Читаем без скачивания На пути в Бабадаг - Анджей Стасюк

Я пытался представить себе все это. Мы сидели в симпатичном кафе, укрывшемся в подвале старой крепости, что нависала над городом. Пили белое вино. Ригельс приветствовал знакомых. Рядом подростки пили пиво и болтали о девушках, а я пытался представить себе, как их ровесники пять лет назад разрывают воздух автоматными очередями, на мгновение охваченные восторгом, — справедливость и правда наконец на их стороне. Кто-то целит в окна опостылевших соседей. Я пытаюсь представить себе эту отчаянную революцию ограбленных людей. Восставшие Гирокастра и Влоре расположены на юге, а Бериша был с севера. Этот географический водораздел уходит своими корнями в историю так глубоко, что недалеко до гражданской войны. Во всяком случае, именно на севере президент велит открыть склады с оружием — в надежде, что его сородичи двинутся в крестовый поход подавлять бунтующий юг. «Однако они быстро поняли, что гражданская война севера с югом — блеф или безнадежный план. Вместо гражданской войны получилась анархия. Одни получили приказ, другие просто давно мечтали подержать в руках автомат, третьи боялись будущего или же по примеру прочих бросились к складам оружия и принялись хватать что попало, включая мины и радиоактивные материалы. Потом они начали стрелять в воздух — салютуя, на радостях или от страха, а может, чтобы опробовать оружие, которое им досталось. Вооруженные албанцы ворвались в тюрьмы и освободили тысячу пятьсот узников, семьсот из которых сидели за убийства. В тот день [10 марта 1997 года. — А. С.] погибло, главным образом, от шальных пуль, более двухсот человек, ранены тысячи. Появились шайки грабителей — то ли люди Бериши, то ли просто бандиты. Развинчивали даже железнодорожные пути и кусками, как лом, продавали в Черногорию».

Не могу отделаться от мысли, что каменные лозунги и самоубийственная стрельба в небо — явления одного порядка. И то и другое выглядит абсурдом, но в самом глубинном смысле представляет собой радикальный вызов, брошенный реальности. Одержимый идеей тоталитаризма Ходжа и погруженные в анархию граждане распадающейся страны ведут себя так, словно миру предстоит умереть вместе с ними. При этом и Энвер, и взбунтовавшаяся толпа убеждены в своем бессмертии. Они живут одним настоящим. Ходжа, вероятно, полагал, что его воля решает все, и поэтому не признавал никаких ограничений. Палившие в воздух мужчины подозревали, что они не решают ничего, а следовательно, можно делать все.

«Шкиперия» — это Албания. Даже ее подлинное имя в определенном смысле означает одиночество, ведь за пределами Балкан оно мало кому известно. На протяжении двух недель я прислушивался к албанской речи на улицах, в автобусах, по радио и, кажется, ни разу не услышал слова «Албания». Всегда и везде — Shqiperia, Shqiptak, shqiperise…

Слово «Shqiperia» происходит от глагола «shqiptoj» — «говорить понятно, на нашем языке». Языке, которого никто не понимает.

Молдова

В длину страна не превышает трехсот километров, в ширину — ста тридцати. Выстроенный из серого бетона пограничный переход Леушень пуст. Женщина в форме берет паспорта и исчезает минут на пятнадцать. Здесь проезжают только молдаване и румыны, и, пожалуй, никогда по собственной прихоти. Дальше, по правую руку, на обрыве — деревня. Некоторые дома покосились, от других остались одни развалины. Оползень унес несколько десятков дворов. На уцелевшем клочке почвы стоит церковь, на фоне неба виден ее силуэт. Холмы длинные, плоские и зеленые. Кое-где в долинах видны деревни. Издали они напоминают таборы. Дома одинакового размера, одинаковой формы, одинакового цвета, под одинаковыми этернитовыми крышами. Напоминают палатки из выцветшего полотна. Ничего отдельно стоящего. Одна группа, потом другая. Бесконечность зелени и седое пятно скученных хозяйств, снова зелень, зелень и зелень — и снова горсть цементных угловатых построек, выстроившихся вдоль незримой линии.

Средняя зарплата — двадцать пять долларов. Доллар — это примерно тринадцать молдавских леев. Молдавские купюры маленькие и блеклые. На лицевой стороне всегда изображен Стефан III Великий,[57] на обратной — какая-нибудь достопримечательность. Церковь или монастырь. Достопримечательностей в Молдавии около ста тридцати штук. Их перечень умещается на одной странице формата А4 в атласе Молдавии, который я купил в Кишиневе. Половина датируется XIX–XX столетием.

Купюры обычно ветхие. Довольно долго я гадал, как с ними управляются банкоматы. Они выдавали мне стопки замусоленных, протершихся, надорванных и захватанных бумажек, но ни разу не ошиблись. Раньше я думал, что банкомат умеет пересчитывать только новые или почти новые купюры, во всяком случае, они должны сохранять хоть какую-то жесткость. Есть еще мелочь, хотя она не очень в ходу. Однако пятьдесят бани очень красивы. На аверсе этой небольшой монеты цвета матового золота — две виноградные грозди, беспомощный намек на изобилие. Самые дешевые папиросы «Астра» стоят около двух леев; самые дорогие, «Мальборо», — около шестнадцати.

В Кагул идет автобус с Юго-западного автовокзала. Это уже окраина Кишинева — заканчиваются блочные дома, и начинается монотонность холмов. Под жестяной крышей стоит один автобус. Юг беден, как церковная мышь. Юг — это конец света, уехать отсюда можно разве что в румынский Галац.

Молдавия напоминает континентальный остров. Чтобы иметь хоть какой-то выход к воде, Украина недавно выделила ей пятьсот метров дунайского берега неподалеку от Джурджулештя на самом юге. А пока огромные грузовики, чтобы достичь вожделенного Берлина и Франкфурта, вынуждены тащиться через Украину и Польшу. Пассажиры автобуса в Кагул очень доброжелательны. Угощают фруктами. И сами охотно угощаются украинским пивом под названием «Черниговское» из литровой пластиковой бутылки. Расспрашивают обо всем и рассказывают о себе. Единственное, что недоступно их пониманию, — зачем ехать в Кагул или куда бы то ни было. «Ведь у нас ничего нет», — твердят они.

В тот день, когда Господь раздавал народам землю, молдаванин проспал. Проснулся, когда все уже закончилось. «Как же мне быть, Господи?» — спросил он печально. Господь Бог взглянул сверху на заспанного и расстроенного молдаванина и задумался, однако ничего путного не приходило ему в голову. Земля была уже поделена, и Господь не мог оспаривать собственные решения, а тем более заниматься переселениями. В конце концов он махнул рукой и сказал: «Ладно, ничего не поделаешь. Пойдем, будешь жить со мной в Раю». Так гласит легенда.

Когда едешь в Кагул или какое-нибудь другое место, начинает казаться, что именно так оно и было. Монотонность ассоциируется с вечностью. Повсюду зелено, повсюду плодородно, пейзаж волнится, горизонт поднимается и опадает, открывая глазу только ожидаемое, словно оберегает от разочарований. Виноград, подсолнухи, кукуруза, редкие животные, виноград, подсолнухи, кукуруза, стада коров и овец, порой сады и обязательно — ряды ореховых деревьев по обе стороны дороги. В пейзаже отсутствуют пробелы, внезапно оборванная непрерывность, не встречая подвоха, воображение вскоре погружается в дрему. Вероятно, что-нибудь здесь происходило сто, двести и триста лет назад, но события не оставили никаких следов. Жизнь впитывается в землю, растекается, разбавленная атмосферой, тлеет спокойно и медленно, словно убеждена в собственной бесконечности.