Читаем без скачивания Тринадцать мнений о нашем пути - Николай Романецкий

Это из статьи «КНДР против СССР».

«Похоже, вообще все то, что мы называем духовной жизнью, в очень большой степени обусловлено именно всякого рода запретами. Они возникают объективно, а мы потом либо, если соблюдаем их, придумываем им благородные оправдания, высокие смыслы, чтобы как-то смягчить причиняемые ограничениями страдания, либо, если их нарушаем, придумываем уже нарушениям высокие смыслы, чтобы оправдаться. И это не лицемерие, в этом нет ничего худого. Я думаю, цивилизация вообще начинается тогда, когда то, что физически, физиологически вполне можно бы сделать: убить, изнасиловать, бросить одного умирать, без спросу забрать себе, не выполнить то, что тебе поручил старший, громко испортить воздух, сидя за обеденным столом, — становится совершенно нельзя по каким-то выдуманным, чисто духовным, искусственно, казалось бы, сконструированным причинам. И, с другой стороны, она кончается, когда все это становится снова можно. Людей не труд создал. Трудятся и пчелы, и бобры. Людей создали запреты. Ветхий запрет, Новый запрет… А разрушение запретов вновь делает из человека животное, одни лишь производственные навыки остаются. Квалифицированное стадо — все равно не более чем стадо… Современная цивилизация поработила человека так, как никакой рабовладелец не порабощал, никакой феодал. С хозяином можно договориться, подольститься к нему, подремать, пока он не видит… Конкурентный производственный процесс не обманешь и улестишь. Почти перед каждым человеком в течение двух третей, а то и трех четвертей каждых суток жизни стоит выбор: или нищета и прозябание, или предельное напряжение всех сил. И вот, чтобы скомпенсировать эту чудовищную и безысходную распятость на бешеном ритме производства ради потребления и потребления ради производства, современное общество позволяет — не заставляет, Боже упаси, демократия же! — но: позволяет и даже исподволь одобряет то, что в часы досуга человек становится скотом и хамом. Оно называет это раскованностью и непосредственностью — и противопоставляет элементарной воспитанности, называя ее лицемерием, чопорностью и ханжеством. Так создается иллюзия свободы…»

Это из романа «На будущий год в Москве», который вышел еще прошлым летом, но который, похоже, куда-то спрятали — во всяком случае, мало кто его видел; сейчас его даже переиздали в газете (!) в Израиле, долго печатали с продолжением, потому что, в отличие от большинства издаваемых в России фантастических книг, «Будущий год» дотуда вообще не доехал.

Надо добавить, что большинство начальных, дающих первый толчок культуре запретов возникают как попытка осознающего себя уникальным явлением природы человека окончательно порвать с животным царством, провести между животными и человеком резкую границу. Отсюда, например, масса сексуальных запретов, казалось бы, выдуманных от балды, высосанных из пальца (недопустимость браков однофамильцев, например), при виде нарушения которых даже первобытный человек с полным правом мог сказать: культурные люди так не делают. Китайцы, например, в древности так и определяли: на севере, мол, живут варвары, которые спариваются беспорядочно, как звери и птицы, и не знают морали и долга… Хотя у этих варваров, безусловно, существовали свои табу — но человеку иной культуры они, как правило, не заметны; а вот то, что ИНОЙ не соблюдает тех запретов, которые я впитал с молоком матери, всегда бьет в глаза — и потому он в моих глазах и есть варвар…

В этом смысле вектор движения сейчас, безусловно, направлен в сторону бескультурья. В сторону освобождения от запретов, которыми человек на протяжении нескольких тысяч лет делал себя человеком.

Россия и ее будущее

49. Вопрос: Мы постоянно слышим, что Россия — особая страна, у нее «особенная стать» и свой особый путь. А может быть, мы просто подвержены мании величия?

Эдуард Геворкян: Самоуничижение паче гордыни.

Есть такая штука, как корпоративная культура. В том же понятийном ряду — корпоративная лояльность, общая система ценностей и т. п. Если в какой-либо фирме или компании с этим дело не очень, то она теряет конкурентные преимущества. Правда, в компании вдруг могут объявиться слабоумные говоруны (или засланные казачки), которые станут вещать о том, что у компании нет врагов, нет конкурентов, поэтому не надо укреплять командный дух и все такое… Таких быстро вышибают за ворота. Или, скажем, в спорте кто-то из игроков начнет говорить о том, что его команда ничем не отличается от других и даже не в пример хуже и гаже. Наверное, его попросят определиться, с какой именно командой он собирается играть. Плох тот писатель, который не считает себя самым-самым-самым. Ну, и так далее…

А у России действительно «особенная стать» и особый путь в силу ее истории, географического положения и геополитической миссии.

Олег Дивов: Нации без мании величия просто не бывает. Чем меньше нация, тем больше мания. Нам еще повезло, русские «несущие» мифы довольно безобидны.

Кирилл Еськов: От меня чего, ждут, чтоб я тут в стотысячный раз с умным видом процитировал Достоевского: «Широк русский человек — я бы сузил»? А потом авторитетно разъяснил, что «цитата» сия переврана идиотами до неузнаваемости, а классик — устами Дмитрия Карамазова — высказал нечто совершенно иное?

Александр Житинский: Безусловно, подвержены. И это — одно из проявлений нашего особого пути.

Андрей Измайлов: Замечено: исполины (духа, в том числе) напрочь лишены мании величия, а карлики (духа, в том числе) — наоборот, сплошь и рядом…

Россия — никакая не особая. Единственное отличие от всех остальных стран — неискоренимое пристрастие надевать штаны через голову. Причём никакие очевидные и здравые примеры (для подражания хотя бы) иного способа прикрыть голый зад на Россию не действуют. А потому что «особенная стать» и отстаньте! Мы — исполины (духа, в том числе)!

Андрей Лазарчук: Напротив, это, пользуясь выражением Саши Щеголева, мания ничтожности. Куда, мол, нам, сиволапым, вместе с остальным-то миром?..

Но это лечится.

Святослав Логинов: Нет ни одной не особой страны. Выньте из мировой истории Андорру, и в мире зазияет пустота. Россия в этом плане не исключение. Да, это особая страна, у неё «особенная стать» и свой особый путь. В этом нет ничего необычного, тут нечем гордиться и нечего стыдиться. И тем более, не надо ничего исправлять.

Евгений Лукин: Но у неё действительно особенная стать и свой особый путь. Достаточно послушать возмущённые крики в телевизоре: «Да ни в одной другой стране не может быть такого, чтобы…» Однако ощущения величия при этом почему-то не возникает. Да и само четверостишие Тютчева сильно зависит от интонации декламатора. Можно прочесть с пафосом, а можно и со вздохом.

Сергей Лукьяненко: Нынче у нас, скорее, мания ничтожества… Россия была стабильно развивающимся государством, пока ошибки и слабоволие власти не позволило горстке авантюристов одурманить народ и установить коммунистический режим. А так — мы имели бы великую, могучую, единую Российскую Империю. Уж извините за сослагательное направление.

Так что пути к спасению и возрождению страны надо искать в собственном прошлом. Россия переживала и унижение, и поражение. Переживет и в этот раз.

Сергей Переслегин: А если и «да», что это изменит? Используя свою манию величия, Россия прошла путь от оккупированного государства ко второй в мире колониальной империи, создала крупнейшую в мире железную дорогу, запустила первый спутник и первый космический корабль, создала великую реалистическую литературу и великую фантастику. И все — потому, что считала, что у нее есть свой особый (от Орды) Путь.

Геннадий Прашкевич: Не думаю.

Россия действительно особая страна.

В том самом смысле, как особенны и Камерун, и Китай, и США, и Исландия, и Таиланд, ну и так далее…

Вячеслав Рыбаков: Дело в том, что у каждой страны особый путь. Чем крупнее страна и масштабнее ее геополитические и культурные задачи — тем это заметнее. В России положение усугубляется еще и тем, что здесь государственное образование практически совпало с цивилизационным ареалом. Поэтому перед Россией уже довольно долго стоит двоякая, вернее, двойная задача: сохранение себя как самостоятельной страны и сохранение себя как самостоятельной цивилизации. Обычно эти задачи разнесены: скажем, в Европе есть масса государств, которые должны были (и с переменным успехом делали это на протяжении двух тысяч лет европейской истории) сохранять себя как государства, но задачи сохранения своей цивилизационной идентичности перед ними не стояло: Европа в этом смысле достаточно едина, даже после Реформации. Поэтому им было проще. И то сколько крови лилось! Но никто, при всем обилии внутриевропейских конфликтов, не сможет возразить утверждению, что, например, у Европы — свой, особый путь. Это действительно так!