Читаем без скачивания Трое в лодке, не считая собаки - Джером Джером

В то время как Джордж рассказывал мне эту правдивую историю, мы с ним сидели, завернувшись в одеяла. Когда же он кончил, я задался целью разбудить Гарриса веслом. Третий пинок сделал свое дело; он повернулся на другой бок и сказал, что спустится через минутку и что наденет шнурованные ботинки. Однако мы с помощью багра живо уведомили его о том, где он находится, и он внезапно сел, швырнув через всю лодку Монморанси, почивавшего сном праведника у него на груди.

Тут мы отдернули парусину, высунули все четыре головы за борт, взглянули на воду и содрогнулись. С вечера у нас был следующий план: мы раненько встанем, отшвырнем одеяла и пледы и, откинув парусину, бросимся в реку с радостным криком и насладимся долгим, прелестным плаваньем. Но вот теперь это утро пришло, и идея почему-то казалась менее заманчивой. Вода выглядела сырой, холодной, а ветер — резким.

— Ну, кто первый окунется? — наконец спросил Гаррис.

Никто не претендовал на первенство. Джордж решил вопрос, поскольку это касалось его лично, тем, что укрылся в лодке и стал натягивать носки. Монморанси испустил невольный вой, словно одна мысль повергала его в ужас, а Гаррис сказал, что будет слишком трудно опять влезать в лодку, завернул обратно и принялся осматривать свои брюки.

Мне не особенно хотелось слагать оружие, хотя мысль о погружении в воду мне мало улыбалась. Могут попасться сучки либо тина, думалось мне. Я вознамерился уладить дело тем, что спущусь к воде и поплескаю ею на себя; с этой целью я взял полотенце, вылез на берег, подошел к большому дереву и начал карабкаться по сучку, нависшему над рекой.

Было мучительно холодно. Ветер резал, как ножом. Я решил, что, в конце концов, не стану обливаться водой, а вернусь в лодку и оденусь. Я повернул обратно, и пока я поворачивался, глупый сучок сломался, и я вместе с полотенцем обрушился с оглушительным плеском в воду и не успел сообразить, что случилось, как уже очутился посреди течения, с галлоном жидкости в желудке.

— Ишь ты! Старик Джей бросился в воду, — сказал Гаррис, когда я выплыл, отдуваясь, на поверхность. — Никогда бы не подумал, что у него хватит мужества. А ты?

— Ну что, хорошо? — прокричал Джордж.

— Роскошно, — отвечал я отплевываясь. — Вы болваны, что не решились. Я бы ни за какие деньги не отказался от этого купанья. Почему бы и вам не попробовать? Надо только набраться решимости.

Но убедить их было невозможно. Во время одеванья случилась довольно забавная вещь. Я очень озяб по пути в лодку, и, спеша напялить рубаху, нечаянно уронил ее в воду. Меня это страшно взбесило, тем более что Джордж покатился со смеху. Я не видел в том ничего смешного, и так и сказал Джорджу, но он захохотал пуще прежнего. Никогда я не видал, чтобы человек столько смеялся. Наконец я потерял всякое терпение и заметил ему, что он самый большой болван на свете, но он лишь залился еще громче. И тут-то, в тот миг, когда я выудил рубаху, я вдруг заметил, что это вовсе не моя рубаха, а рубаха Джорджа; меня поразил комизм происшествия, и я, в свою очередь, принялся хохотать. И чем больше я переводил взгляд с мокрой рубахи Джорджа на покатывающегося со смеху ее хозяина, тем мне становилось веселее, и я так хохотал, что вынужден был опять уронить рубаху в воду.

— Что же ты, так и не думаешь вынуть ее из воды? — проговорил Джордж, захлебываясь от хохота.

Некоторое время я вовсе не мог ему ответить, заходясь от смеха, но наконец ухитрился выкрикнуть в промежутках между раскатами хохота:

— Это вовсе не моя рубаха… она твоя!

Никогда еще на своем веку мне не приходилось видеть, чтобы выражение человеческого лица так быстро переменилось с легкомысленного на суровое.

— Что? — взвизгнул он, вскакивая. — Дурацкая твоя башка! Не можешь смотреть, что делаешь? Какого черта ты не пошел одеваться на берег? Тебе не место в лодке. Подай сюда багор.

Я старался дать ему понять, как это забавно, но тщетно. Джордж подчас очень тупо воспринимает шутки.

Гаррис предложил сделать яичницу из взбитых яиц к завтраку. Он сообщил, что умеет ее готовить. Из его слов оказывалось, что он мастер готовить такую яичницу. Он проделывал это много раз на пикниках и на яхтах. Он даже прославился благодаря ей. Как мы поняли из его беседы, люди, однажды отведавшие его яичницы, не желали больше принимать иной пищи, чахли и умирали, если им не удавалось ее получить.

У нас потекли слюнки, и мы подали ему спиртовку, сковороду и все те яйца, которые не разбились и не разлились по корзине, и умоляли его приступить к делу.

Чтобы разбить яйца, ему пришлось немало поработать, то есть, собственно, не для того, чтобы их разбить, а чтобы препроводить их на сковородку уже разбитыми, уберечь от них свои брюки и не дать им затечь в рукава; но, в конце концов, ему удалось-таки задержать их с полдюжины на сковородке, после чего он сел на корточки у спиртовки и принялся взбивать яйца вилкой.

Дело было страшно утомительное, насколько Джордж и я могли судить. Стоило Гаррису приблизиться к сковороде, и он тотчас обжигался, тогда он все ронял и принимался скакать вокруг спиртовки, прищелкивая пальцами и проклиная посуду. Каждый раз, когда нам с Джорджем случалось взглянуть на него, можно было поручиться, что мы увидим его исполняющим этот фокус. Сперва мы думали, что это необходимая принадлежность кулинарных операций.

Мы ведь не знали, что такое взбитая яичница, и воображали, что это, быть может, блюдо краснокожих индейцев или дикарей Сандвичевых островов, требующее плясок и заклинаний для должного изготовления. Мон-хморанси не замедлил отправиться и сунуться к нему носом, масло брызнуло и обожгло его, и тогда он начал скакать и рычать. В общем, это была одна из самых интересных и оживленных операций, которых я когда-либо был свидетелем. Джордж и я оба пожалели, когда она кончилась. Результат был совсем не так удачен, как Гаррис ожидал. Очень уж оказалось мало для такой работы. В сковороду отправилось шесть яиц, а из нее всего только и вышло, что с чайную ложку горелого и неаппетитного с виду вещества.

Гаррис объявил, что во всем виновата сковорода и что дело пошло бы на лад, будь у нас котелок и газовая плита; поэтому мы решили более не покушаться на это блюдо, пока не приобретем упомянутых хозяйственных приспособлений.

К тому времени, как мы кончили завтракать, начало припекать солнце, ветер утих, утро выдалось расчудесное. Ничто не напоминало нам о девятнадцатом веке; и, глядя на реку в лучах утреннего солнца, чудилось, что прочь отошли века, отделявшие нас от славного июньского утра 1215 года, и мы, сыны английских йоменов, в домотканом сукне и с кинжалом у пояса, дожидаемся увидеть начертание той поразительной исторической «Великой хартии вольностей», значение коей было истолковано простым смертным четыреста с лишним лет спустя, основательно изучившим ее, — неким Оливером Кромвелем.