Читаем без скачивания Харами - Павел Яковенко

Прошло два дня и о своей болезни заявил Куватов. Он сильно чихал, кашлял и жаловался на невыносимую слабость во всем теле. Я положил ему руку на лоб. Лоб был очень горячим. Глаза тусклые, вялые. Я даже не усомнился, что он и правда заболел.

В отличие от Бабаева, на Куватова можно было положиться, и если он сказал "не могу", значит, и правда не может. Вася приказал ему собрать свои вещи и отвел больного к Лебедеву. Больше я Куватова не видел. В этот же день его отвезли в ближайшую больницу в Анди, а потом переправили в госпиталь.

Зато через день к нам в батарею прибыло пополнение.

Когда я вернулся из палатки Семена, вдрызг проигравшись, то обнаружил, что на наших ящиках с минами в большой задумчивости сидит высокий, худой и небритый боец. Зимняя шапка с одним отвернутым и торчащим в сторону ухом, грязная шинель и нечищенный автомат дополняли сомнительной красочности портрет.

Оборванец выжидательно посмотрел на меня, и опустил голову на грудь.

-- Ты кто? - спросил я его, покачиваясь на носках и засунув руки в карманы.

-- Я в минометную батарею переведен, - глухо, как из бочки, донесся до меня ответ.

Мы оба замолчали. Я молчал, потому что думал, кого нам подсунул Лебедев? А почему молчал боец - не знаю. Возможно, он вообще был малоразговорчивым.

-- Как тебя хотя бы зовут, молчун? - я попытался подбодрить его вопросом.

-- Пименов.

-- Из каких Пименовых будешь?

-- Из гранатометчиков я.

-- От Инина? - я, честно говоря, удивился. Не ожидал такого ответа.

-- Нет, - сразу замотал головой боец, - я гранатометчиком в части числился, в третьем батальоне. А здесь я в пехоте был, на третьем блоке.

-- А чего к нам?

-- Так перевели. Меня не спросили.

-- Ну и ладно! - какая, собственно говоря, мне была разница, откуда он пришел. Мало ли я перевидал их, всяких. - Располагайся, короче, в этой палатке.

Он поднялся как дед, скрипнув сразу всеми своими суставами, и загребая большими ступнями, поплелся в землянку.

Папен, Рамир, Алик... О! Кстати...

-- Пименов! - окликнул я его. Он недоуменно остановился.

-- В нашем тесном коллективе мы будем называть тебя Пимон. В землянке есть еще Папен, Рамир и..., - мне мгновенно пришло в голову озарение, - ...и Лу-Лу. Знакомься!

Выражение лица Пимона не оставило мне сомнений в его конформизме: "Хоть козявкой назови, только в кузов не клади!". И он-таки отправился знакомиться с новыми друзьями.

Я же подошел к буссоли, чтобы в очередной раз осмотреть окрестности.

Если Скрудж в первую неделю собирал совещания в своем штабе каждый вечер, во вторую раз в два дня, а в третью - раз в три, то Лебедев прекратил эту "порочную" практику. На первом же совещании он убедился, что обсуждать ему с нами, собственно говоря, нечего. Система несения службы была налажена еще Скруджем, устоялась, закрепилась в сознании, выполнялась уже по инерции, и искать добро от добра Лебедев не стал. Он вполне мудро рассудил, что лучшее - враг хорошего.

Поэтому на втором вечернем совещании начблок сказал, что необходимости собираться больше нет. Если будет нужда, он вызовет всех в штаб; или того, кто ему будет нужен. Не имея абсолютно никаких возражений все разошлись. С этого момента мой мир сузился вообще до полоски нашей огневой позиции, палатки Семена и собственной землянки. Тащиться еще куда-нибудь у меня больше не было ни нужды, ни желания.

Разве что съездить к роднику что-нибудь постирать. Но это редко.

Чтобы не потерять форму, каждое утро, на рассвете, когда все в основном дремали, я делал зарядку. Отжимался, приседал, поднимал камни. Потом просыпался Вася, а я шел спать.

Хорошая погода, необременительное питание, свежий высокогорный воздух, и здоровый образ жизни делали нашу службу слегка похожей на курорт.

Впрочем, мне лично казалось это вполне заслуженным после холода, голода, сырости и грязи первых недель. В этот период обратно в часть вернулись почти все представители коренных национальностей из срочников. У представителей национальностей некоренных это вызвало большое удовлетворение. Теперь они могли наслаждаться миром и покоем, в какой-то степени. Обратно в место постоянного расположения не рвался никто. Хотя я мог это сказать только о нашем блоке. Что там было у других, не знаю.

Вот только меня от безделья уже начинало мутить.

Похоже, что мутило не только меня, но и нашего вождя - капитана Лебедева. А это было уже серьезно...

Пробило капитана в его самом слабом месте - по хозяйственной части.

Бульварной походкой, с выражением легкой усталости на лице, Лебедев пришел на нашу позицию, и слегка покрутившись, приник к буссоли. Я был один, в смысле без Васи, и настороженно наблюдал за действиями шефа. Всякое проявление инициативы начальства вызывало у меня большую озабоченность.

Босс осматривал панораму гор минут пятнадцать, сдабривая наблюдение междометиями типа "Хм-м" и "Гм-м". Его хмыканье сопровождалось плеском воды и скрежетом ложек - Папен драил котелки после завтрака.

Наконец капитан отпустил буссоль и задумчиво посмотрел на меня.

-- Видишь коров? - спросил он внезапно.

-- Да, - небольшое стадо я мог разглядеть и без посредства оптики.

-- У нас тут под боком бродят тучные стада, а мы сидим без молока! Лебедев смотрел на меня так, как будто я лично был в этом виноват.

-- Так это местных аборигенов стада! Что я, мы, могу сделать!

-- Каких там местных!? Тут чехи всех коров у местных отобрали - нам местные жаловались, я у Дагестанова на совещании слышал. Так что даешь экспроприацию экспроприаторов!

"Черт с тобой!", - подумал я, - "прикажешь - за милую душу сделаем. Под твою ответственность - ради Бога!".

По всей видимости, после кратковременного руководства пятой ротой у нашего вождя крепко засела обида на всех местных жителей, как чехов, так и дагов. И к их имуществу он не мог относиться иначе как к возможности кое в чем отыграться. По крайней мере, мне так казалось по его глазам. Строго говоря, мне вообще было по барабану. А своих личных обид было тоже более чем достаточно.

-- Снаряжаем экспедицию! - Лебедев повеселел, сладко потянулся и энергичными шагами ускакал в свою хибару.

Я же нашел место почище, с зеленой травой, разложил бушлат, разделся, и принялся загорать. Все же одним ухом прислушиваясь, а одним глазом присматриваясь в направлении возможных неприятностей.

Спустя где-то полчаса у штабной землянки стал собираться народ. В брониках на голое тело, обвешанные оружием, небритые и лохматые, бойцы производили дикое впечатление. Мне даже трудно было провести какую-нибудь историческую аналогию. Может быть, Запорожская Сечь? Но там хоть башку брили...

Короче, в голову ничего не приходило.