Читаем без скачивания Париж от Цезаря до Людовика Святого. Истоки и берега - Морис Дрюон

Людовик IX старался любой ценой избежать войн на территории своего королевства, не допустить там кровопролития, но радостно шел в Крестовый поход и вменял себе в заслугу убийство неверных. Похоже, на войне он чувствовал себя свободным – здесь он не боялся смерти, лучше чувствовал себя и лучше выглядел в доспехах, чем в «цивильном костюме», проявлял беспримерную отвагу и вволю смеялся. Юбки Бланки Кастильской покрывали только французскую территорию.

Людовик IX был безрассуден, его можно бы даже назвать прожектером. Разве он не мечтал обратить всех мусульман в христианство? Разве он не поверил императору Михаилу Палеологу, когда тот – только ради того, чтобы французские войска не вошли в Константинополь, – пообещал сделать Людовика арбитром при намечающемся (уже тогда!) объединении Римской и Восточной церквей?

Первого июля 1270 года он вышел со своим флотом из Эг-Морт,[306] надеясь пройти в разгар лета, не снимая с головы шлема, по Средиземноморью и освободить Иерусалим. Не вняв советам папы, ни минуты не поколебавшись и рискуя ввергнуть Францию в большие трудности с наследованием престола, он взял с собой трех сыновей. Но ему было не суждено пройти дальше Туниса: побежденный солнцем и сраженный чумой, сильно проредившей ряды его армии, Людовик Святой там и умер.

Религиозные дела после кончины короля можно было уладить в государстве вполне спокойно – помогло следование Людовиком догмам, зато о делах гражданских этого не скажешь. Непременно желая воздать каждому по заслугам, Людовик IX проводил порой настолько путаные разбирательства и произносил такие невнятные речи, что они должны были впоследствии обернуться нескончаемой чередой внутренних и внешних конфликтов.

Этот король очень хотел создать прочный костяк для гражданского права, но опирался, создавая его, на прошлое, на традиции, на обычаи. На самом деле он был невероятным консерватором и сыграл этим на руку феодалам, которые поспешили выдвинуть в качестве правовых норм привилегии, полученные ими до Филиппа Августа. Из замков Франции в течение двух веков постоянно раздавались просьбы вернуться «к старым добрым обычаям Людовика Святого», и «добрыми» этими обычаями пользовались для того, чтобы подкрепить любое свое требование. Законодательная деятельность Людовика IX, которой долго придерживались как самой правильной, состояла главным образом в том, что утверждались преимущества тех, кто сильнее.

У такого королевского поведения оказался как минимум один прекрасный результат, служащий нам и по сей день. Чтобы правильно понимать права каждого и судить по справедливости, Людовик приказал собрать во дворце – для обработки и хранения – все королевские указы, все документы, дающие право на владение, все международные договоры, кутюмы разных ленов, хартии городов, грамоты ремесленников, приговоры и решения суда. Так образовался первый архив.

Отныне у Франции была память, которой могли пользоваться юристы, историки и писатели, и память эта располагалась, словно в мозге, в столице государства. Сент-Шапель, Сорбонна и Архивы – вот три подарка Людовика Святого Парижу. И третий – отнюдь не самый незначительный из них, ведь, постоянно обогащаясь, архивы станут свидетелями «работы веков».

Начиная с Людовика IX, история пишется иначе, чем раньше. Зато утверждение, что Париж с тех пор почти не переменился, нельзя считать таким уж парадоксальным. Конечно, могли меняться его внешний вид и размеры – о, как много они менялись! – но сама природа города, его характер оставались неизменны. В точности как внутренности живого организма, все органы общественной жизни, существовавшие тогда, существуют и сейчас и, за немногими исключениями, будут существовать и впредь. Разумеется, не раз обновлялись и перестраивались здания – так же как обновляется клеточная ткань. Дороги разветвлялись, подобно артериям, их сеть развивалась по мере роста, они становились шире, чтобы… когда настанет срок, снова стать слишком узкими.

Париж рос – как дерево, концентрическими кругами. И как по срезу дерева можно определить его возраст, по планам Парижа – по укреплениям, пояс за поясом, стена за стеной – можно увидеть, как шла работа веков, в которой холодные зимы истории чередовались с жаркими летними месяцами полного процветания.

Множились мосты, но всегда, как ряды уходящих в ту и другую сторону до самого горизонта их отражений в Сене, они оставались лишь отражениями того первого моста, который перешел Цезарь.

Монета с изображением Ричарда Львиное Сердце

Истоки и берега

Средиземноморью посвящается

Эта книга посвящена Средиземному морю, вот уже семь или десять тысячелетий остающемуся неиссякающим источником цивилизаций, существующих и поныне. Здесь, на берегах этого невероятно плодовитого моря, родились знания, логика, эпическая поэзия, письменность, астрономия, появились обработка и литье металлов, здесь человек впервые осознал свою связь со Вселенной. Здесь создал он свою космогонию, вернее – череду космогоний, некое общее представление о мире, здесь начал познавать самого себя, здесь ощутил желание предвидеть и самому строить свою судьбу. Вся история человечества, сначала в масштабах одного континента, потом – всей планеты, происходит отсюда, из этого небольшого озера, из этого материнского лона, из этой голубой матки, ибо в настоящее время ничто на земле не решается и не совершается без оглядки на Европу, истинную дочь Средиземноморья.

Не думаю, что можно по-настоящему понять наше время, объяснить его страхи, воздать должное его свершениям, оценить опасности, ему угрожающие, не изучив достаточным образом Средиземное море – место скопления духовного планктона.

Что касается меня, то с тех пор, как я стал взрослым, почти не было года (если вообще таковой был), чтобы я не побывал на его берегах, не побродил по его пляжам, не посетил стран, им омываемых, не бороздил его волн. Оно дало мне больше, чем любая книга, или, вернее сказать, благодаря моим путешествиям я стал больше понимать в иных книгах, в частности древних авторов, в которых кроется ключ к пониманию всего на свете. Лишь побывав в Дельфах, Олимпии, Додоне, у святилища Амфираоса, в Эфесе, Дидиме, можно по-настоящему постичь смысл творений Гесиода и Гомера. Ни Библия, ни Евангелия не пробуждают в душе такого отклика, что рождается после того, как вы пройдете вдоль узкого Иордана, увидите безумное кипение красок, которыми солнце заливает соляные холмы по берегам Мертвого моря, полюбуетесь Иерусалимом с высоты Храмовой горы, знавшей Давида и Соломона. Гермес Трисмегист не много вам даст, если прежде вы не перелистаете гигантские каменные страницы – стены храмов Луксора. И надо пройти под триумфальными арками, что от Востока до Запада, от Джараша до Волюбилиса, свидетельствуют о воле и долге Древнего Рима, чтобы постичь смысл преодоленных страхов Марка Аврелия.

Сидя перед умолкшими оракулами, заброшенными храмами, затихшими амфитеатрами, разбросанными вокруг Средиземного моря, и даже шагая в толчее современных столиц, при условии, что они выстроены над лабиринтами античных городов, мы слышим внутри себя голоса людей, сделавших человека таким, каков он есть, какими являемся мы сегодня.

Одно из преимуществ нашего времени, которым я всегда широко пользовался, – это простота сообщений, позволяющая нам часто и быстро перемещаться к нашим истокам, чтобы вновь и вновь утолять жажду и освежать лицо их очистительными водами.

Собранные здесь тексты родились из путешествий, чтений, раздумий. Я не стал выстраивать их в хронологическом порядке, что не имело бы особого смысла, ибо большинство из них являют собой совокупность впечатлений и заметок, собранных в самое разное время. На этих брегах времени мысли откладываются илом – одна поверх другой. Я предпочел соблюсти порядок географический.

Вы не найдете здесь записей о Риме, где я прожил два года в молодости и бедности, ежедневно обогащаясь за счет сокровищ, которых не купишь ни за какие деньги; ни о Венеции, по каменным и водным лабиринтам которой я скитался пять лет подряд. Пламенный Рим, сверкающая Венеция… Первый – заваленный обломками былых триумфов, вторая – отягощенная богатствами и наполовину поглощенная топкой лагуной, города-миражи, города-ловушки, города-зеркала, незаменимые декорации, единственный в своем роде театр для тех, кому придет желание поставить на его подмостках пьесу о человеческих страстях и иллюзиях, как это пытаются делать романисты. В этом смысле я бесконечно обязан Венеции и Риму: здесь разыгрываются многие сцены из «Сильных мира сего» и «Сладострастия бытия», хотя, описав эти города в своих романах, я так и не смог избавиться от тоски по их обольстительной красоте.