Читаем без скачивания В поисках истины - Н. Северин

Игуменья обошлась с ним особенно любезно, и на все ее расспросы он отвечал так почтительно и умно, что всем понравился. Сколько знал, сколько видел этот молодой человек, и представить себе невозможно! Оказалось, что невзирая на молодые еще годы (ему, казалось, не более тридцати лет) он и в Иерусалиме успел побывать, и в Греции, и в немецких землях. Варшаву и Петербург знал так же хорошо, как и Москву, всю Сибирь изъездил, до Китая доезжал. И так прекрасно про все рассказывал, заслушаешься!

Звали его Александром Федосеевичем, по прозвищу Свиблов, и был он единственным сыном богатых вятских купцов. Про родителя своего и родительницу он говорил с таким чувством, что у матушки от умиления слезы выступили на глаза, и, переглянувшись с Егором Севастьяновичем, она укоризненно качнула головой: можно ли, дескать, сомневаться в таком человеке!

У Егора Севастьяновича усмешка проскользнула на губах, и, как игуменья, так и все присутствующие, в том числе мать Агния, поняли из этой усмешки, что дело у них уже слажено, и добрые старицы стали смотреть на молодого человека с еще большим участием.

За чаем разговор перешел на женские обители, про то, какие промыслы и доходы в монастырях сибирских, московских и здесь. Игуменья стала распространяться про свое хозяйство, про новые порядки, которые она ввела в управлении своей паствой, про постройки, огороды и сады Воскресенского монастыря, и гость слушал с таким интересом, что она предложила ему осмотреть всю обитель.

— Вам все покажут, вы нам можете советами помочь; человек вы, по всему видно, знающий, а мы, как бабы, больше чужим умом должны жить. Вот без Егора Севастьяновича ни на шаг, — прибавила она, кивая на Гагина.

— А я вам, матушка, плотников-то подрядил, чтобы крышу матери Агнии справить, — объявил этот последний.

— Так вы полагаете, зиму не простоит?

— Вряд ли, матушка: стропила подгнили, непременно течь даст, как снег стаивать начнет.

— Не хотелось бы мне нынешней осенью на строение тратиться, — заметила игуменья.

— Да, может, Бог даст, до весны-то и продержится как-нибудь, — поспешила вставить мать Агния, которую издержки на ремонтировку строений пугали столько же, сколько и игуменью.

— Зиму-то продержится, но уж ранней весной… Да чего мы тут толкуем, — весело прервал свое возражение Гагин, — ведь у нас здесь архитектор… Ты, Александр Федосеевич, в постройках толк знаешь, — обратился он к молодому человеку, который скромно и терпеливо выслушивал беседу старших, — осмотри-ка ты, братец, домик-то и реши, теперь, что ли, крышу чинить, или можно до весны подождать.

— Если матушке угодно, я со всем моим удовольствием, — отвечал Свиблов, приподнимаясь с места, чтобы низко поклониться игуменье.

Эта последняя с радостью согласилась на предложение. Может, этот молодчик и пожертвует сколько нужно на поправку крыши, убедившись, что она никуда не годится, раскошелится на радостях, ведь жених. И увлекшись мечтами о прибыли, она решила, что не следует упускать удобного случая чтобы побольше сорвать с гостя, пусть уж посмотрит на все изъяны их хозяйства, ознакомится со всеми их нуждишками. Сообразив все это в одно мгновение, она шепнула стоявшей возле нее белице, чтобы позвала мать Меропею.

Эта не чета дворянке матери Агнии, которая ни при каком случае от гонора своего отступиться не может и посовестится наводить гостя на дыры и прорехи; Меропея уж знает, как сделать, чтобы заставить посетителя дать вдвое, чем у него было намерение пожертвовать, когда сюда ехал.

— Вас сейчас проведут в келью матери Агнии, и как вы скажете, так мы и поступим, — обратилась игуменья к своему молодому гостю. — Келья эта хорошо знакома дочке Егора Севастьяновича, она часто в ней гостит у племянниц матери Агнии, подружки они, — прибавила она с улыбкой.

На пороге появилась пожилая монахиня, высокая и худая, с широким костлявым лицом мужицкого типа и хитрыми глазами.

— Мать Меропея, покажите Александру Федосеевичу наше хозяйство. Да мимоходом в келью матери Агнии загляните с ним. Александр Федосеевич в строительном искусстве не хуже архитектора смыслит, он нам присоветует насчет крыши, теперича ли плотников нанимать, чтоб ее чинить, или можно до весны подождать.

Мать Меропея исподлобья окинула быстрым проницательным взглядом молодого гостя и, низко поклонившись игуменье, повернулась к выходу. Свиблов последовал за нею.

Матери Агнии страсть как хотелось пойти вместе с ними, ведь ее келью будут осматривать, а там и племянниц ее увидят. Знай она заранее, что так будет, вывела бы она Катеньку с Машенькой в другую келью, где поправок не требуется и молодому человеку смотреть нечего; но игуменья, как нарочно, втягивала ее в разговор, который завела с Гагиным, о рукоделиях в монастырях вообще, а в Воскресенском в особенности.

— Рисовальщиц у нас до сих пор не было, чтоб узоры свои сочинять, — говорила она, — но теперь, слава Богу, племянницы матери Агнии рукодельницы отменные, можно сказать, и рисуют прекрасно, так что и по этой части мы теперь от других не отстанем. Преосвященному нашему облачение вышили золотом по серебряной парче, а клобук жемчугом выложили. Понравилось, похвалить изволил. Задумываем теперь митрополиту от наших трудов подношение сделать.

— Хорошее дело, — одобрил Гагин.

— Узоры составляют девицы цветиками разноцветными, как в природе, и как будто из рога изобилия высыпаются, — продолжала распространяться игуменья, обращаясь то к своему гостю, то к матери Агнии. — Каких шелков-то вам еще надобно? Мы попросили бы Егора Севастьяновича из Москвы привезти, в Киеве таких нет, уж мы посылали.

— Сделайте одолжение, матушка, все вам привезу, дайте только списочек, — поспешил заявить Гагин.

— А вы когда в Москву едете?

— Да недельки через две, если Бог даст.

— Непременно к этому времени приготовим. Не забудьте, мать Агния.

Обойдя со своим гостем службы обители и огород, мать Меропея предложила ему взглянуть на келью матери Агнии, прежде чем пройти в фруктовый сад.

Молодой человек молча наклонил голову в знак согласия, и она повернула по узкой тропинке, протоптанной в конопляннике, что тянулся вплоть до садика матери Агнии.

Тут было еще пустыннее, чем во дворе, у колодезя и в огороде, где попадались монашки, прогуливающиеся с четками в руках, и белицы с ведрами на коромыслах, перекинутых через плечо; никто сюда не заглядывал, и тишина, царившая вокруг, кроме жужжания шмелей, кружившихся над темно-зелеными душистыми стеблями отцветающей конопли, ничем не нарушалась. И вдруг из садика, огороженного плетнем, зазвенел серебристый девичий голос, почти тотчас же присоединился к нему другой, и мелодичный гимн звучно и стройно понесся к небу.

Хорошо, что старице, озабоченной мыслью о том, как бы выпросить у своего спутника побольше денег на нужды обители, не пришло в голову к нему обернуться, она испугалась бы, увидав, как он вздрогнул и побледнел, услышав пение.

От волнения он зашатался и оперся о плетень, чтобы перевести дух. Это длилось недолго, он тотчас же оправился и бодро зашагал вперед, но все же хорошо, что старица не видела его лица в это мгновение.

— Это племянницы матери Агнии поют, — пояснила она, замедляя шаг и прислушиваясь. — Не правда ли, хорошо? Голоса изрядные, особенно у старшей.

О, как знаком ему был этот голос! Как часто раздавался он в его ушах во сне и в минуты забвения! Он в нем жил, этот голос, вместе с воспоминанием о кратковременном счастье, за которое пришлось платить муками, такими страшными, что и в аду хуже не может быть.

И вот он опять его слышит, и не в грезе, а наяву. И сейчас он ее увидит, голубку свою ненаглядную, зореньку ясную…

Изменилась, поди, чай, изморилась, ясынка…

Плетень, окружавший сад, был низок, а листья с деревьев пооблетели, кое-где образуя прогалины, в которые можно было видеть скамейку под старым кленом у крылечка и двух стройных, тоненьких девиц в мирском одеянии, с нотами в руках.

Спутник матери Меропеи, как вкопанный, остановился перед этим видением.

Одна из девиц сидела на скамейке, и кроме ее платья, белевшегося промеж ветвей, до верхней части головы с белокурыми кудрями ничего нельзя было различить, но зато подругу ее страстный взгляд незнакомца, точно невидимой силой, сорвал с места. Выпрямившись во весь рост, она впилась глазами в жениха Марины, да так и осталась с полураскрытым ртом и остановившимися, как в столбняке, глазами.

— Сестрица, что с вами? Вам дурно? Я вам воды принесу… Платье надо расстегнуть, вам дышать тяжело, — говорила Марья, испуганная внезапной бледностью, покрывшей лицо сестры, и вглядываясь в то место у плетня, от которого Катерина не в силах была оторвать глаз.

— Пойдемте, сестрица, в комнату, здесь неудобно, — настаивала Марья, поднимаясь с места и нежно обнимая ее. — Да что с вами? Кого высматриваете вы в конопляннике? Там никого, кажись, нет…