Читаем без скачивания Смотритель. Книга 1. Орден желтого флага - Виктор Пелевин

— Да, — сказал я. — Хочу и спросить, и сообщить.

— Что именно?

— Могу ли я узнать, о чем вы говорили, обсуждая мою подругу? Мне кажется, это имеет ко мне некоторое отношение.

Ангел Воды поглядел на меня, как мне показалось, чуть виновато.

— Имеет. Но для нашего разбирательства в настоящий момент важно только одно — условия испытания нарушены не были. В техническом смысле Юка была признана твоей психической проекцией.

— В каком техническом смысле?

— Мы, если угодно, поговорим об этом как-нибудь потом, — сказал Ангел Воды. — А сейчас нам нужно завершить процедуру. Хочешь ли ты сообщить что-то еще?

— Да, — сказал я. — Я не рвусь занять должность. Это вообще не мое решение и не мой выбор. Если у их святых превосходительств имеется насчет меня хоть малейшее сомнение, прошу передать эту почетную ношу другим. Буду счастлив уступить дорогу любому кандидату. Я готов посвятить остаток своей жизни духовным упражнениям, смешавшись с толпой соликов.

— Если она сохранится, эта толпа, — хмуро сказал Ангел Земли. — И Идиллиум тоже. Мы не сомневаемся в искренности твоих помыслов. Тем более когда они направлены на то, чтобы увильнуть от долга. Но тебе это не удастся. Просто кандидатов принято проверять. Даже когда других нет.

— Если б у тебя были темные помыслы, — добавил Ангел Огня, — мы бы увидели их во время испытания. И ты вряд ли остался бы жив. Не представляешь, как жутко гибнут те, кому доводится столкнуться с материализацией собственной низости…

— Алекс, — сказал Ангел Воздуха, — тебе следует сразу понять одну вещь. Смотрителя называют «господин четырех элементов». Но это не значит, что ты действительно их повелитель. Ты просто линза, проецирующая на мир силу Флюида. Смотритель — не господин и не раб стихий, а их проводник. Как шутил про себя Никколо Третий, имевший тягу к графическим сравнениям, наконечник шланга.

— Очень похоже на правду в его случае, — добавил Ангел Земли.

— Совершенно верно, — подтвердил Ангел Огня. — Как ты думаешь, почему Смотритель — всегда мирянин?

— Никколо Третий был монахом, — возразил я.

— Когда-то в юности. Перед тем как его сделали Никколо Третьим, он был освобожден от обетов, что ты, несомненно, знаешь. Смотритель должен быть мирским человеком. Он должен погрузиться в суету и тщету, потому что иначе невозможно будет приложить к этому миру силы Флюида. Но энергия, проходящая сквозь него в обе стороны, столь чиста и тонка, что никогда не смогла бы зародиться в обычном мирянине. Это тяжелая жизнь, Алекс, и не всегда она кончается хорошо.

— Я видел, — ответил я. — Именно поэтому я не стремлюсь на эту должность.

— Он полон смирения, — сказал Ангел Огня. — Незачем сгибать его еще сильнее. Он может не разогнуться.

Все четыре Ангела замолчали — и пребывали в сосредоточении долго. Я догадался, что они продолжают бессловесно общаться — просто эта часть их беседы не предназначена для моих ушей.

— Как я понимаю, возражений ни у кого не осталось, — сказал наконец Ангел Воды, причем мне показалось, что в его голосе опять прозвучал сарказм. — Переходим к процедуре.

Четыре Ангела поочередно возникли передо мной, и каждый сказал:

— Ты наш господин!

Все вокруг скрылось в разноцветном мерцании Aurora Borealis. Когда сияние рассеялось, на полу передо мной появился вензель:

— Обычно Смотрители ищут в своей монограмме предзнаменование, — сказал Ангел Огня. — Что ты видишь?

Я внимательно поглядел на вензель.

— Пирамида, колонна, луч света с неба. А также слоновая болезнь в запущенной форме… Прошу извинить, говорить этого не следовало.

— Надеюсь, — сказал Ангел Воды, — ты понимаешь, что угадываемые тобой смыслы больше зависят от случайно доставшейся тебе буквы, чем от фатума.

— Фатум может зависеть и от буквы, — возразил Ангел Огня.

— Буква и судьба — одно и то же, — подвел итог Ангел Воздуха.

Ангел Земли промолчал.

Острые крылья Ангелов больше не упирались мне в горло.

Я увидел на полу черную треуголку с золотым позументом. Она лежала справа от меня. Слева лежал свернутый серый мундир с двумя большими звездами на груди. Сзади — фасции вроде тех, что носил монах, сопровождавший Никколо Третьего.

— Это память о Павле Великом, — сказал Ангел Воды. — Его шляпа и мундир. Созданные Флюидом копии соответствуют твоей телесной форме. Если все сложится хорошо, придет день, когда ты сможешь надеть подлинную шляпу Павла. Но с практической точки зрения разницы нет. В этих вещах присутствует наша сила. Они должны быть тебе впору… Надень мундир и треуголку сейчас.

Меня всегда угнетал архаичный вид Смотрителей в парадном облачении. Треуголка вместе с черной маской превращала их в каких-то итальянских карнавальных злодеев, а две звезды на груди — серебряная и золотая — как бы доказывали, что злодеям улыбается судьба… Но спорить не следовало.

Встав, я переоделся на глазах у Ангелов.

— Теперь ты сможешь управлять Флюидом, — сказал Ангел Воды. — Хорошему медиуму реликвии для этого не нужны. Но так надежней…

Шляпа и мундир действительно пришлись мне впору — но в них я чувствовал себя ряженым. К тому же шляпа была тяжелой из-за скрытых внутри резонаторов.

— Мне следует одеваться так все время?

— Нет. Обычно Смотритель обзаводится свитой из двух человек. Один носит фасции, другой — треуголку. Но ты можешь просто держать эти вещи в шкафу.

— Это я тоже должен взять? — спросил я, кивая на фасции.

— Не беспокойся. Все будет доставлено в Михайловский замок. Тебя попросили надеть шляпу и мундир, потому что новый Смотритель впервые появляется перед приближенными именно в таком виде.

— Что мне делать дальше? — спросил я.

— Тебя ждет еще одна формальность, — сказал Ангел Воды, — не совсем удачно названная мною «ультимативной проверкой». Это действительно в некотором роде испытание, хотя Смотрители обычно проходят его без проблем. Но, зная твою впечатлительность, доверчивость и подверженность внушениям, призываю тебя не волноваться и не принимать его слишком близко к сердцу. Попробуй отнестись ко всему с юмором…

Прозвучало это несколько тревожно. Даже угрожающе.

— Что это за формальность?

— Тебе следует посетить Комнату Бесконечного Ужаса. Не сказал бы, что это приятное приключение, но именно оттуда новый Смотритель должен выйти в Михайловский замок к свите… Тебе уже пора там быть. Удачи.

Четыре Ангела закрыли глаза, и их огромные серебряные головы застыли. Я некоторое время ждал, что кто-то из них вспомнит про меня, но они, похоже, превратились в металлические изваяния. Разговор был окончен.

Я решил хотя бы попрощаться — но стоило мне открыть рот, как это легчайшее движение губ нарушило баланс мироздания. Пол под моими ногами накренился, я взмахнул руками, и вселенная перевернулась опять.

Все произошло так быстро, что я даже не успел упасть — вернее, потеряв равновесие в одном месте, удержал его в другом. Но теперь я заметил грань, отделявшую один мир от другого.

Это было странно и жутковато — словно память о крайней быстроте этого кувырка рождалась уже в новом мире, а в старом осталось бесконечно долгое падение в черную бездну ума — и холодные мысли и планы, заполнявшие забытую вечность.

Обрывки планов я, впрочем, помнил — возвести себе дворец в виде пирамиды, выяснить все насчет Юки и что-то еще, касавшееся Великого Фехтовальщика, моего несостоявшегося убийцы: он, думал я, еще поплатится… Все это было нелепо, как обрывки дурного сна — и испарилось, лишь только я увидел вокруг себя гнутые кресла, позолоту и висящие на стенах картины.

Я понял, что я в Михайловском замке.

X

Я стоял в большой круглой комнате с высоким сферическим потолком, покрытым прямоугольными углублениями-кессонами — напоминавшими не столько римский Пантеон, откуда они были скопированы, сколько вафельный торт. Возникало это кондитерское чувство главным образом из-за помпезной золотой отделки, как бы говорившей недоверчивому миру: «Мы — империя не со вчерашнего дня, а минимум с позавчерашнего».

У стен стояли золоченые диваны и стулья с персиковой обивкой. Над ними висели портреты павловских времен — пепельные волосы румяных прозерпин, парики и крестики забытых асмодеев…

По мне, ротунда была чересчур высока — подобное использование пространства казалось нерациональным. Но таков был вкус позднего восемнадцатого века, уже тянувшегося, как изящно выразился один монастырский искусствовед, «к строгой имперской линии, проступающей сквозь голый абсолютизм разоблаченного барокко». Наверно, искусствовед хотел сказать: стоило прибыть императору с большими батальонами, как все заметили, что король голый.