Читаем без скачивания Джон Р. Р. Толкин. Биография - Хамфри Карпентер

19 августа, в субботу, Толкин и Дж. Б. Смит опять встретились в Аше. Они побеседовали и потом несколько раз встречались снова. В последний день они вместе пообедали в Бузенкуре. Во время обеда попали под обстрел, но оба остались целы и невредимы. Потом Толкин вернулся на позиции.

Бои теперь велись с меньшей интенсивностью, чем в первые дни битвы на Сомме, но британцы по-прежнему несли тяжелые потери, и многие из батальона Толкина погибли. Ему самому пока что везло, но чем дольше он сидел в окопах, тем больше у него было шансов стать очередным покойником. А отпуск то и дело обещали, но все никак не давали.

Спасла его «гипертермия неизвестного происхождения», которую солдаты звали попросту «окопной лихорадкой». Это заболевание, переносимое вшами, вызывало высокую температуру и другие симптомы лихорадки; оно косило солдат тысячами, Толкин заболел в пятницу, 27 октября. В это время его батальон стоял в Бовале, в двенадцати милях от позиций. Пациента доставили в ближайший полевой госпиталь. На следующий день его погрузили в санитарный поезд, идущий на побережье, и в воскресенье вечером Толкин оказался в госпитале в Ле-Туке, где и провел всю следующую неделю.

Однако лихорадка все не отпускала его, и 8 ноября больного посадили на корабль, идущий в Англию. А по прибытии отправили поездом в Бирмингем. И вот всего за несколько дней Толкин перенесся от окопных ужасов к белым простыням и родному городу за окном.

К нему приехала Эдит. К третьей неделе декабря Толкин оправился достаточно, чтобы выписаться из госпиталя и поехать в Грейт-Хейвуд, провести Рождество вместе с женой. В Грейт-Хейвуде ему пришло письмо от Кристофера Уайзмена, служившего во флоте:

«КЕВ[33] «Сьюперб», 16 декабря 1916 года.

Дорогой Дж. Р.!

Только что получил вести из дома. Дж. Б. С. скончался от ран, полученных при взрыве снаряда 3-го декабря. Я сейчас не могу много говорить об этом. Смиренно молю господа всемогущего, чтобы стать достойным его.

Крис».

Смит шел по деревенской улице позади позиций, когда неподалеку взорвался снаряд. Смита ранило в правую руку и в бедро. Его пытались оперировать, но у него развилась газовая гангрена. Его похоронили на британском кладбище в Варланкуре.

Незадолго до того он написал Толкину:

«Мое главное утешение — что, если меня ухлопают сегодня ночью — через несколько минут мне идти на позиции, — на свете все же останется хотя бы один член великого ЧКБО, который облечет в слова все, о чем я мечтал и на чем мы все сходились. Ибо я твердо уверен, что гибелью одного из членов существование ЧКБО не закончится. Смерть может сделать нас отвратительными и беспомощными как личности, но ей не под силу положить конец бессмертной четверке! Я собираюсь сообщить об этом своем открытии Робу до того, как уйду на позиции сегодня ночью. А ты, пожалуйста, напиши об этом Кристоферу. Да благословит тебя господь, дорогой мой Джон Рональд, и пусть ты выскажешь все то, что пытался сказать я, когда меня уже не станет и я буду не в силах высказать это сам, если такова будет моя судьба.

Вечно твой Дж. Б. С.».

Часть 3

1917—1925: РОЖДЕНИЕ МИФОЛОГИИ

Глава 1

УТРАЧЕННЫЕ СКАЗАНИЯ

«Пусть ты выскажешь все то, что пытался сказать я, когда меня уже не станет». Эти слова Дж. Б. Смита прозвучали для Рональда Толкина как призыв — призыв взяться за обширный труд, над которым он раздумывал уже довольно долго, замысел, грандиозный и потрясающий, которому найдется немного аналогов в истории литературы. Толкин вознамерился создать целую мифологию.

Возникновением своим эта идея обязана его страсти к созданию языков. Толкин обнаружил, что, для того чтобы сделать вымышленный язык более или менее сложным, нужно создать для него «историю», в которой он мог бы развиваться. Уже в ранних стихах об Эаренделе начали появляться наметки этой истории; теперь же Толкин хотел написать ее полностью.

Этому содействовала и еще одна побуждающая сила: стремление выражать свои наиболее глубокие чувства в поэзии — стремление, обязанное своим происхождением вдохновляющему стимулу ЧКБО. Ранние стихи Толкина ничем особенным не выделялись — такие же незрелые, как юношеский идеализм четверых вчерашних школьников; и все же это были первые шаги в направлении большой прозаической поэмы (ибо эта вещь, хоть и написанная прозой, по сути своей была поэтической), за которую он взялся теперь.

И наконец, третьим элементом, который также сыграл свою роль, была его мечта создать мифологию для Англии. Толкин намекал на это еще студентом, когда писал о финской «Калевале»: «Я хотел бы, чтобы у нас осталось побольше такой мифологии — чего-нибудь подобного, но принадлежащего англичанам». Эта идея росла, пока не достигла эпических размеров. Вот как говорил об этом сам Толкин, вспоминая о рождении своего замысла много лет спустя: «Не смейтесь, пожалуйста! Но когда-то, давным-давно (с тех пор я сильно пал духом), я решился создать корпус более или менее связанных между собою легенд самого разного уровня, от широких космогонических полотен до романтической волшебной сказки, так чтобы более обширные опирались на меньшие, не теряя связи с почвой, а меньшие обретали величие благодаря грандиозному фону, — которые я мог бы посвятить просто: Англии, моей стране. Эти легенды должны были обладать тем тоном и свойствами, о которых я мечтал: это нечто прохладное и прозрачное, благоухающее нашим «воздухом» (то есть климатом и почвой Северо-Запада, включающего в себя Британию и ближние к ней области Европы, а не Италию и побережье Эгейского моря и уж тем более не Восток), и отличаться — если бы я сумел этого достичь — дивной неуловимой красотой, которую некоторые называют «кельтской» (хотя в подлинных древних кельтских текстах она встречается чрезвычайно редко); они должны быть «высокими», очищенными от всего грубого, и пригодными для более зрелого духа страны, давно уже с головой ушедшей в поэзию. Часть основных историй я хотел изложить целиком, а многие другие оставить в виде замыслов или схематических набросков. Отдельные циклы должны были объединяться в некое величественное целое и в то же время оставлять место иным умам и рукам, для которых орудиями являются краски, музыка, драма. Вот абсурд!»

Да, этот замысел мог показаться абсурдно дерзким, но тем не менее, вернувшись из Франции, Толкин решил воплотить его в жизнь. Время и место тому способствовали: он снова был с Эдит, в Грейт-Хейвуде, в английской деревне, столь милой его сердцу. Даже Кристофер Уайзмен, плававший где-то далеко в море, почуял: что-то назрело. Он писал Толкину: «Тебе следует взяться за эпос». И Толкин за него взялся. На обложке дешевого блокнота он написал жирным синим карандашом заглавие, которое избрал для своего мифологического цикла: «Книга утраченных сказаний». С этого блокнота и началось то, что в конце концов стало известно как «Сильмариллион».