Читаем без скачивания Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГРАФ ДРАКУЛА

Первым, что всплыло в затуманенном сознании Самсут, был плывущий навстречу вечности остров Сите. Но золотое пламя его не светило ровным светом, а как-то рвано мигало. «Вот и Сите погиб…» — совершенно спокойно и безразлично подумала Самсут, и слова эти никак не отдались в ней — ни сожалением, ни болью. Отчего-то ей было всё равно.

Тело немного ныло и казалось ватным. Не открывая глаз, она попыталась пошевелить руками — к ее удивлению, руки двигались вполне свободно. Она проделала ту же операцию с ногами — результат тот же. Но Самсут все равно не решалась открыть глаз. Вместо этого она попыталась, пощупав рукой, определить, на чем лежит, и неожиданно обнаружила сухие суставчатые трубочки соломы. Она чуть повернула голову — действительно пахло сеном, причем свежескошенным. Ей неожиданно вспомнилось детство в ЦПКиО, где всегда летом косили Масляный луг, и детям разрешали выдергивать из маленьких ароматных стожков крупные соломинки. Ах, как здорово было, расщепив их на конце, пускать радужные мыльные пузыри! У Вана через пластмассовые трубочки никогда таких не получалось! А какое сено бывало в Ставищах…

Стоп! Это до боли знакомое название мгновенно привело Самсут в чувство. Не в Ставищах же она, в конце концов! И, сначала решительно зажмурившись, готовая к самому худшему, она в следующее мгновение резко раскрыла глаза.

Готовилась она, как оказалось, правильно: перед ней как раз и оказалось именно то — самое худшее. Такое, что хуже не бывает, если, конечно, не считать книжно-киношного помоста с палачом и секирой. Некоторое время Самсут лежала не шевелясь и только исподволь обводила глазами открывшееся ей зрелище. Несмотря на действительный ужас положения, как ни странно, первым делом в голову ей полезли всяческие литературные сравнения, вроде замка Иф, крепости, куда заточили несчастного дель Донго, или темницы Фан-Фана. Ничего не попишешь — Самсут все-таки была начитанной ленинградской девочкой! А помимо того, она вспомнила, что никогда сразу не надо показывать, что ты пришел в себя, поскольку где-то рядом может быть твой невидимый тюремщик, и эти вырванные несколько минут надо постараться как можно лучше использовать в своих целях. И она их использовала.

В это было трудно поверить, но она действительно находилась в самом настоящем подземелье — или, во всяком случае, в месте, точно его копирующем: невысокие изъеденные временем и прокопченные сводчатые потолки, каменный пол в обрывках соломы, вделанные в стены тяжелые чугунные кольца, на которых кое-где свисали остатки цепей. Цепи, правда, были явно проржавевшие. У самой дальней стены в нескольких местах на полу что-то белело. Окон, разумеется, не было. И все это великолепие освещалось парой дымных факелов, воткнутых в специальные розетки. Самсут осторожно скосила глаза на свое ложе и обнаружила, что лежит на единственной каменной узкой скамье у стены, на охапке сена. «Хорошо хоть сена додумались подстелить, — неожиданно удовлетворено подумала она, — а то в пять минут заработаешь цистит, ревматизм, если ни чего похуже». Видимо, тюремщик — или непосредственный исполнитель этой странной акции — был человеком все-таки добросердечным…

Она слегка повернула голову и уперлась взглядом в прямоугольник двери в стене. Дверь оказалась деревянная, с железными полосами крест-накрест и без ручки. Выйти отсюда без посторонней помощи представлялось делом явно невозможным.

Тут, неожиданно для самой себя, Самсут рассмеялась и рывком села на своем убогом ложе. Все это, конечно, сон, бред, абстракция. Какое подземелье в начале ХХI века? И кто она такая, чтобы держать ее здесь? Наследства-то она еще не получила! Уж если бы она представляла какую-нибудь ценность, то, разумеется, ее заперли бы не в таком доисторическом месте, а сунули во вполне современный кабинет или тюрьму, вроде афинской. Значит, либо это сон, — а он раньше или позже закончится, — либо ошибка, которая скоро обнаружится, и ее выпустят…

Время шло, нехороший сон не сменялся здоровой действительностью, никто не являлся и, судя по всему, не торопился ее выпускать. Часов на руке тоже не оказалось и, самое мерзкое, становилось по-настоящему холодно. Вековая сырость медленно, но верно заползала в самое нутро новоиспеченной миллионерши и лишала ее надежды на скорое избавление. Чтобы как-то согреться, она попыталась сжаться, свернуться в комочек, повернувшись на бок и поджав коленки — и бедром наткнулась на что-то твердое. Удивленная Самсут полезла в карман и обнаружила хрустальную печатку Самвела. Точно, она летела в Париж как раз в этих самых брюках, куда и сунула сувенир, отданный волчком-горбунком. Тогда, в предчувствии Парижа, она забыла про него и вот теперь принялась рассматривать со смущением и любопытством.

Печатка представляла собой перевернутую усеченную пирамидку с плоским кружком на конце. Свет факела переливался в хрустале, и печатка казалась разноцветной. Самсут повернула ее кружком к себе и увидела на нем резко очерченный профиль, чем-то напоминавший профиль самого Самвела. С обеих сторон красовались две армянские буквы, а внизу шла микроскопическая вязь надписи, кажется, по-гречески. Увы, ни букв, ни слов прочитать она не могла. А вдруг, если бы могла, если бы знала армянский, эти слова и буквы дали бы ей какой-нибудь ключ к разгадке или даже к освобождению, как обычно бывает в сказках? Но смысл оставался мертвым и не мог помочь своей обладательнице.

Уверенность Самсут медленно, но неизбежно начала меняться на противный липкий страх — первый предвестник паники. Помнится, так бывало, когда на каникулах в Солнечном мальчишки порой запирали ее в старом чулане на чьей-то пустующей даче. Поначалу все было нормально, можно было даже отдохнуть от их вечного гвалта и множества ребяческих проблем. Но потом Самсут начинало казаться, что о ней забыли; что бабушка Маро уже бегает по поселку и зовет ее; что уже вызваны спасатели искать труп на пляже, что мама не переживет… И тогда Самсут начинала от ужаса орать в полный голос, и мальчишки, всегда находившиеся где-то поблизости, немедленно прибегали и со словами «Во, скаженная!» выпускали ее на свободу. И все страхи исчезали до очередного пленения.

Почему бы не попробовать разыграть эту карту и здесь? Все равно, если это подземелье настоящее, ее никто не услышит и ничего она не потеряет. Но если это лишь декорация — прибегут непременно.

Набрав в легкие воздуху побольше, Самсут заорала благим матом, выделывая голосом всевозможные фиоритуры.

Как ни странно, прием сработал: дверь без ручки стала медленно, с чудовищным скрипом открываться.

«Ага, — подумала Самсут, не переставая кричать, — поскольку никакого поворота ключа не было слышно, значит дверь даже не была заперта, а тюремщик находился явно поблизости».

Она удвоила свои старания и вдруг поймала себя на том, что весь ее страх странным образом пропал. Во всяком случае, ей стало гораздо менее страшно, чем той ночью на кипрской вилле, и уж совсем несравнимо с тем ужасом, который она испытала, шествуя с конвоем полицейских под взглядами онемевшего семейства Тер-Петросянов. Самсут стиснула заветную печатку, и на этот раз такое простое действие каким-то образом придало ей бодрости, словно бы старик накинул на нее теплый войлочный плащ, отодвинув прочь все ее неприятности, все страхи и невзгоды.

Дверь продолжала медленно открываться и, наконец, в ее черном проеме появилось бледное лицо. В первое мгновение Самсут показалось, что лицо это существует само по себе, без туловища, и она невольно смолкла. Зрелище, что и говорить, было жутковатое: под самой притолокой неслышно передвигалось белое, как снег, лицо. И лицо это было красиво той неземной сказочной красотой, которую любому человеку трудно вынести из-за совершенства реальности. «Вот я сжала печатку — и сказка-то и началась!» — мелькнуло в мозгу у Самсут, но думать дальше было уже невозможно. К ней приближались огромные темно-синие глаза в густых ресницах, темные локоны на мраморном лбу, породистые ноздри, матовая кожа, резной рот и только подбородок немного портил картину, слишком поспешно убегая вниз в черноту.

— Кто вы? — не выдержала Самсут.

Лицо загадочно улыбнулось, к ужасу Самсут обнажив страшные, изъеденные кариесом зубы, и придвинулось еще ближе. Только теперь она поняла, что странный субъект был просто-напросто одет во все черное. И этот его костюм, представлявший собой неимоверно древний камзол и обтягивающее трико, выглядел вполне под стать подземелью. Самсут невольно отодвинулась в угол.

— Что это за маскарад?… — начала она резко высказывать свое возмущение, но сразу осеклась, увидев, что приближающаяся фигура как-то сильно скошена на левый бок и заметно хромает на левую же ногу.