Читаем без скачивания Открытие медлительности - Стен Надольный

— С какою силой нужно тыкать в человека саблей, чтобы проткнуть его? А если сабля попадет в ребро? А у сердца тонкая оболочка или толстая?

Такие вопросы занимали четырнадцатилетнего Симмондса.

— Главное, захотеть, тогда все получится играючи! — поучал его шестнадцатилетний Уокер.

Все чувствовали в себе прилив сил и мечтали поскорее столкнуться с ужасом и смертью, чтобы посмотреть, насколько они сумеют совладать с подобной ситуацией и хватит ли им на это внутренней уверенности и куража. Всякий, кто не испытал пока еще такого, хотел ощутить на собственной шкуре, как это бывает. Новички, они все приходят и приходят. Джон казался сам себе стариком. Он внимательно наблюдал за маленьким Симмондсом, потому что ему очень хотелось уловить, с какой скоростью у него растет патриотическое настроение, и понять, когда оно у него сильнее, утром или вечером, и откуда оно берется — изнутри или все-таки извне.

Французские и испанские корабли пока еще стояли недалеко от Кадиса под надежной защитой береговой батареи. Вот туда-то и устремился «Беллерофон», там сходился весь английский флот.

Однажды вечером, сидя в кают-компании, Джон сказал:

— 330 оборотов в минуту, с такими показателями я к бою непригоден!

Слушать такое никому не нравилось.

— Ты ж не пустышник какой! — сказал Вэлфорд. — Просто нет в тебе, Франклин, огня, страсти нет!

Что такое пустышник, Джон знал очень хорошо, потому что он знал все, что имеет отношение к кораблю: пустышниками называли муляжи, которые приделывали к лафету в тех случаях, когда пушки снимали для ремонта или отправляли на берег. Пустышником он быть не хотел. Теперь он старался вдвойне. Его опять назначили сигнальщиком. Он знал назубок все правила, знал, какие бывают ошибки и как их исправить. Он исполнял свои обязанности так, чтобы никому не пришло в голову упрекнуть его в отсутствующей страсти.

Однажды он услышал слова какого-то лейтенанта:

— Самая благородная мысль, рожденная человечеством, — это мысль о самопожертвовании. Мы идем сражаться не для того, чтобы убивать, а для того, чтобы положить жизнь за Англию!

Такие перлы прямо хоть сейчас бери и записывай в тетрадь высказываний и изречений, какая была когда - то у Джона. Но теперь ее не было. Выступавший лейтенант смотрел сквозь публику, словно думал только об одном: пока все еще на своих местах, пока еще все ясно, пока еще я не сделал ни одной ошибки.

Кроме того, много говорили о доблести и мужестве. Так много, что если бы слова могли заменять поступки, то храбрости в предстоящем сражении хватило бы на всех. Кто-то мечтал о повышении в звании, полагая, наверное, что после героических свершений настанут другие времена, когда не надо будет мучиться. А еще они думали о том, что из тысячи человек экипажа погибает обыкновенно не более двухсот-трехсот и что даже с горящих или тонущих кораблей всегда кто-нибудь да спасается.

Английский флот находился теперь к юго-западу от Кадиса. Настало утро. Завтрак, положенная порция рома, боевая тревога. Бэнт поставил кружку на стол:

— Великий час! Мы будем сражаться бок о бок с самим Нельсоном! Нам довелось быть рядом с Нельсоном!

Теперь и он заговорил подобным образом. И хотя глаза его горели боевым задором, как у гончего пса перед началом охоты, слова его звучали неискренне, как чужие. Но что с него возьмешь, он ведь из Девонпорта. Вот Симмондс, это совсем другое дело. Он действительно воспринимал происходящее как нечто значительное и великое, он даже сам сказал, что начинает догадываться, в чем заключается правда.

— Я хочу узнать все до конца! — сказал он.

И Джон верил ему.

Джеймс Кук выступил с речью.

— Нас ждет бессмертие! — улыбнулся он. — Покажите, на что вы способны! Вы — в три раза лучше французов!

Интересно, как он это высчитал?

В кают-компании устроили перевязочную. Симмондс весь горел от нетерпения и уже не мог нормально ходить, он носился как угорелый, будто сейчас решался вопрос жизни и смерти. Наверное, его природная живость трансформировалась теперь в силу и храбрость. Джон заметил, что и у остальных членов экипажа наблюдается похожее состояние. Только в отдельных редких случаях героизм как будто дал сбой и поскрипывал, словно его плохо смазали.

Джон услышал чьи-то слова:

— Мертвые смотрят на это иначе.

Он выучил это предложение, чтобы уметь повторить без запинки, подошел к Вэлфорду и выпалил его. Джон все еще тешил себя надеждой, что до сражения не дойдет.

Но вот раздался голос из вороньего гнезда:

— Корабли противника!

Еще немного, и все море стало белым от парусов, докуда хватало глаз. Джон оставался спокойным, но на какое-то мгновение ему показалось, словно в воздухе потянуло снегом. Нос стал совсем холодным. Нестройный ряд плавучих крепостей двигался на север, закрывая собою треть горизонта. Стало быть, они выдвинулись, развернулись и теперь пытаются пробиться назад, к Кадису.

Холод, наверное, у него изнутри. Джон стоял рядом с третьим лейтенантом на корме. Здесь был его боевой пост. Но ему было дурно.

— Сигнал с флагманского корабля, сэр!

— Какой приказ?

Джон заметил, что все-таки дрожит. Поступивший сигнал не походил ни на один из знакомых ему. Он начинался с цифр «2-5-3», что означало «Англия». Наверняка дальше идет что-то расплывчатое. Джон ничего не понимал. Ему приходилось бороться с собственным желудком. Он сконцентрировал взгляд на одной точке, но это не помогло, привычной ясности не было. Он едва дышал и перешел в глухую оборону. Никогда ему не быть таким, как Нельсон! Никогда ему не стать своим в кругу этих героев, которые были готовы верить друг другу во всем, даже в том, что касается храбрости, до победного конца. Только бы его не вырвало прямо на палубу, подумал он, это все равно что плюнуть на корону. Только не это!

Дул чахлый северо-западный ветер.

— Скорей бы в бой! — говорили все, — Скорей бы!

У них больше не было времени ждать, им срочно нужна была слава, чтобы уже об этом не думать. Невозможно поддерживать героическое настроение вечно. Самое скверное, что сейчас могло произойти, — это отмена сражения. Двадцать семь английских военных кораблей, отдавшись на волю ненадежному бризу, неспешно продвигались, мерно переваливаясь с боку на бок, навстречу противнику, несколько тысяч мужчин, глядевших вперед, скелеты, мускулы, жир и нервы, кожа, вены, и пот, и мозги, воспаленные слепою яростью, — свою кровь они уже отдали в залог. Со стороны — все грозно и величественно, вблизи же — волонтер, мечтающий стать мичманом, маат, мечтающий стать квартирмейстером, четвертый лейтенант, мечтающий стать третьим. В который раз Джон удивился, какими чужими могут казаться люди. Но ведь необходимость битвы совершенно очевидна! Тогда при чем здесь безумие? В войне нет ничего безумного.

— Защищать Англию! — сказал он громко, но от этого ему легче не стало. Какое дело холмам вокруг Спилсби до того, живут ли на этой земле англичане или французы?

Ему мешал не столько страх, сколько глубокая неуверенность, которая сковывала его. Что же делать? Опять упрямо упереться, как тогда на «Графе Кемдене», нет, об этом не могло быть и речи. Таскать убитых, изображать из себя невозмутимую скалу? В тот раз все это нужно было только для того, чтобы унять дрожь. Можно, конечно, пойти по другому пути. Смотреть на вещи, как епископ Клойнский, и представлять себе все дело так: он, Джон Франклин, есть человеческий дух и ему, этому духу, некто являет видения, чтобы проверить, будет ли он пищать, если ему будет неприятно. Отчего бы не попробовать, надо только настроиться. Итак: ничего этого в реальности нет, есть только явленная кажимость, и все.

И все же он чувствовал себя ненужным и одиноким. Теперь и корабли казались все ему чужими. Но ведь он был моряком на военном корабле, не может же он в одночасье поменять профессию прямо посреди битвы. Стиснув зубы, он занялся расплывчатым сигналом. Он старался дышать как можно глубже и действовал, не отступая от привычного плана. Он сконцентрировал взгляд на продольной оси судна и теперь улавливал все движения только краем глаза. Это немного помогло, он начал успокаиваться. И надо же было случиться такому, что именно в этот момент на него посмотрел Ротерхэм, первый лейтенант.

— Франклин, да вы дрожите!

— Сэр?

— Вы дрожите!

— Да, сэр!

Похоже, что он тоже считает его пустышником. Почему, если они все тут верят друг другу и не сомневаются в собственной храбрости, для него делается исключение?

Капитан спустился на палубу и сообщил о сигнале, поступившем от Нельсона. Матросы и солдаты потели, ухмылялись, ликовали. Они жаждали новых высоких слов, старых им уже не хватало. Мелом, который кто-то принес из учебной комнаты, они начертали на пушках: «„Беллерофон" — смерть или слава!» И вот уже первый французский корабль выдвинулся вперед. Двухпалубник. Раздался выстрел.