Читаем без скачивания Дикие лошади - Дик Френсис

О'Хара проложил себе дорогу сквозь шаткие обрывки декораций и остановился у высокого окна, за которым открывался серо-зеленый пейзаж Хита. Неожиданно он обернулся; против света я не видел выражения его лица.

— Я устрою это, — сказал он. — Я помогу Зигги. Тебе следует заниматься только фильмом.

Я кивнул: «Хорошо», и мы, весьма довольные друг другом, спустились во двор, как всегда, расписались в журнале у сторожа и пошли к автомобилю.

— Знаешь ли ты, — сказал я, словно ведя светскую беседу, — что некогда ведьм вешали?

О'Хара остановился и после паузы отозвался:

— Говард не упоминал об этом в своей книге, не так ли?

— Так. Однако я удивлен, что он этого не сделал. Это хорошо сочеталось бы с призрачными любовниками, как ты думаешь?

О'Хара моргнул.

— Последний раз в Англии ведьму вешали в 1685 году, — сообщил я. — К тому времени казнили более тысячи человек, обвиненных в колдовстве, в основном женщин. Я читал об этом. Но само ведовство существовало после этого еще долгое время. Гойя нарисовал летящих по небу ведьм примерно в 1800 году. Люди продолжают следовать старым традициям по сей день. Я думаю, невозможно, чтобы повешение ведьмы произошло в Ньюмаркете всего двадцать шесть лет назад, но полагаю, что Говарду не повредит, если вставить сцену-другую, дабы посеять сомнения.

ГЛАВА 9

Чувствуя неожиданную радость от факта наличия у меня шофера, я ехал в Хантингдон, по дороге размышляя о предстоящей репетиции и о своей беседе с Говардом. Когда я вместе с О'Харой вернулся в отель, Говард был в своей комнате. Он, хотя и неохотно, согласился пройти в мою гостиную.

— Говард, — начал я, — ваше имя неотделимо от этого фильма. Вы можете писать блестяще. Вы можете одобрять или не одобрять сюжет фильма, но слова в нем по большей части принадлежат вам, и о вас будут судить по ним.

— Некоторые слова — ваши, — возразил он.

— Я предпочитаю ваши. Я только пишу то, что не можете написать вы.

Он мог сколько угодно жечь меня взглядом, но оспорить это утверждение не мог.

— Итак, — сказал я неспешно, — я прошу вас написать сцену, подразумевающую, что эту женщину повесили за то, что она была ведьмой.

Он был возмущен.

— Но она не была ведьмой.

— Откуда вы знаете?

— Она была сестрой Одри Висборо! — Судя по его тону, это должно было развеять все сомнения.

— Обдумайте это, Говард. Вложите эту мысль в чьи-нибудь уста. В чью-нибудь голову. Всего лишь название статьи в журнале может многое дать. Заголовок — «Осталось ли ведовство в прошлом?» Что-нибудь подобное. Но не помещайте эту сцену в следственный кабинет Жокейского клуба, его декорацию уже разобрали.

Говард выглядел так, словно собирался уступить, и даже проявлял интерес.

— Ее настоящее имя было Соня, — сказал я.

— Да, я знаю.

— Висборо сказали вам?

— Почему они не должны были этого сделать? — сразу же встопорщил он иглы. — Они все были очень любезны.

Я подавил желание сказать, что почему-то «Барабанный бой» был крайне нелюбезен, и отправился по своим делам.

Мой помреж Эд, у которого обычно был свой собственный ассистент, сейчас, как всегда для сцен с толпой, навербовал еще несколько помощников. Жители Хантингдона, явившиеся на ипподром во вполне достаточном количестве, были распределены, расставлены по местам и, в общем, приведены в хорошее настроение в соответствии с жесткими инструкциями, данными мною Эду при его отъезде. Инструкции гласили, что пришедшие люди должны быть счастливы и должны захотеть прийти на следующий день, а затем еще на третий. Соблазнять леденцами. Веселить шутками. Нэш — ах, сам Нэш! — должен будет раздавать автографы всем желающим.

Руководящий состав Хантингдонского ипподрома был приветлив и любезен. Контракты, оплата, страховка, меры безопасности, полиция — все было предусмотрено. Предполагалось, что мы завершим дела и освободим место к пятнице, а они, если смогут, обеспечат нас всем, о чем мы попросим. Если потребуется ремонт, то его можно будет сделать до того, как в следующий понедельник ворота ипподрома откроются для обычных состязаний.

Наши лошади, наши жокеи, наша толпа, наши актеры должны были реалистично сыграть свои роли к вечеру во вторник. Трудно, но возможно.

Я молился о том, чтобы не было дождя.

Эд выбрал людей, которые должны были стоять в паддоке, изображая владельцев и тренеров. Остальным было велено толпиться вокруг и глазеть. Настоящие профессионалы стипль-чеза появились в паддоке в жокейских цветах и присоединились к каждой группе. Они не были неизменными чемпионами скачек, но тем не менее являлись экспертами и получали хорошую плату. Наши грумы собрались вокруг лошадей, седлая их, взнуздывая и привешивая номера. Все это уже начало выглядеть как подготовка к скачкам.

Настоящие скачки, конечно, будут сниматься отдельно, в следующий понедельник, под руководством Эда: взятые широким планом полные трибуны, движение огромных толп, букмекеры, выкрикивающие ставки. Все это будет вставлено в наши сцены, и соединение настоящего с сыгранным будет незаметно — только бы не было дождя.

Сиббер стоял в паддоке вместе со своей женой (Сильвой), и я разместил дублера Нэша на таком расстоянии, чтобы всем был заметен хмурый взгляд. Монкрифф бегал вокруг со своей камерой, желая поймать интересный архитектурный фон. Все это, как обычно, потребовало некоторого времени, но я отослал горожан по домам так скоро, как только было возможно. Скука была моим врагом: дайте им заскучать, и они не придут завтра. Каждый ребенок на прощание получил воздушный шар (с надписью «НЕСПОКОЙНЫЕ ВРЕМЕНА» синим по серебряному), раздавали шары с шутками и благодарностью.

Жокеев попросили остаться в паддоке для краткого совещания. Когда я вернулся туда, они стояли, сбившись в кучки, и смотрели недоверчиво и угрюмо.

Не понимая такого отношения, я начал:

— Завтра вам предстоит просто притворяться, что проходят нормальные скачки. Делайте то, что обычно делаете перед тем, как выйти на старт.

Один из них почти враждебно перебил меня:

— Это правда, что вы когда-то были жокеем-любителем?

— Ну да, в течение трех сезонов.

— Почему вы бросили это?

Я нахмурился: это было не их дело — задавать такие вопросы и, уж конечно, не таким инквизиторским тоном, но мне нужно было их сотрудничество, и я спокойно ответил:

— Вместо этого я отправился в Голливуд делать фильмы о лошадях.

Молчание.

— В чем дело? — спросил я.

После долгой паузы один из них сказал мне:

— О вас говорилось в «Барабанном бое»…

— А… — Теперь все стало ясно. Я смотрел на холодное, циничное выражение их лиц. Мне нужно было, чтобы эти жокеи завтра вложили в скачки все свое сердце, и я абсолютно ясно видел, что они не собираются этого делать.

Как странно, думал я, пошатнувшийся авторитет перед лицом съемочной группы я легко восстановил и только для того, чтобы обнаружить сейчас, что я лишился уважения людей, которых, как сам считал, понимаю. Я спросил, смотрели ли они Линкольнский забег и видели ли мой диалог с Грегом Компассом? Никто не видел. Они были слишком заняты работой. Они участвовали в скачках.

И тогда я сказал:

— Если кто-либо из вас сомневается, стоит ли завтра хорошо поработать на меня, я предлагаю ему состязаться со мной в скачках здесь и сейчас.

Я не знал, что собираюсь сказать, пока не выговорил это. Но раз уж я сказал, пути назад не было.

Они смотрели на меня. Я продолжил:

— Я не невежда, не шут и не тиран. Газеты лгут. Как это бывает, вы, конечно, знаете?

Они немного расслабились, кое-кто уставился себе под ноги вместо того, чтобы смотреть мне в лицо, но один из них медленно и молча расстегнул свою замечательную рубашку в зеленую и белую полоску. Он снял ее и протянул мне. Под рубашкой у него был обычный синий свитер с белым шарфом вокруг шеи.

Я отцепил от пояса мини-рацию и связался с Эдом.

— Ты где? — спросил я.

— В паддоке.

— Хорошо. Пришли сюда три лошади, под седлом и в упряжи, каждую пусть ведет грум.

— Ясно. Которые три?

— Три самые быстрые, — велел я. — И доктора, которого мы привезли с собой. Попроси его прийти в паддок.

— Вам не надо изображать героя, — сказал один из жокеев. — Мы принимаем ваши объяснения.

Однако тот, кто снял свои цвета, продолжал протягивать их мне, как перчатку в знак вызова.

Я расстегнул «молнию» своей штормовки, снял ее и бросил на траву. Потом туда же последовали свитер и рубашка. Под рубашкой у меня не было ничего, но я не чувствовал, как ветер холодит мою кожу: некогда было думать об этом. Я надел предложенную мне бело-зеленую рубашку и указал на шарф. Так же молча он был протянут мне и я завязал его, благодаря звезды, что помню, это делается.

Поскольку сегодня была всего лишь репетиция, к тому же пешая, никто не позаботился о хлысте и никто из жокеев не надел обычные защитные приспособления для тела, предохраняющие упавших наездников от копыт лошадей. Никто не упомянул об этих упущениях. Я застегнул рубашку и заправил ее в брюки, потом взял у кого-то защитный шлем с алым верхом.