Читаем без скачивания Рассказы - Николай Внуков

В воскресенье после обеда мы собрались у парашютной вышки. Там уже толпилось много народу. Мальчишки ужами протискивались вперед. На танцплощадке играл оркестр. Щеголеватый дирижер в белом костюме грозил медному басу палочкой. Бас тяжело вздыхал. Теплый ветерок обдувал вышку. Серебряный шпиль с красным флажком летел среди облаков. Скоро мальчишки, с которыми я пришел, потерялись, но зато в толпе я увидел Юрку Блинова и Борьку Линевского. Потом рядом со мной оказалась Галка Щеголева, тонкая и загорелая, как индеец. Мы задрали головы кверху и смотрели, как на площадке под самыми облаками инструктор прицепляет к тонкой стреле полосатый сморщенный парашют. Внизу у зеленой ограды, у маленькой калитки, стояла будочка кассы. «Стоимость билета 30 копеек» — прочитал я на белой дощечке над кассовым окошком. Публика пересмеивалась. Парни грызли семечки и подталкивали друг друга, но никто почему-то не покупал билеты. Инструктор перегнулся через поручни площадки и смотрел вниз. Парашют покачивался под ветром, раскрывая красные и синие полоски купола.

— А ты бы мог прыгнуть? — спросила вдруг Галка.

— Конечно, — сказал я. — Только у меня нет денег.

Галка сощурила глаза, отвернулась, и я понял, что она мне не поверила. Мне стало обидно, потому что Галка хорошая девчонка, с ней всегда интересно разговаривать.

Наконец к кассе протиснулся какой-то парень в кепке и взял билет. Он смущенно оглянулся на толпу, боком вошел в калитку, все так же, боком, словно раздвигая воду, пересек поле и начал подниматься по крутым лесенкам, переброшенным с площадки на площадку наверх. Сразу же все стало похоже на представление. Публика, замерев, смотрела на единственного актера, который черным силуэтом двигался внутри железных решетчатых переплетений башни. Инструктор отошел от поручней и теперь ждал у основания шпиля, там, где на площадку выходил квадратный люк. Парень поднимался не торопясь, под его ногами скрипели деревянные ступеньки. Вот он уже у самого верха, под площадкой, вот он исчез в люке и появился уже на краю площадки, там, где в поручнях сделан проем. Инструктор подтягивает стропы парашюта и надевает на парня какие-то ремни, объясняя, как надо прыгать. И вот парень, изогнувшись, как рыба, срывается вниз — и над ним расцветает чудесный шелковый зонт, за которым с конца стрелы тянется тонкий, как нитка, трос. Парень приземляется на спину, смешно выбросив вверх ноги. Парашют накрывает его красно-синим курганом. Толпа хохочет: у парня во время прыжка слетела с головы кепка и, отдутая ветром, упала прямо в оркестр на танцплощадке.

И вдруг я чувствую, что мою руку ищет чья-то чужая, тонкая и горячая рука. В мою ладонь втискивают несколько потных монеток, и Галка, придвинув свое лицо к моему, шепчет:

— На, бери, прыгай!

Я стою. Я не знаю, что говорить и что делать.

— Боишься? — говорит Галка. Брови ее взлетают над переносицей двумя прочерченными угольком стрелками.

— Боюсь? — говорю я и врезаюсь в толпу.

Передо мной раздвигаются. На меня смотрят. Я подхожу к кассе и сую в окошечко деньги. Кассирша подозрительно оглядывает меня и спрашивает:

— Тебе сколько лет?

— Семнадцать, — говорю я и поднимаюсь на цыпочки, чтобы казаться выше.

Кассирша медлит, потом все-таки дает мне билет, и вот я на поле, под вышкой; в том месте, откуда начинаются лесенки.

Парня, который прыгал, уже нет. Парашюта тоже нет: его подтянули кверху. Цепляясь за перильца лесенки, я начинаю быстро подниматься к первой площадке. Вот она. Вот вторая. Третья. Четвертая. Высота вышки семьдесят пять метров. Так написано над кассой. Вокруг меня ветер Гудит серебряный каркас. Деревья парка похожи на пушистые зеленые волны. Я на секунду останавливаюсь и смотрю вниз. Лица сливаются в сплошные светлые пятна. Отсюда никого не узнаешь — ни Галки, ни Юрки Блинова. Мне становится приятно оттого, что они смотрят на меня. В самом деле, разве это не здорово? Сейчас я спущусь к ним на парашюте.

Наверху меня встречает инструктор.

— Прыгнем? — говорит он.

Я протягиваю инструктору билет.

— Не надо, — смеется он, и я замечаю, что у него облупившийся на солнце мальчишеский нос и серые озорные глаза. Билет, вспорхнув бабочкой, улетает из моей руки.

Я влезаю ногами в какую-то парусиновую сбрую, инструктор застегивает на моей груди пряжку.

— Прыгай сразу, не думая. Поджимай ноги. Руками держись за стропы, советует он мне.

Я подхожу к самому краю площадки. Вот это высота! Виден весь город до железнодорожного переезда. По щелочкам улиц майскими жуками ползут автомашины. А вот и мой дом. Эх, если бы меня сейчас увидела тетя Инна!

— Давай! — говорит инструктор за моей спиной.

Я вцепляюсь руками в стропы и делаю шаг в пустоту. В меня ударяет ветер. Тело сжимается. Я закрываю глаза и лечу куда-то вниз и вперед широким размахом, будто на конце огромного маятника. Томительно замирает сердце, и даже в плечах и в ногах тоже что-то замирает.

— У-у-у-уххх!..

Потом меня слегка поддергивает кверху, и глаза сами собой открываются. Я удобно, как на скамейке, сижу на парусиновых лямках. Парк медленно поднимается мне навстречу. И совсем не страшно. Ну, ни капельки! Я смотрю вниз. Кто-то в толпе машет рукой. Юрка! Ну конечно, это он!

Я опускаюсь все медленнее и медленнее и вдруг совсем останавливаюсь, не долетев до земли. Парашют начинает крутиться. Я вижу то вышку, то кассовую будку, то густые парковые липы.

— Дергай! — кричит мне снизу Юрка. — Трос заело!

Я обеими руками дергаю стропы. Я подпрыгиваю на своем парусиновом сиденье. Ничего не получается. Парашют с шелковым шелестом опадает над моей головой, и, наконец, обвисает, как тряпка. Я болтаюсь на уровне первой площадки. Я никак не могу опуститься ниже. Из толпы слышится обидный смех. Я опять закрываю глаза и начинаю гореть от стыда.

... Я не помню, как меня сняли с парашюта. Кажется, инструктор зацепил трос багром и подтянул меня к вышке. Юрка потом рассказывал, что парашютная вышка устроена по принципу весов. С одной стороны — груз, который ходит внутри вышки по деревянной трубе, а с другой — человек с парашютом. Груз чуточку легче человека, и оттого человек опускается. Я оказался слишком легким, и груз уравновесил меня недалеко от земли.

Я уходил из парка один. Галка догнала меня на пихтовой аллее.

— Ты смелый, — сказала она, стараясь подделаться под мои быстрые шаги. — Я бы побоялась.

— Уйди, — сказал я, — а то как дам...

За ужином тетя Инна нарисовала мне мое будущее:

— Ты окончишь десятилетку и поступишь в Ленинграде в медицинский институт. В Ленинграде самые солидные медицинские институты. Через пять лет ты будешь хирургом. Ты будешь интеллигентным человеком. У тебя будет отдельный светлый кабинет и большой письменный стол со стеклом.

Я бросил вилку в сковородку с картошкой.

— Я не буду хирургом, — сказал я испуганной тете. — Я поступлю на курсы и через три месяца буду шофером, а потом уеду на Индигирку строить города.

САМЫЙ ЛУЧШИЙ СПОСОБ

Ну-ка, попробуйте правильно произнести, например, такую фразу по-английски: «I find English pronunciation very difficult». Да еще, чтобы буквы в словах звучали не так, как они написаны, и чтобы в слове «pronunciation» было два ударения, и тогда вы сразу поймете, что такое английский язык.

Да что фраза! Ну-ка, произнесите коротенькое, всего из трех букв, слово «the». Что, не получается? Как ни старайтесь, как ни крутите языком во рту, все равно правильно никогда не получится.

Кто учит немецкий, тем легче. Там слова произносятся точно так, как пишутся, и вообще по-немецки можно разговаривать почти не открывая рта. Если не верите — попробуйте. Наверное, немецкий язык выдумал человек, у которого всю жизнь болели зубы. Интересно, что болело у человека, который выдумал английский?

В шестом классе мы, правда, научились немного разговаривать по-английски и даже могли ответить на кое-какие вопросы, например: «Это ваша книга?» — «Нет, это не моя книга, это книга моего брата Александра, а ему эту книгу подарила сестра моего отца». Конечно, проще было соврать, что это моя книга, и не путать в дело какого-то брата Александра и сестру отца, но Юлия Карловна требовала, чтобы мы отвечали именно так.

Самые плохие способности к языкам были у меня, у Юрки Блинова, который сидел впереди через парту, и у Орьки Кирикова — он сидел сзади.

Сначала английский у нас пошел вовсю. Особенно цифры. Мы переводили их на русский, даже не заглядывая в словарь, и когда начали учить слова и составлять из них фразы, мы с пятерок съехали на четверки, потом как-то незаметно соскользнули на тройки, а потом...

В середине третьей четверти Блин получил три двойки подряд: по чтению, по изложению и за контрольную. Когда Юлия Карловна ставила в журнал третью двойку, у него сделалось нехорошее лицо, и на перемене он показал кулак двери в учительскую: