Читаем без скачивания Собрание сочинений в трех томах. Том 2. - Гавриил Троепольский

К Федору подошел официант в замусоленном фартуке и с грязным полотенцем на руке и спросил заученно:

— Чего изволите?

— Поужинать.

— Не успеете, товарищ. Чайная закрывается… — он посмотрел на часы, — через восемь минут. Так, пропустить одну стопку рыковки, закусить — вполне возможно… Прикажете?

— Стакан чаю.

«Что ж здесь плохого?» — мысленно спрашивал себя Федор. Ему показалось здесь все просто и обыкновенно. Но вдруг он увидел, как двое чисто одетых мужчин прошли через чайную и скрылись за портьерой, закрывающей дверь в другую комнату. Оттуда послышался голос:

— Милости просим! Будьте любезны! Ваши головные уборы!

Федор понял, что там, за портьерой, и есть тот «клуб». Он допил чай и вышел на улицу, решив: «Надо через часок-другой, в самый разгар».

Он прошелся около городского сада. Духовой оркестр под управлением дирижера воинской части исполнял «Поезд». Федор вслушался в музыку: получалось хорошо. После перерыва тот же оркестр исполнял «Письмо к матери». Вспомнил Федор слепого баяниста. Стало грустно. А музыка лилась и, казалось, выговаривала: «Жив и я. Привет тебе, привет!»

Федор остановился у забора сада, прислонившись спиной, и слушал, мысленно повторяя отдельные строфы:

И молиться не учи меня. Не надо!К старому возврата больше нет.Ты одна мне помощь и отрада,Ты одна мне несказанный свет.

Федор вспомнил свою мать, любимую и исстрадавшуюся… Встал в памяти свежий холмик могилы… Возникла в мыслях своя изба… Потом — Зина и… Тося. Захотелось в Паховку, навсегда, насовсем, до конца жизни, вместе с Тосей… «Но поедет ли она, городская, в глухое село? Да еще со мной, с инвалидом?.. И зачем это все получилось у нас?» И как только возникли эти вопросы, защемило-защемило сердце тоской о Тосе. Мучительно захотелось ее видеть. А музыка плыла и плыла над городом.

…В «клуб» он вошел около одиннадцати часов вечера. В чайной было темно, и он пробрался к портьере на полоску света. Его встретил швейцар, в сюртуке, с маслеными глазками, с прилизанными волосами.

— Гм… что вам надо? — спросил он у Федора. — Здесь развлекаются…

— И я пришел «развлекаться», — ответил Федор, не смутившись.

Из комнаты в переднюю вышел человек и грубо обратился к прилизанному:

— Я сколько раз говорил тебе: у меня доступно каждому. Полная демократия! — И он вежливо поклонился Федору: — Милости просим. Будьте любезны! Ваш головной убор!

Федор догадался, что перед ним стоит сам хозяин, Климов. И он окинул его взглядом. «Совсем не похож на того, что сожрал целую курицу и стопку блинов», — подумал Федор. Светло-серый из дорогой материи костюм, белоснежная рубашка с бантом у воротника; волосы расчесаны пробором посредине головы, с двумя изящными завитками в обе стороны, к вискам; роговые с толстыми ободками и заушниками очки тоже шли лицу Климова. Он услужливо улыбался Федору, поджав верхнюю губу, отчего английские усики слегка отделялись от нависшего над ними пухлого носа. Сощурившись, он слегка наклонил голову вбок и пригласил:

— Пройдите! Пожалуйста! — и вошел вместе с Федором в зал, где крикнул: — А-апслужить!

В висящих винных парах и сизо-мутной табачной дымке стоял беспорядочный гомон. Столы расставлены около стен, а середина была пустой. За столами сидели и говорили громко, или пели, или, опьянев, просто выкрикивали что-то. К середине зала прошли две расфуфыренные «девицы» с папиросками в зубах и остановились. Заиграла музыка — два баяна, виолончель и скрипка. Федор услышал звуки незнакомой и странной музыки. Такой музыки он никогда не слыхал. Уже после он узнал, что исполнялось танго «Сильнее смерти». Девицы открыли танцы.

К Федору подошла официантка в красивом белом чепце и белоснежном фартуке.

— Чего изволите? — спросила она.

Федор некоторое время смотрел на нее и не знал, «чего же он изволит». А потом сказал:

— Для начала… бутылку ситро.

Он изучал присутствующих.

Близко от него, в углу, стоял, расставив клеш, рыжий, с аховым чубом и оспенной мордой, толстогубый и широкорылый человек. Нахальные глаза он выпучил на танцующих. Руки у него засунуты в карманы брюк, полы пиджака откинуты и прижаты локтями так, что видно подтяжки. «Любитель финки», — определил Федор.

Неподалеку от Рябого картежники окружили стол, сидя и стоя. Лица у них сосредоточенно-пустые, ничего не выражающие, кроме азарта, кроме внутренней бессмысленной дрожи. Особенно заинтересовал Федора один из игроков, во френче военного покроя царской армии, с торчащей из кармана автоматической ручкой. У него были удивительно маленькие уши, маленький покатый лоб и громадный подбородок, придающий лицу какую-то звероподобность. Федор заметил и то, что Рябой изредка обменивался взглядами с этим странным и подозрительным человеком.

Все остальные казались нормальными людьми. А внутрь каждому разве заглянешь! Вон, например, кассир, которого Федор видел в окошке какой-то кассы: он склонил голову над столом, волосы обвисли и закрыли половину лица, ладони рук были сложены вместе и лежали на столе. Но он не спал — голова качалась в такт танго. Через некоторое время кассир поднял лицо, откинул волосы назад и крикнул соседу, клинобородому бухгалтеру рабкоопа:

— Что такое жизнь? Я спрашиваю, что такое жизнь?

— Деньги, — отскрипел клинобородый, уставившись на соседа через сползшее на кончик носа пенсне.

— Ничего ты не понимаешь! Профан! — возразил кассир.

В шуме Федор не расслышал их дальнейшего разговора, но и так было ясно: растратчики.

Рядом с Федором, за следующим столом, сидел толстенький, низенького роста человек в одном жилете. Щеки у него обвисли, под глазами мешочки. Федор присмотрелся к нему и вспомнил: это один из работников уисполкома. Он пьян и барабанит танго вилкой по стакану, приговаривая в такт:

— Любо-овь, любо-овь сильнее смерти… Та-та-та-та… А как ты, как ты думаешь, мой друг… друг-друг-друг?.. — обратился он к своему собутыльнику.

— И-эх! — воскликнул тот в ответ.

У этого лицо кажется сплюснутым сверху вниз: так низок лоб и широки скулы. После восклицания он ударил себя по лбу и замотал головой, как укушенный.

Федор не видел, что делалось в дальнем углу, но там кто-то плакал, выкрикивая:

— Где моя сила?! Где моя слава, сволочи?!

На середину зала вдруг выскочил косматый, опустившийся человек, небритый, в грязной рубашке. Пиджак у него был надет на одну руку и висел, беспомощно болтаясь. Свободной рукой косматый рассек воздух, на секунду замер в этой позе, затем поднял рывком руку вверх и крикнул:

— Внимание!

Музыка сразу оборвалась. А он обратился к музыкантам пьяным выкриком:

— Гриша!!! «Пару гнедых»!

Тихо, совсем тихо послышалась музыка старинного романса «Пара гнедых». Космач запел осипшим, пропитым тенором. Он пел об умершей старой блуднице, которой осталась верна лишь «пара гнедых».

— Были когда-а-а-то и в-вы рры-ысака-ами… — восклицал певец протяжно.

А в дальнем углу несколько человек чему-то громко смеялись. Кассир плакал, подперев голову ладонями, повторяя:

— Были когда-то и мы-ы ры-ысака-ами-и…

Собутыльник кричал работнику уисполкома:

— К черту! «Были когда-то и мы-ы рры-ысака-ами»! — хрипел он сквозь зубы, с озлоблением.

Плакали, смеялись, ругались, целовались с бесстыжими полуголыми девицами взбудораженные нэпом «бывшие» люди. Засасывало в это болото и советских служащих, приносящих сюда казенные деньги, чтобы потом угрюмо сидеть на скамье подсудимых. Засасывало людей, остановившихся между старым и новым, не нашедших своего места. Плодило болото шулеров, карманников, казнокрадов… А хозяин, Климов, улыбаясь и склонив голову набок, смотрел на собравшихся сквозь очки и ворковал:

— У меня — демократия. Всем доступно, все вместе — и высокие работники и маленькие люди. Будьте любезны!

Пахло водкой, щекотало в носу, туманило голову. Ведь Федор когда-то крепко пил. Червячок шевелился внутри. Что стоит взять сейчас бутылку водки!.. Но Федор угрюмо и одиноко сидел в уголке за бутылкой ситро и смотрел, смотрел, слушал. Вдруг пришла ему в голову мысль: «Встать и сказать им, кто они, стоящие на развилке двух дорог. Сказать им и про себя. Сказать, чтоб за живое взяло!» Потом усмехнулся и сам себе ответил: «Кому говорить? Пьяным? Зачем?»

Он встал и вышел. Только не заметил Федор одного — не заметил, как Рябой, переглядываясь с хозяином, бросал на него изучающие мимолетные взгляды, искоса и неприметно. Не могли они не приметить единственного ничуть не выпившего.

По пути домой Федору встретился Епифанов.

— Не пьяный? — спросил он удивленно.

— Нет.

— Значит, не был?

— Был.

— Зачем же ходил?