Читаем без скачивания Лестницы Шамбора - Паскаль Киньяр

Она слышит хруст гравия под чьими-то ногами. Резко оборачивается, глядит в окно. До нее доносится поскрипывание резиновых сапог. Эти желтые сапоги Роза купила на развале деревенского базара, в рыбном павильоне. По правде говоря, сегодня Лоранс прекрасно обошлась бы без своей подруги. Роза без конца говорила о разводе, на который сама же и подстрекала Лоранс и условия которого обсуждала со страстным энтузиазмом.

– Вот он что у нас получит! – провозглашала Роза ван Вейден, показывая кукиш.

Лоранс вышла из библиотеки, открыла дверь гостиной. Роза сидела за круглым столиком возле балконной двери. Когда-то она была адвокатом, нынче возглавляла агентство недвижимости, но больше всего увлекалась деловым посредничеством и игрой на бирже. Сейчас Роза раскладывала перед собой документы о личных доходах Лоранс, которые та ей доверила. Лоранс решила выйти в сад. Ей вдруг почудилось, что, сосредоточившись, она сможет посредством телепатии привлечь сюда того, кого так ждала. Она попросила у Розы ее дождевик (ох уж этот нормандский июль!) и желтые скрипучие сапоги. И вышла из дома.

Пройдя по узкому горбатому мостику, перекинутому над речушкой, она пробралась в уголок сада, где ютились кусты бузины и утки. Дождь яростно хлестал ее по лицу. Ежась и вздрагивая, она вдруг присела на корточки, оглянулась на свои мокрые следы, поглядела на дорогу вдали, которая вела от вокзала к ее дому, извиваясь между деревьями, бетонными домиками и дешевыми многоэтажками, с недавних пор тесно обступившими их парк. Ее бил озноб, преследовал запах дождя, запах жирной грязи, запах скошенной травы; даже чугунный столик под каштаном и тот испускал запах. Вот тут-то, разлученная с телом, которого ей так не хватало, она в молниеносном озарении поняла, чего именно ей не хватает и будет не хватать всегда. Судорожно всхлипнув, она упала на колени прямо в размякший песок дорожки. Но это движение показалось ей бессмысленным. Воробьи и синие дрозды заверещали еще пронзительней. Она раскинула руки и вдруг заметила, что дождь утих. У нее возникло мистическое ощущение, что в запахе скошенной травы, в короткой щетинке травы под ее пальцами скрывается стриженая голова – та самая голова, которую она любила больше всего на свете. У ее брата были коротко остриженные волосы, но это была голова не ее брата, и не ее отца, и не Ива, и не Эдварда. То, что мелькнуло перед ее мысленным взором, было еще ближе, еще любимее: короткие жесткие волосы, пахнущие свежим мылом, слегка колющие пальцы и губы, как только что скошенный газон с голубоватым ежиком травы, сквозь которую просвечивает темная земля. Лицо с чуть колкой щетиной. Ей хотелось бы иметь такую щетину. Хотелось бы иметь кадык. И короткую мужскую стрижку, и подбритый затылок, колющий пальцы. И настоящий пенис, свисающий между ног. Еще хотелось, чтобы отец любил ее самое, а не женское подобие проглоченного пучиной мальчика.

Он заказал себе пиво у стойки бара. Темнота постепенно съедала деревья и дома. Он поспеет в Киквилль к ужину. У ресторанчика были оранжевые стены. Он находился в пятнадцати километрах от моря. Моросил мелкий дождик. Небо помрачнело. У Лоранс было слишком много владений. Эдуард еще не видел ни дома в Солони, ни виллы в Марбелье, ни замка с бассейном в Варе, ни Киквилля. У него самого не было стольких мест обитания. Хорошо бы все-таки купить квартиру или дом в Париже. Жилище, которое будет принадлежать ему одному, куда заказан доступ посторонним, – настоящий, теплый, живой дом. Лоранс ни словом не помянула о своей встрече с Маттео Фрире. И он не сказал ей, что случайно видел их обедающими вместе. Он уже не знал, нравится ли ему любить. Наигранные страсти, зависимость от другого, вожделение, бесплодные разговоры, борьба за главенство – по сути дела, вот уже более двухсот лет люди сильно переоценивали это не очень-то возвышенное чувство.

Рано утром он побывал у тетушки Отти. На рассвете они прогулялись в сторону Брасье, а потом к пруду Цапель. Тетушка Отти показала ему черную точку вдали, у берега Коссона. Это был ястреб, паривший над скворцами, которые в панике спасались от него в камышовых зарослях, где и сидели смирно, не высовывая носа наружу.

Одиночество, тишина, дикая природа – вот где было истинное убежище.

Тетушка Отти не произнесла больше ни слова. Однако позже, часам к восьми утра, вернувшись в «Аннетьер», эта особа, возведенная в ранг президентши французской Ассоциации по спасению и изучению соколиных пород, торжественно объявила ему:

– Хищным птицам грозит полное уничтожение. И одиночество также находится под угрозой. Пойми, малыш, мы рискуем безвозвратно нарушить природный цикл питания!

Эдуард вздрогнул: ему была непереносима мысль о нарушении цикла питания. Он сочувственно погладил руку тетушки, которая мало-помалу вошла в раж: растения, домашние животные (иными словами, цивилизованные люди) и бактерии так и кишели в ее возмущенной речи. И они еще смеют стрелять в этих милых пернатых созданий! Да лучше бы они сперва избавились от музыковедов и вирусов! Ведь исчезновение жестокости в воздушных просторах грозит разрушить экологическое равновесие, естественный природный кругооборот, а это чревато самыми прискорбными последствиями – резней, коллективными самоубийствами, таинственными эпидемиями, уничтожением всего живого…

– Седьмого числа мы организуем демонстрацию протеста. Ты приедешь?

– Знаешь, тетя… Я вообще-то терпеть не могу демонстраций. Когда собираются вместе больше трех-четырех человек, все эти общественные акции…

– Но мы именно за это и боремся, малыш. Наша демонстрация как раз и призвана защитить одиночество. Ты обязательно должен в ней участвовать.

Он было уперся, но тетка твердо стояла на своем. Пришлось обещать. Когда они вошли в столовую домика в стиле ренессанс времен Наполеона III, тетушка Отти задернула плюшевые шторы и гордо выложила на старинный темный стол вполне презентабельное белое полотнище, собственноручно изготовленное ею из простыни; на нем тетушка с помощью губной помады старательно начертала крупными готическими буквами лозунг:

Поставив пивной стакан на стойку, он вышел из ресторана, сел в машину, медленно покатил дальше. Он размышлял о том, что мог бы жить в Антверпене и трудиться в офисе отцовской фирмы, как это делают его братья, – иными словами, играть в домино, одновременно лакомясь улитками, важно курить сигареты на заседаниях правления, метать стрелки в диск, одновременно потягивая пиво, слоняться по набережным, пожимать руку Сильвиусу Брабо,[50] спать с женщиной раз в шесть часов, менять машину раз в шесть месяцев и снова курить сигареты на совете директоров. Он медленно ехал по шоссе, и ему чудилось воинство крошечных северян среди ромашек, мокнущих под дождем, у кромки моря на песчаном пляже. Чудился призрак малюсенькой женщины среди морских водорослей. И голубая лягушка, квакающая в тени виноградной лозы, рядом с пустой красной пачкой из-под сигарет на свалке в Чивитавеккье. Почему его осаждают эти полчища безымянных призраков, почему эти образы неизменно заслоняют черты женщин, которых он любил? Что делать, если все эти сказочные атрибуты – голубые заколки, невидимые косички, мягко шелестящий лифт в подъезде на Лилльской улице, потертый коврик, серебряный набалдашник трости, кольцо с рубином-кабошоном, мгновения без возраста, затерянные во времени, как таинственные обломки, отбросы вечности или страха, – вдруг по какой-то неведомой причине возвращались в мир живых? Так возвращаются привидения. А вот и одно из них. Вернее, одна. Он резко затормозил: впереди, под дождем, вдоль деревенской дороги брел в желтых сапогах призрак Лоранс, как всегда, с напряженно выпрямленной спиной. Не закрывая распахнутой дверцы машины, он подъехал к ней. Крепко обнял. Ее мокрые волосы пахли срезанной травой, свежесрезанной травой и еще – яблоком.

Глава XI

Мы лежим, точно жалкие мошки, на ладони богов, и они отчищают нас от нашей ничтожной грязи.

Эдуард проснулся в одиночестве. Он не сразу понял, где находится. В просторном киквилльском доме на всех этажах витал тонкий, слабый аромат молотого кофе – даже не аромат, а намек на него, неясные отголоски. Обоняние искало их в пространстве, улавливало, внезапно теряло – и пыталось найти снова, для чего приходилось высунуть голову из-под простыни, защищавшей глаза от дневного света; это коротенькое, трепещущее в воздухе кофейное послание было подобно миниатюрному изображению, крошечному безмолвному существу, бродившему по дому, чтобы соблазнить мечтателей, разбудить спящих и увлечь их за собой в радости и свет наступающего дня.

Он встал. Зашел в ванную – там по шею в воде дремала Лоранс. Эдуард поцеловал ее в лоб. И спустился вниз.