Читаем без скачивания Один в чужом пространстве - Олег Приходько

Ничего не вижу, где дверь?.. Осторожно, не зацепить здесь… Все, вижу!..

В вестибюле свежо и светло. Какие-то люди. Уборщицы. Никто не обращает внимания. В тех местах, где бывает много людей, никто ни на кого не обращает внимания.

В Танькиной квартире наверняка уже организована засада. Бедная сестренка, она сойдет с ума. Нужно звонить: меня мучает безвестность. Пусть прослушивают, пусть сами снимают трубку — плевать. На Первомайской они, конечно, тоже — во всех возможных местах моего появления…

Ветер с мелким моросящим дождем. Как стучат зубы — прохожие оборачиваются!.. Во мне еще звучит беспорядочная, неясная какая-то, громкая и тревожная музыка. Прочь!.. Сколько у меня денег?.. Останавливаюсь, пересчитываю прямо на перекрестке. Сто четырнадцать рублей с копейками. Погуляли… Здесь — купоны; рубли, по-моему, охотно обменивают в любом киоске, но дело не в этом… а в чем? Ступорозное состояние, голова напрочь отказывается работать. А-а, позвонить. Откуда? Главпочтамт не для меня: я не имею права попадаться. А если не почтамт, то что? Частная квартира?.. Баня?.. Парикмахерская?.. Столовая?.. Милиция?.. Постучать в кабинет прокурора: «Извините, мне нужно позвонить…» Смешно. Люди, наверно, думают, что я пьян. Пусть себе!

Я поднимаюсь вверх по улице Костельной. Какая-то контора… «РАДИОВЕЩАНИЕ НА КИЕВ». Провещать чего-нибудь, что ли?.. Из парадного толстяк с папочкой «Участнику конференции» и в очечках с позолотой. Пошел вверх, к машине. Персоналка: шофер за рулем.

Осень. Листья мокрые, морось в лицо. Только благодаря осени и держусь.

— Николай Леонидович! — Каблучки цок, цок, цок. Радиокрасавица, платье по-летнему. — Николай Леонидович, вы просили текст интервью от шестнадцатого.

Принял скоросшиватель как должное. «Бу, бу, бу», — в ответ. Вернись, дурочка, простынешь! Знаешь, как плохо простуженному?

Стоп, Стольник! Вот где есть то, что ты искал: радиокор-ры, интервью, авторы-исполнители — суета; отсюда звонят во все концы, здесь можно говорить вслух и не быть услышанному. Не так?.. Проверим.

Здание старое, первый этаж совсем осыпался. Чем-то пахнет: не то краской, не то супом. Суеты сколько угодно: шастают из двери в дверь, в курилку из буфета с чашечкой кофе — шарман! Щебечут; какая-то музыка, прокручивается на скорости пленка — голоса, как у клоунов в цирке. Кабинет № 10, дверь настежь; двое. Он в творческом экстазе печатает похлеще нашей Анджелы. Она в наушниках, перематывает кассету — отпивает кофе — снова перематывает — затягивается сигаретой — перематывает — записывает… Друг дружку, наверно, месяцами не видят, трудяги. Никому ни до кого нет дела.

— Николая Леонидовича не видели? — вхожу, руки в карманах — свой в доску! Жест: «Нет» (или «Не мешай»?), — Уехал? — И, пока не прогнали, сразу: — Я позвоню от вас?

Он не слышит, она не слушает. Нужно сесть на стол для пущей убедительности, повернуться к ним спиной… «Восьмерка»… Гудок. «Ноль девяносто пять…» Теперь Танькин номер… Соединяет. Пауза… Хочется потянуть окурок из пепельницы и отхлебнуть из чашечки кофе: свои ведь!.. Гудок. Нет дома?..

— Алло… кто это? — гундосит сестра. Простыла или плачет?

— Привет, Тань!.. Как делишки?

И вдруг — почти визг:

— Жека, это ты?!. Жека, ты где?! Где ты?!

— Да в Киеве я, в Киеве, чего орешь?

Сквозь слезы:

— Подлец, что ты наделал?! Что ты наделал, Жека?!

— А ну тихо! — пора распределить роли. — Подбери сопли и объясни, что случилось?

У самого сердце — трах-тах-тах! Случилось ведь.

— Женя, слушай меня внимательно. Ты должен позвонить по телефону… сейчас, немедленно!..

У меня нервы тоже не из вольфрама.

— Кому я должен, едрена корень?! Толком объясни!

— Они… они Мишку украли! Из-за тебя, идиот! Из школы вчера увели, потом позвонили и оставили телефоны в Киеве и в Москве… Что ты наделал, Женя?!

Она кричит — я не слышу. Кровь так стучит в висках, что я не слышу даже своего голоса.

— Говори, — выдавливаю.

— Мишеньку похитили! Если с ним что случится, я тебе никогда…

— Телефон говори!!!

Пауза.

— Киевский?

— Оба!!!

Заикаясь и всхлипывая, она диктует цифры, я записываю чужой ручкой на чужом календаре.

— Выпей тазепама и ложись спать, — вешаю трубку.

Теперь у меня в кармане коллекция листков: из блокнота, из записной книжки, из календаря. Каждая — в двенадцать миллионов долларов ценой. Девушка стянула с головы наушники, парень перестал печатать — я испугал их своим криком.

— Извините…

Какие-то запутанные коридоры — сразу не выберешься. Все плывет перед глазами. Как они здесь курят!.. Где мой «Кэмел», кстати?.. На кого-то натыкаюсь по пути, сыплются папки на пол.

— Простите…

Безвкусная затяжка и мелкая водяная взвесь возвращают мне существование. «Мишка… Мишка… Мишка», — тупо стучит в висках. «Сволочи!.. сволочи!.. сволочи!..» — рвется из грудной клетки. «Что делать?.. что делать?.. что делать?..» — спрашивает правое полушарие у левого.

А левое молчит…

Племяш стоит дороже моей жизни с двенадцатью миллионами долларов в придачу. Мне ничего не оставалось делать, кроме как звонить и соглашаться на все условия. От немедленного звонка удерживало лишь опасение за Хобота и Валерию, хотя так и подмывало обменять себя на Мишку поскорее. Вначале нужно было забрать «дипломат», и действовать предстояло как никогда быстро и наверняка. Пока не отдадут Мишку — вишневыми косточками им не плевать!

Я вернулся в филармонию и узнал, что репетиция закончилась и все оркестранты разошлись. Звонок из автомата в гостиницу также оказался безрезультатным: Валерии в номере не было. Ждать, пока она объявится, я не мог, стало быть, к Хоботу нужно было добираться самому. «Может, это и хорошо, — подумал я, — не придется и дальше втягивать пианистку». С другой стороны — едва ли мне хватило бы на частника оставшихся денег, светиться же на вокзале было опасно, к тому же я не знал ни откуда, ни в каком направлении ехать в этот Козин. Можно было загнать неидущие «командирские», но при нынешнем завале импорта найти на них покупателя не проще, чем на партию «красной вишни».

В раздумье я брел по Крещатику. Голоса людей и шум моторов сливались в одну протяжную, длинную ноту; время стало абстрактным понятием, точно застыло. Голодный, невыспавшийся, больной, я опять начал себя чувствовать волком, только на этот раз настоящим, лесным, обложенным красными флажками охотников.

— Такси!..

Глупо. При моей платежеспособности такси отпадало, как нос сифилитика; не то что «командирских», а и кроссов со штанами не хватит до Козина. Занять не у кого. В азартные игры играть не обучен, да и риск потерять последние деньги отметал этот вариант — на них еще можно было купить веревку и кусок хозяйственного мыла… Оставалось доехать до Хобота и попросить его расплатиться. Стыдно, конечно, но на выработку другого решения не было ни сил, ни времени.

— Такси!..

Не захотел останавливаться. Знать, видок у меня был еще тот! На углу во дворе стояла «скорая помощь». Водитель — немолодой уже дядька в кепке — вышел из подъезда и, дожевывая бутерброд, направился к машине. Я догадался, что он приезжал домой обедать, значит, машина была в его распоряжении. Этот контингент не обременен большой зарплатой, поэтому наверняка подхалтуривает. «Не повезет меня — повезет кого-нибудь другого», — рассудил я и подошел.

— Слушай, друг, мне за город нужно. Очень срочно!

Положительного ответа я не ждал — пошлет так пошлет. Но «пограничная зона нравственности» для этого «друга» оказалась пройденным этапом. Он спокойно дожевал, поправил зеркальце и спросил:

— Куда именно?

— В Козин. И обратно…

Маршрут не смутил его. Не спеша закурив папироску, он поковырял спичкой в зубах, сплюнул и оглядел меня с головы до ног; в воздухе повис вопрос о цене рейса. Я молча ждал приговора.

— Триста? — предложил наконец водила.

— Идет, — в моем положении торги были неуместны.

«Друг» оказался не промах.

— Задаток, — потребовал он, осмелев.

Я изобразил на лице усмешку, означавшую моральное превосходство: за кого ты меня имеешь?.. Портрет низвергнутого Ленина на сторублевой купюре произвел на него более благоприятное впечатление, чем мог бы произвести портрет здравствующего Кравчука, окажись он на бумажке в сто купонов.

— Поехали! — отбросил водила папироску и кивком головы указал на дверь.

Я забрался не в кабину, а в отсек для больных: никакой беседы с этим помощником смерти мне поддерживать не хотелось, к тому же здесь можно было прилечь и подремать во время пути. Мы поехали. Увидев на полке у переборки аптечку, я порылся в ней, нашел аспирин и заглотил сразу три таблетки. Уснуть, однако, не пришлось: всю дорогу меня терзали мысли о Мишке и воспоминания о маме, которая умерла из-за того, что опоздала «скорая помощь»…