Читаем без скачивания Розанна. Швед, который исчез. Человек на балконе. Рейс на эшафот - Май Шёвалль

Полковник долго и тщательно протирал лупу, прежде чем продолжить.

– Ага, верно, это майор Йенш, это я с женой… этот снимок, наверное, делала фрау Йенш, поэтому он немного не в фокусе. Это снова мы, но с другой точки, если не ошибаюсь. Ага… момент… вот дама, с которой я разговариваю, ее звали фрау Либенайнер, тоже немка. Она сидела с нами за столом, очень симпатичная и достойная дама, но, к сожалению, уже в возрасте. У нее погиб муж под Эль-Аламейном.

Мартин Бек прищурился и увидел пожилую толстую женщину в цветастом платье и розовой шляпе. Она стояла выпрямившись и высоко вскинув голову у одной из спасательных шлюпок, с чашечкой кофе в одной руке и куском торта в другой.

Просмотр продолжался. Сюжеты были несколько однообразные. У Мартина Бека начала болеть поясница. Как выглядит фрау Йенш из Оснабрюка, он уже знал до мельчайших подробностей.

На столешнице из красного дерева перед полковником лежала последняя фотография. Это был один из тех снимков, наличие которых предсказывал Мартин Бек: «Диана» с кормы у Риддархольменской набережной в Стокгольме, на заднем плане контролеры и два такси, которые, очевидно, только что остановились у трапа.

Снимок, вероятно, сделали в последние минуты перед отплытием, потому что на палубе уже было много народу. На корме у первой спасательной шлюпки позировала фрау майорша Йенш из Оснабрюка. Прямо под ней стояла Розанна Макгроу. Она наклонилась вперед, облокотилась на поручни и слегка расставила ноги. На ней было широкое желтое платье на бретельках, босоножки и темные очки. Мартин Бек подался вперед и попытался различить, кто стоит рядом с ней. Одновременно он услышал, как Кольберг тихонько присвистнул.

– Да, да, да, – невозмутимо продолжал господин полковник. – Это пароход на острове Риддархольмен, это башня ратуши, ну да. А на верхней палубе Хильдегард Йенш. Тогда мы еще не были знакомы. Ах да, просто удивительно, вот эта девушка несколько раз сидела за нашим столом. Думаю, она была из Голландии или Англии. Потом ее пересадили за другой стол, чтобы нам, старикам, было просторнее.

Могучий указательный палец с белыми волосками, кажущимися огромными под лупой, остановился на женщине в босоножках и мешковидном желтом платье.

Мартин Бек набрал воздуха в легкие и хотел что-то сказать, но Кольберг опередил его.

– Простите? – сказал полковник. – Уверен ли я в этом? Конечно уверен. Она четыре-пять раз сидела за нашим столом. Насколько я помню, она ни разу не произнесла ни слова.

– Но…

– Да, ваш коллега уже показывал мне какие-то фотографии, но, понимаете, я не запомнил ее лица. Скорее, платье. Честно говоря, я запомнил даже не платье, да.

Он повернулся к Мартину Беку и больно ткнул его могучим указательным пальцем в грудь.

– Скорее, декольте, – сказал он громоподобным шепотом.

18

Было четверть двенадцатого, они снова сидели в управлении, в Кристинеберге. Ветер усилился, струи дождя били прямо по оконным стеклам.

Перед Мартином Беком лежало двадцать фотографий. Девятнадцать он отодвинул в сторону и теперь уже, наверное, в пятнадцатый раз рассматривал при свете лупы Розанну Макгроу. Она выглядела точно так, как он всегда ее себе представлял. Она выглядела живой и здоровой, ленивой и беззаботной, смотрела вверх, очевидно на шпиль Риддархольменской церкви[23]. Ей оставалось жить тридцать шесть часов. Слева от нее была открыта дверь в каюту А7, но о том, что было внутри, фотография ничего не говорила.

– Ты понимаешь, что нам сегодня повезло? – сказал Кольберг. – Впервые за все время, пока мы занимаемся этим делом. Раньше или позже человеку всегда должно везти. Правда, на этот раз повезло немного поздновато.

– И все-таки нам не повезло.

– Потому что ее сунули за стол к двум глухим дедам и трем полуслепым старухам? Это не невезение, это закон подлости. А я иду спать. Отвезу тебя домой. Или, может, ты предпочитаешь общественный транспорт?

– Прежде всего мы должны послать телеграмму Кафке. Письма можно оставить до утра.

Через полчаса они уже были готовы. Кольберг вел машину сквозь сильный дождь быстро, рывками, но Мартин Бек не реагировал, хотя обычно ему становилось нехорошо в автомобиле. За всю дорогу они и словом не обмолвились, только перед входом у дома в Багармуссене Кольберг встрепенулся и заметил:

– Ну вот, сейчас ляжем и будем об этом думать. Спокойной ночи.

В квартире было темно и тихо, но, проходя мимо комнаты дочери, Мартин Бек услышал приглушенный звук ночного радиоконцерта поп-музыки. Наверное, лежит с приемником под подушкой. Сам он в этом возрасте читал романы обо всем, что имело какое-то отношение к морю и кораблям, и подсвечивал себе под одеялом карманным фонариком.

На кухонном столе был хлеб, масло и сыр. Он намазал маслом горбушку и поискал в холодильнике пиво. Пива не было. Свой скромный ужин он съел стоя у кухонного стола и запил половинкой стакана молока.

После ужина он перебрался в спальню и очень осторожно лег. Жена наполовину проснулась и попыталась что-то сказать. Он тихо лежал на спине, задержав дыхание, и, дождавшись, пока она снова начала мерно посапывать, расслабился, закрыл глаза, начал думать.

Розанна Макгроу была уже на первых стокгольмских снимках. Кроме нее, на фотографиях можно было опознать еще пять человек: два офицера в отставке, их жены и вдова Либенайнер. Можно наверняка рассчитывать, что им пришлют двадцать пять – тридцать серий фотоснимков, многие из них будут большего размера, чем те, которые он только что видел. Нужно будет просмотреть все негативы и попросить каждого фотографа указать всех, кого на фотоснимках он знает. Они должны это сделать и в результате смогут составить картографию последнего путешествия Розанны Макгроу. И увидят ее перед собой, как в кино.

Многое будет зависеть от Кафки, от того, что ему удастся выжать из пяти семей, разбросанных по всей Северной Америке. Ведь американцы прямо-таки помешаны на фотографировании. Кроме того, если с Розанной вступал в контакт еще кто-нибудь, кроме убийцы, то, вероятнее всего, это был ее соотечественник. Возможно, не совсем бессмысленно искать убийцу среди ее соотечественников? Возможно, однажды он будет стоять с телефонной трубкой в руке и сквозь шум эфира расслышит голос Кафки: «О’кей, я застрелил подонка».

С этой мыслью Мартин Бек уснул, так быстро и легко он давно не засыпал.

Дождь шел и на следующий день. Последние пожелтевшие листья грустно прилипали к стенам и окнам.

Ночные мысли Мартина Бека словно каким-то образом долетели до Кафки, из Америки пришла лаконичная телеграмма-молния: «Пришлите максимум материалов».

Еще через два дня Меландер, который никогда и ничего