Читаем без скачивания Только (не) трогать (СИ) - Вейден Лана
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В смысле?
— Ну, зачем-то же ты вырядилась ночью. Зачем? Только не говори, что решила произвести на меня… гм… впечатление. Не разочаровывай меня еще больше.
Фраза про впечатление звучит убийственно. И конечно, подразумевает совсем другое.
Хорошо, что вокруг темно: он не видит, как краска заливает моё лицо.
— Нет, что вы! Конечно, нет! Просто ваша… Кора… она сказала, что вы хорошо играете. А я люблю музыку. И подумала — может, вы сыграете для меня? Точнее, я предлагаю сделку: с вас — игра на рояле, с меня — шикарный ужин.
— Да какой из тебя ужин? Так, закуска, — в ответе слышна насмешка.
— Что вы сказали? — чувствую, как краснею еще сильнее.
По правде, мне сто лет не нужна его игра. Я хочу накормить Марка вкусным ужином, чтоб он расслабился и стал разговорчивым. Но без причины готовить ужин очень подозрительно, вот я и придумала «сделку».
— Мне это не интересно, София. Совсем. Возвращайся к себе.
— А вот зря вы отказываетесь. В холодильнике столько еды! И красная рыба, и креветки, и артишоки, и каперсы, и даже трюфели! Я могла бы приготовить такой ужин — вашим ресторанам и не снилось. А насчет платья — не подумайте ничего такого. Просто для ужина хотелось одеться поприличнее.
Чувствую себя навязчивым продавцом, который пытается впихнуть ненужный товар. Ужасное чувство. Кажется, Марк меня раскусил и даже не старается быть вежливым.
— Мне. Это. Не. Интересно. — жестко повторяет он.
— Ладно, — терпение закончилось, я резко поднимаюсь с дивана. — Простите великодушно, что нарушила ваше уединение.
— «Нарушила ваше уединение», — язвительно передразнивает Марк. — Опять выражаешься как тургеневская барышня.
— Благодарю за напоминание о том, что я вас постоянно раздражаю. Спокойной ночи.
Делаю кривой книксен — план провалился, теперь не нужно выглядеть милой — и направляюсь к лестнице.
— Постой. Мы еще не обсудили один вопрос.
Оборачиваюсь.
— Какой?
— Завтра я уезжаю в Амстердам. На один день. Точнее, на один вечер. Хочешь, поехали со мной.
Серьезно? Еще секунду назад мне хотелось его убить, а теперь я готова скакать от радости.
— Конечно, хочу! — невольно начинаю улыбаться. — Я так мечтала там побывать! Ведь Голландия…
— Я помню: родина твоих предков.
— … которых я никогда в жизни не видела и не увижу, но это, впрочем, не важно.
— А хотела бы увидеть? Найти родственников?
Я уже об этом думала, поэтому отвечаю быстро:
— Ну, нет. Зачем мне родственники, которым я не нужна?
— Может, они просто не знают о твоем существовании.
— В любом случае, это будут очень дальние родственники. Можно сказать, совсем чужие люди. Так что — точно нет.
— Кора — тоже дальняя родственница. Дочь двоюродного брата моего отца. И что? Мы общаемся иногда.
— Мне кажется, это совсем другое дело.
— А мне кажется, в тебе говорит гордыня.
— Ладно. Пусть так, — соглашаюсь, потому что хочется поскорее сменить тему. — Но о Голландии я всё равно давно мечтала. Даже не верится! — я снова улыбаюсь. — Огромное спасибо! А давайте, я вам ужин просто так приготовлю?
— Не надо, — он проводит рукой по волосам и поднимается с дивана.
— Как хотите. Тогда я пойду?
— Иди. Или…
Заминка. Сердце почему-то начинает биться быстрее.
— Или — что? — еле слышно переспрашиваю я.
— … или я всё-таки сыграю для тебя, София.
Он подходит к роялю. Присаживается на стул и открывает крышку. Наклоняет голову, словно к чему-то прислушиваясь. А потом слегка касается клавиш, и тишину заполняет мелодия — нежная и пленительная. Такая волнующая, что я почти перестаю дышать.
Она совсем не похожа на музыку в соборе. Тогда я была растрогана до слёз, а сейчас меня охватывает странное, необъяснимое чувство, какого я ни разу в жизни не испытывала.
Подхожу ближе.
Сначала Марк трогает клавиши осторожно — будто поглаживает, ласкает, и они тихим стоном отзываются на его прикосновения. Потом движения становятся всё настойчивее, мелодия — всё пронзительнее и ярче.
Вспышка — и музыка уже не просто музыка. Она — откровение, слияние, единение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})Каждой клеточкой чувствую силу натяжения струн.
Пульс учащается. Во рту пересыхает. Острое, пугающее томление возникает внизу живота и жарким потоком заполняет тело.
Не могу оторвать взгляда от рук Марка, от его длинных пальцев… и вдруг вспоминаю: он снимал с меня одежду! Прикасался ко мне — как сейчас прикасается к этим клавишам!
В голове помимо воли возникают образы.
…Марк расстегивает пуговицы моей ночной рубашки.
…Медленно опускает бретельки.
…Стягивает рубашку с плеч.
…Пальцы проникают под тонкую ткань, и…
Ноги подгибаются.
Хватаюсь за рояль, чтобы не упасть. Закусываю губу, чтобы не закричать от отчаяния.
Что со мной?..
Кажется, от колебаний струн воздух раскаляется и вибрирует, отзывается в теле дрожью, сладкой и мучительной.
Сжимаю бедра, желая, чтобы эта пытка поскорее закончилась.
Чтобы никогда не кончалась.
Закончив играть, Марк со стуком закрывает крышку — будто ловушку захлопывает — и смотрит на меня со странной усмешкой.
— С-спасибо, — голос срывается, я закашливаюсь.
Что ж такое? Сама себя не узнаю.
— И это всё, что может сказать ценительница музыки?
— Н-не знаю… — шепчу я пересохшими губами и снова закашливаюсь.
Нет, так не пойдет. Надо взять себя в руки. С силой впиваюсь ногтями в ладони.
— То есть… я имела в виду… представить не могу, что творилось в душе человека, который написал эту музыку. Это… такая боль… такой надлом, — я с трудом подбираю слова.
Марк поднимается со стула и подходит к окну. В задумчивости смотрит на улицу. Лучше бы он не поворачивался сейчас ко мне. Но он поворачивается.
— Знаешь, кто это написал?
— Рахманинов?
— Нет.
— Прокофьев?
— Понятно. В музыке ты не разбираешься.
— Я сказала, что люблю музыку, но не говорила, что хорошо в ней разбираюсь.
— Автор — норвежский композитор Рольф Лёвланд.
— Странно, но мне почему-то эта мелодия кажется русской от первой до последней ноты. Думаю, она идеальна для экранизации русской классики. Так и представляешь: князь Мышкин у постели мертвой Настасьи Филипповны. Или Митя Карамазов, кричит — не виновен! — когда его уводят после приговора. Или строки Есенина: «Я устал себя мучить бесцельно…»
— А может, другие строки? «Как в смирительную рубашку мы природу берём в бетон…», — в голосе опять заметна усмешка.
Да он надо мной издевается! Надо было сразу уходить.
— Ещё раз спасибо, но я очень устала и хочу спать. Спокойной ночи, — я разворачиваюсь к лестнице и чуть ли не взлетаю на второй этаж.
Может, не стоило так обрывать разговор, но общаться с Майером дальше просто невыносимо.
Забегаю в спальню. Захлопнув дверь, зажмуриваю глаза и прислоняюсь к стене.
Зачем, зачем я всё это затеяла? Дала ему еще один повод считать себя дурой.
Переодеваюсь в пижаму и ложусь в постель. Но стоит закрыть глаза — и снова вижу длинные пальцы, поглаживающие клавиши…
Тело горит и ломит как при температуре, меня как будто бросают то в огонь, то в ледяную прорубь. Сердце бешено колотится. Я уже не пытаюсь разобраться в своих ощущениях — просто мечтаю заснуть.
Но это не так и просто. Через час пижама мокрая — хоть выжимай. Хорошо, что кроме пижамы я прихватила ночную рубашку, иначе пришлось бы спать раздетой.
Поднимаюсь с кровати и иду в ванную. Принимаю прохладный душ, переодеваюсь и возвращаюсь в спальню.
Душ не помог — мне по-прежнему жарко. Трудно дышать. Жутко хочется пить.
Пытаюсь открыть окно — не выходит. Расстегиваю пуговицы — лучше не становится. Решаю спуститься на кухню, выпить воды.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})Я знаю, что моя рубашка похожа на платье. Белое хлопковое летнее платье. Думаю, ничего ужасного не случится, если пойду в ней. Да и Майер всё равно уже спит: как-никак, три часа ночи.