Читаем без скачивания Мальтийский крест. Том 1. Полет валькирий - Василий Звягинцев

Похоже, Ибрагим расстроился или пришёл в тихое внутреннее бешенство. Которое вполне могло завершиться репрессиями, вплоть до посадки нерадивых телохранителей на кол. Прямо на палубе его «Лейлы».

— Не берите в голову, Ибрагим Рифатович. Просто у ваших — подготовка не совсем та. О чём мы недавно и говорили. Даже не касаясь глубин истории и былых русско-турецких войн, результаты которых нам обоим известны, один маленький пример (вам, наверное, об этом и не докладывали) — в Пятигорске некоего Фарид-бека, по документам — кадрового майора, на самом деле, мне кажется, не меньше чем генерала, тактически переиграл наш строевой армейский капитан. При соотношении сил один к двумстам[46].

А взял оного Фарида в плен и разоблачил обычный юнкер четвёртого курса горно-егерского училища. Правда, курдский этот парень знал в совершенстве, о чём ваш майор не догадывался и со своими подельниками, уже будучи арестованным, разговаривал открытым текстом. Наверное, думал: «Где уж этим северным варварам знать столь цивилизованный язык!»

К этому моменту сразу два официанта подали закуски и графинчики, наполненные всем, что захотелось попробовать русскому и турку в столь напряжённой обстановке.

Катранджи, демонстрируя свой «чёрный интернационализм» и не маскируя душевного раздрая, махнул большую рюмку водки, закусил ломтиком селёдки.

— Поделитесь, я действительно не в курсе. Фарид, как мне казалось, был очень умный, верный человек, на измену не способный… Погиб, как мне известно, отнюдь не на вашей стороне. Был бы он вашим агентом, вы бы такого не допустили. Верно?

— Верно. Но и мы не боги. Да ничего особенного и не случилось. О покойнике можно сказать много плохого, вопреки римской поговорке. Сволочь, между нами, первостатейная. Вы вот, милейший Ибрагим Рифатович, что бы обо мне сказали, если бы я в одном из дорогих вам на исторической родине мест захватил человек пятьсот близких вам людей и начал над ними издеваться, как османы над армянами в тысяча девятьсот пятнадцатом году? Обиделись бы, наверное. В одном варианте — к мировому сообществу за поддержкой обратились бы, в другом — мстить начали… Нехорошо ведь так в цивилизованном двадцать первом веке поступать…

— Достаточно. — Лицо Катранджи неприятно исказилось. В другом месте эта гримаса была бы достаточным основанием, чтобы собеседника в лучшем случае сгноили в зиндане. А то и начали бы с него кожу сдирать одноразовыми безопасными бритвами турецкого как раз производства.

— Не нервничайте так, — тихо сказал Чекменёв. — Знали, куда ехали. И с кем говорить собрались. К стопроцентно европейскому бывшему премьеру нашему, господину Каверзневу, не обращались отчего-то. Мне кажется, раз русский едва ли не лучше меня знаете, в Петрограде Блока почитывали. А то и дурам-девушкам цитировали, с известными целями.

Игорь Викторович улыбнулся очень мягко, а Катранджи ответил неприличным оскалом.

— Что именно? «Я пригвождён к трактирной стойке, я пьян давно, мне всё равно…»

Забавляется господин Катранджи, хоть как-то отыграться пытается.

— Браво, Ибрагим Рифатович. — Генерал, свободно переигрывавший в словесных и шахматных поединках нынешнего Императора, с удовольствием убедился, что этот «вождь мировой деревни» легко покупается на самую примитивную провокацию. — Не зря вы однажды выразились, что предпочли бы быть немцем в Германии, и русским — в России… Не знаю, как в Германии, а у нас бы получилось. Мы бы вас за своего приняли…

— Вы и это знаете? — Эфенди снова был сбит с позиции.

Слова те были сказаны наедине с очень верным человеком, тоже мёртвым сегодня. И вот…

— Зачем удивляетесь? «Ид-диния зай хъяра — йом фи-идак, йом фи-тизак»[47].

И эти слова Катранджи вспомнил. Их он сказал, с издёвкой, поляку Станиславу, посланному организовывать очередное антироссийское восстание и погибшему вместе с Фаридом от наудачу брошенной тогда ещё поручиком Уваровым гранаты[48]…

— Дошло, коллега, что наша контора умеет работать? — благодушно спросил Чекменёв, разливая по второй. — А у Блока я другую цитату подразумевал. Вам поближе будет…

Игорь Викторович откинулся на спинку кресла, окутался табачным дымом и начал читать глубоким голосом почти профессионального декламатора:

«Наш путь — степной, наш путь в тоске безбрежной, в твоей тоске, о Русь!

И даже мглы — ночной и зарубежной —Я не боюсь.Пусть ночь. Домчимся. Озарим кострамиСтепную даль.В степном дыму блеснёт святое знамяИ ханской сабли сталь…И вечный бой! Покой нам только снитсяСквозь кровь и пыль…Летит, летит степная кобылицаИ мнёт ковыль…

— Наверное, хватит, — оборвал себя Чекменёв нормальным, даже утомлённо-тихим голосом. — Вы знаете, что дальше было. Не стоит друг друга сверх меры нервировать. «Трактирную стойку» я вам простил, простите и вы мне эти строфы. Там дальше ещё интереснее, если помните. Так что, поговорим за Фарид-бека? Расскажу, ибо мёртвые сраму не имут.

Мужчина он был, конечно, серьёзный. До поры, естественно. Сначала капитан Неверов в одиночку перестрелял в гостинице «Бристоль» полторы сотни ваших отборных нукеров или аскеров, хрен их знает. Потом прилетели на подмогу наши пацаны из Ставропольского горно-егерского училища. Зачистили прилегающую территорию, как учили, согнали пленных в отдельное помещение. Вот тут Фарид, никак внешне не отличимый от обычных боевиков, не выдержал и начал по-курдски раздавать инструкции. Как себя держать, что отвечать на допросе и его ни в коем случае не выдавать. Иначе и им, и их семьям, и родственникам до седьмого колена «секир башка» и прочие неприятности. Слабость, согласны? Или — трусость и глупость?

— Отчего же? — возразил Ибрагим. — Нормальное поведение.

— Для кого как. У нас командир даже взвода первым делом назвал бы себя и принял основную ответственность, попросив отнестись к рядовым бойцам именно как к рядовым.

— Так то у вас… — ответил Катранджи, но без былого куража.

— А я о чём? Далее — названный ранее юнкер, осетин, то есть лучший друг россиян на Кавказе, православный, по странному совпадению знающий пять восточных языков (не считая европейских), оказался в нужное время в нужном месте.

В эту экспедицию попал случайно, в бою не погиб (неразумно было такого полиглота в огневой бой бросать, так разве у нас кто о таких вещах думает?), и в двух шагах от опытнейшего разведчика оказался. Повезло, можно сказать, но юнкер своим везением очень правильно воспользовался…

— Остановитесь, Игорь. Вы всё время пытаетесь навязать мне неправильные выводы… Конечно, курдский — в ваших краях язык редкий, почти как чукотский в Турции, и всё же… Не следует…

— Чего там не следует? Наши парни, в отличие от ваших, службу несут по уму и по присяге…

Катранджи опять непроизвольно оскалился, но сумел удержаться в рамках цивилизованности. А ведь Чекменёв провоцировал его изо всех сил, переходя границы самого примитивного приличия.

— Слушайте дальше. Доложил об услышанном юнкер старшему по команде, и уже к вечеру вашего Фарида доставили на беседу лично ко мне.

Ещё раз прошу прощения, Ибрагим Рифатович, но тот же юнкер дольше бы продержался под вашими пытками. Возможно — до мучительной смерти. До чрезвычайности меня удивляет такая черта ваших единоверцев — шахида из себя изобразить, подобно японскому камикадзе — кое у кого получается. А на допросах сразу колятся. И в плен сдаются сотнями тысяч, как в прошлую нашу войну при Эрзеруме, Карее и Баязете. Нет среди вас бескорыстно убеждённых в своей правоте людей, готовых за неё беспрекословно умирать. Вы же в Питере учились, по музеям, хотя бы от скуки, ходили… Был такой художник — Верещагин. С большим талантом эпизоды восточных войн изображал…

— Давайте лично о Фариде, — мрачно сказал Катранджи, Чекменёвым почти подавленный. Ещё не сломанный, но очень близкий к этому. По ситуации.

Если бы они с Игорем Викторовичем сидели в его дворце… Да в любом дворце от Каира до Рабаула, совсем бы по-другому вёл себя наглый русский генерал.

Здесь же Ибрагим-бею исторические и психологические экскурсы Чекменёва удовольствия не доставляли. Но факты — интересовали. По статусу.

— Ну а что ещё сказазать — мягко улыбнулся генерал. — Пошёл он на перевербовку, не ко мне даже, к обычному фронтовому полковнику. А вы знаете, Ибрагим Рифатович, почти прошептал Чекменёв, — умирать вашему брату очень страшно. Независимо от ожидающих гурий. Вы — не пробовали? А Фариду предложили. С соблюдением наиболее невыносимых мусульманину процедур. Мы, русские, знаем, как кого из вас достать. За триста лет душевного общения научились.

Он, дурак, думал, что мы его к стенке поставим. И бодрился. Расстрел, мол, чепуха. Воздаяние получу и всё такое.