. Пора уматывать. Как ваши лица струятся матово. В них проступают, как сквозь экраны, все ваши радости, досады, раны.

Вы, третья с краю, с копной на лбу, я вас не знаю.

Я вас люблю!

Чему смеетесь? Над чем всплакнете? И что черкнете, косясь, в блокнотик? Что с вами, синий свитерок? В глазах тревожный ветерок...

Придут другие - еще лиричнее, но это будут не вы

другие. Мои ботинки черны, как гири. Мы расстаемся, Политехнический!

Нам жить недолго. Суть не в овациях, Мы растворяемся в людских количествах в твоих просторах, Политехнический. Невыносимо нам расставаться.

Я ненавидел тебя вначале. Как ты расстреливал меня молчанием! Я шел как смертник в притихшем зале. Политехнический, мы враждовали!

Ах, как я сыпался! Как шла на помощь записка искоркой электрической... Политехнический,

ты это помнишь? Мы расстаемся, Политехнический.

Ты на кого-то меня сменяешь, но, понимаешь, пообещай мне, не будь чудовищем, забудь

со стоющим!

Ты ворожи ему, храни разиню. Политехнический

моя Россия!ты очень бережен и добр, как бог, лишь Маяковского не уберег...

Поэты падают, дают финты меж сплетен, патоки и суеты, но где б я ни был - в земле, на Ганге,ко мне прислушивается

магически гудящей

раковиною

гиганта ухо Политехнического! Андрей Вознесенский. Не отрекусь. Избранная лирика. Минск, "БелАДИ", 1996.

БАЛЛАДА-ДИССЕРТАЦИЯ

Нос растет в течение всей жизни

(Из научных источников)

Вчера мой до 1000 ктор произнес: "Талант в вас, может, и возможен, но Ваш паяльник обморожен, не суйтесь из дому в мороз".

О нос!..

Неотвратимы, как часы, у нас, у вас, у капуцинов по всем

законам

Медицины торжественно растут носы!

Они растут среди ночи у всех сограждан знаменитых, у сторожей,

у замминистров, сопя бессонно, как сычи, они прохладны и косы, их бьют боксеры,

щемят двери, но в скважины, подобно дрели, соседок ввинчены носы! (Их роль с мистической тревогой интуитивно чуял Гоголь.)

Мой друг Букашкин пьяны были, им снился сон:

подобно шпилю, сбивая люстры и тазы, пронзая потолки разбуженные, над ним

рос

нос,

как чеки в булочной, нанизывая этажи!

"К чему б?" - гадал он поутру. Сказал я: "К Страшному суду. К ревизии кредитных дел!"

30-го Букашкин сел.