Читаем без скачивания Гарольд, последний король Англосаксонский - Эдвард Бульвер-Литтон

Но Хильда покачала отрицательно головой, на лице ее было выражение дружеской нежности, которое проявлялось в ней чрезвычайно редко и было несвойственно ее строгому характеру. Слеза покатилась по ее худой щеке.

– Сын Вульфнота, – сказала она ласково, – не под твоим кровом должен обитать вещий ворон. Со вчерашнего вечера я не принимала пищи, и сон не сомкнул моих глаз в эту ночь. Не бойся: мои люди прекрасно вооружены, да к тому же не родился еще тот человек, который посягнул бы на могущество Хильды.

Взяв за руку Гарольда, она отвела его несколько в сторону и шепнула ему:

– Я хотела бы поговорить немного с тобой до моего ухода!

Когда Хильда дошла до порога приемной, она три раза подряд обмахнула Гарольда своим волшебным посохом, приговаривая на датском языке:

Мотайся с клубка нитка,Мотайся без узлов,Наступит час отдыха от трудов,И мир после волнений.

– Погребальная песня! – прошептала Гюда, побледнев от ужаса.

Хильда и Гарольд молча прошли в прихожую, где служители с оружием и факелами быстро вскочили с лавок, увидев их. Потом они вышли во двор, где лихой конь пророчицы фыркал от нетерпения и бил копытом землю. Хильда остановилась на середине двора и сказала Гарольду:

– На закате расстаемся и на закате же снова увидимся... Смотри, солнце зашло, загораются звезды, тогда взойдет звезда еще больше и ярче! Когда, открыв ларчик, ты вынешь из него готовую одежду, вспомни тогда о Хильде и знай, что она будет стоять в эту минуту над могильным курганом, и из этой могилы взойдет и загорится для тебя заря будущего.

Гарольду хотелось поговорить с нею об Эдит, но какой-то необъяснимый страх овладел его сердцем и сковал язык; он стоял безмолвно у широких ворот деревянного дома. Вокруг горели факелы, и их пламя отражалось в глазах суровой Хильды. Скоро все исчезли во мраке, а он все стоял в раздумье у ворот, пока Гурт не вывел его из оцепенения, подъехав и сойдя с запыхавшейся лошади. Он обнял Гарольда и сказал ему ласково:

– Как это мы разъехались; зачем ты выслал вперед свою дружину?

– Я расскажу тебе все потом, Гурт, а теперь скажи мне: не был ли отец болен? Его вид очень беспокоит меня!

– Он не жаловался на боль, – ответил ему Гурт, пораженный этими словами, – но я припоминаю, что в последнее время он очень изменился, стал часто гулять и брал с собой собаку или старого сокола.

Гарольд пошел назад глубоко опечаленный. Он застал отца в том же зале, в тех же парадных креслах. По правую руку сидела Гюда, а несколько ниже – Тости и Леофвайн, которые вернулись прямо с медвежьей травли и шумно разговаривали, Вокруг толпились таны. Гарольд не спускал глаз с лицо старого графа и удивленно заметил, что отец не обращал никакого внимания на этот шум и говор, сидел, склонив голову над своим старым соколом.

ГЛАВА 3

С тех пор как на английский престол вступили представители дома Седрика, ни один вассал не въезжал еще с такой пышностью в Виндзор, с какой явился Годвин. Все таны, любившие Англию, присоединились к его свите, обрадовавшись случаю доказать ему свое уважение. Большая часть из них, конечно, состояла из стариков, так как молодые люди все еще были привержены нормандцам. Монахов почти не было: они придерживались монашеских обычаев нормандцев и разделяли негодование Эдуарда к Годвину за его приверженность к саксонской церкви и за то, что он не основал ни одного храма. Со старым эрлом ехали только самые просвещенные священники, поступавшие по убеждению, а не притворявшиеся и не старавшиеся казаться лучше, чем они были.

В двух милях от нынешнего великолепного Виндзорского дворца стояло грубое здание, выстроенное из дерева и римских кирпичей; рядом находился и недавно отстроенный храм.

Услышав топот коней въезжавшей во двор свиты Годвина, король прервал свои благочестивые размышления над изображениями северных богов и обратился к окружающим его священникам с вопросом:

– Что это за рать вступает в ворота нашего дворца в это мирное время?

Какой-то монах посмотрел в окно и доложил со вздохом:

– Да, государь, во двор действительно въезжает целая кавалькада, предводительствуемая твоими и нашими врагами!

– Во-первых, – пробормотал ученый старец, с которым мы уже раньше познакомили читателя, – ты, вероятно, подразумеваешь под словом «враги» безбожного графа Годвина и его сыновей?

Король нахмурил брови.

– Неужели они притащили с собой такую громадную свиту? – заметил он, – это скорее похоже на кичливого противника, чем на преданного вассала.

– Ах! – сокрушался один из жрецов. – Я опасаюсь, что эти люди хотят нанести нам вред, они очень способны...

– Откиньте опасения! – возразил Эдуард с величавым спокойствием, заметив, что гости его побледнели от страха; хотя он был вообще и слаб, и нерешителен, но его нельзя было назвать трусом.

– Не бойтесь за меня, отцы мои, – продолжал он решительно, – я твердо уповаю на милосердие Божие.

Жрецы перемигнулись с насмешливой ухмылкой: они боялись не за его особу, а за себя. Альред – единственная твердая и сильная опора быстро разрушавшегося саксонского язычества – вмешался в разговор.

– Не очень честно с вашей стороны, братья, чернить тех, кто заботится доказать всеми способами усердие государю; лучше всех должен быть отмечен королем тот, кто приводит к нему наибольшее число верноподданных.

– С твоего позволения, брат Альред, – перебил Стиганд, имевший основание не заступаться за Годвина, – каждый верноподданный приносит не только себя, но и голодный желудок, который, разумеется, приходится наполнять, а король не может растратить всю свою казну на голодных гостей. Если бы я осмелился, то посоветовал своему государю обмануть ожидания хитрой лисицы Годвина, которому так хочется похвастаться значительным числом своих приверженцев на королевском пире.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, отец мой, – проговорил король, – и одобряю мысль твою. Этому дерзкому графу не придется торжествовать: мы ему докажем, что он напрасно кичится свой громадной свитой приверженцев. Наше нездоровье послужит предлогом не являться на пир... Да и к чему эти пиршества именно в этот день? Это совершенно излишне... Гюголайн, предупреди Годвина, что мы будем поститься до вечерней звезды, а тогда подкрепим наше бренное тело яйцами, хлебом и рыбой. Попроси Годвина с сыновьями разделить эту скромную трапезу с нами.

Король откинулся на спинку кресла, глухо смеясь. Монахи потратили все силы, чтобы ответить громким смехом, а Гюголайн обрадованный тем, что избавился от приглашения к «скромной трапезе», вышел из приемной.

– Годвину и сыновьям все-таки оказана честь, – заметил Альред со вздохом, – но зато остальные эрлы и таны будут сожалеть об отсутствии короля на пире.

– Я отдал приказание, оно должно исполниться! – ответил Эдуард очень сухо и холодно.

– А молодые эрлы потерпят унижение! – заметил один священник с откровенным злорадством. – Вместо того, чтобы сидеть за столом рядом с королем, им придется прислуживать ему в качестве простых слуг.

– Во-первых, – произнес тот же ученый монах, – хотелось бы мне видеть это со стороны! Этот Годвин действительно опасный человек! Я советую королю не забывать об участи, постигшей его брата.

Король с невольным ужасом вздрогнул и закрыл лицо руками.

– Как ты смеешь напоминать об этом злодеянии! – воскликнул Альред негодующим голосом. – Разве ты можешь говорить с такой уверенностью при отсутствии улик?

– Улик! – повторил глухим тоном король. – Тот, кто не содрогается перед убийством, тот не отступит, конечно, и перед вероломством! Доказательств, конечно, не предоставлено, зато Годвин не выдержал ни одного испытания на так называемом грозном Божьем суде; нога его не переступила через борозду плуга, а рука не держала каленого железа... Да, почтенный отец, ты напрасно напомнил об этом кровавом случае! Глядя на Годвина, мне будет казаться, что я вижу за ним окровавленный труп Альфреда!

Король встал взволнованный и стал ходить по комнате. Потом махнул рукой, давая этим понять, что аудиенция окончена. Все тотчас ушли, остался только Альред, который подошел тихонько к Эдуарду.

– Прогони от себя эти мрачные мысли, государь! – сказал он ему кротко. – Прежде чем ты обратился к Годвину за поддержкой и обвенчался с его дочерью, тебе было известно, в чем он виноват и что его оправдывало. Ты знал, что твоя чернь его подозревала, а эрлы твои оправдали. Теперь уже поздно выказывать ему недоверие, тем более что время его близится уже к концу.

– Гм... Ты хочешь сказать, чтобы я предоставил Богу совершить над ним суд? Пусть же будет по-твоему! – ответил король.

Он круто повернулся, и это заставило Альреда удалиться из комнаты.

Тости ужасно неистовствовал, когда выслушал весть Гюголайна, и перестал кипятиться, только благодаря строгому приказу отца. Но старый граф долго не мог забыть, что Тости издевался над Гарольдом, что, вот мол, могущественному графу Гарольду придется прислуживать как простому слуге. С тяжелым сердцем вошел Годвин к королю Эдуарду и был принят им сухо.