Читаем без скачивания Любимый жеребенок дома Маниахов - Мастер Чэнь

Хотя после нашего разговора и сам Халид хорошо понимает, что веселого рейда не получится, и многие, многие умрут довольно жуткой смертью.

Итого — вот этому человеку, возможно, жить все равно три ночи. Может быть — чуть больше?

А если не три — сколько солдат сейчас спит под этими звездами, среди таких же костров на холмах нашего убивающего мира? Сколько у них еще будет битв, которых не хотят даже их предводители? Такие, как Халид, который предпочел бы отправиться на охоту или просто полежать на ковре, но должен устраивать вот такую прогулку, если надеется на верность и уважение своего воинства…

Солдат, спящий у моих ног, это ты сам во всем виноват.

— Я опять много ем, — сказал мне в ночи неслышимый голос Анны. — Извините, сер. То есть извини. Вредная привычка.

А я тогда раздраженно мотнул головой — время для поедания очередного куска сыра было и вправду неподходящее. И протащил Анну мимо прилавка.

Бедная девочка из приюта, варящая горох со свиной шкуркой. Я сейчас вернусь, битва останется позади. Ты получишь самый огромный кусок самого нежного сыра, какой только найдется в этой несчастной Юстиниане. Снежно-белого, с намеком на желтизну. Пахнущего молоком, сочащегося полупрозрачной, чуть тягучей жидкостью. Скрипящего на зубах. Посыпанного зеленым луком. Ты получишь своего жеребенка, крестьянскую мохнатую скотинку, даже если мне для этого придется послать до Юстинианы и обратно целую экспедицию в пять человек. Ты получишь его, закутанного в шелковую попону, за которую можно купить весь сыр Юстинианы, Кесарей и Севастии, вместе взятых.

А потом… Не пора ли мне забыть про то, что произошло тогда на дороге под Самаркандом? Ведь будет же Анна когда-нибудь чьей-то женой — а чьей? Неужели у меня не будет новой жены и — да, детей, да хоть троих?

Я увезу их тогда, вместе с Анной, по великому Пути, через Чач и Шачжоу, туда, где никогда не будет войны. Провезу между армий и битв, которые никогда не кончатся, под куполом звезд, поворачивающимся над головой с неслышимым хрустальным звоном.

Солдат у моих ног вздохнул во сне.

Я перевел взгляд на горизонт с огнями костров.

— Мне надо было взять шерстяной плащ, довольно холодные ночи в этих краях, — донесся из черноты между палатками неторопливый бархатный голос. — Я много слышал о тебе, Ястреб — воине, который не поднимает меч. Вижу, что это правда. Ну, хорошо, я тут немного подумал — и, как ни странно, придумал. Я вечером отдаю приказ снимать лагерь. А ты, если так, не получишь тут тех удовольствий, которых достоин. Так что… Тебе дать настоящего коня? И второго, на смену и на память?

— Я привык к Чиру, — сказал я сквозь сжатое горло.

— Согдийцы… Вы и ваши кони, и ваши поэмы о них… Эй, дружок, сон закончен, найди нашему гостю этого его Чира. И ты сам поедешь с ним до расщелины.

— Я и не спал, как вы приказывали, — прозвучал ровный голос у моих ног, и солдат начал с усилием подниматься — долго сидел, не шевелясь, с согнутыми конечностями.

Мы с Халидом сделали несколько шагов от палаток, подойдя к краю невысокого холма. Ветер здесь и вправду был неуютным.

— Итак, спасибо тебе, Ястреб, я много узнал сегодня нового о людях… и о военных кампаниях, — снова прозвучал его неторопливый голос. — А, кстати, просто ради любопытства. Что задумал Константин, зачем ему вся эта странная история? Куда он собрался?

Мы помолчали.

— Эдесса, — сказал я, наконец. — Прорыв через расщелину и удар на юг, на Эдессу. Не удивляйся, Халид, но император — дерзкий человек, и осторожный, терпеливый одновременно. Сколько у него солдат? То, что я видел — как я тебе уже сказал, тысяч пятнадцать — это немного. Но достаточно, чтобы дойти до Эдессы, разнести все вокруг, ворваться в город, смести с пути и твое войско, и пару-тройку других. И вернуться, конечно, оставив халифа несчастливым. А заодно — разведать дорогу. Он, судя по всего трем его прежним кампаниям, любит вести войны вот так — ударил, отошел, но потом вернулся и еще ударил, пока его не начнут всерьез бояться. А если увидит, что все получается — ты же знаешь, Халид, что такое Эдесса. Он приведет туда совсем другую армию. Возьмет город себе — через пять лет, через десять. А из Эдессы прямая дорога в Антиохию, в Сирию, в Куфу, наконец. Как там великий город этого Мансура, этот Мадинат-ас-Салам или как его там, который будет на месте деревни по имени Багдад?

— Ты удивишься, Маниах, но Мансур — упорный человек, — тихо посмеялся Халид. — Верблюды везут туда то, что нельзя найти на месте. Там проводят каналы — делают нормальную землю, чтобы кормить строителей. Город, кажется, будет.

— Вот, но и туда можно будет дойти прямой дорогой из Эдессы. Этот Константин еще заставит вас поволноваться. Или — заключить мир, такой, который понравится всем. Что, разве халифату не нужен мир, Халид? А кто будет делать мозаики этого нового города? Те, что сделали мастера из империи в захваченном вами Дамаске, совсем неплохи, как я слышал?

— Что ж… — начал Халид, потом вздохнул.

В отдалении заржал конь. Я поискал глазами полоску рассвета над холмами, полоску цвета моря, но кругом все еще было темно.

КАВАЛЛИН

Когда имеешь дело с серьезными людьми, их нельзя оскорблять, требуя немедленно показать живую и веселую Анну. Тем более что она была чуть не первым человеком, которого я в лагере ромэев и увидел. Точнее, за пределами лагеря, там, где были солдатские латрины — и женские тоже, обоз так и звенит обычно женскими голосами. Вот там они и мелькнули, Анна и Зои, две фигурки, почти в обнимку спускающиеся с насыпи, на верхушке которой красовались столбы, между столбами — рогожа. Обе в очевидно прекрасном настроении.

Феоктистос плохо выглядел, сероватая щетина торчала неровно, глаза — красные и злые. И он совсем не улыбался.

— Халид ибн Бармак! Вот это новость! — сказал он сорванным голосом. Вызвал шустрого посыльного, шепнул ему что-то на ухо, тот сорвался, с места бегом. Феоктистос подержал короткое время ладони у лица, потом вздохнул и пошел пить воду из медного стакана. Я встал с ним рядом, налил сам себе воды в соседний стакан.

Феоктистос косо посмотрел на меня.

— Я видел лагерь тысяч на пять человек, — ответил я на его молчаливый вопрос. — Но это не те солдаты, с которыми тут раньше имели дело. Даже не армия бывшего халифа, который был очень хорош, просто ему было не до вас — подавлял один бунт за другим, но все равно плохо кончил. У Халида — хорасанцы.

— То есть хоть восточные, но персы, — с усмешкой сказал Феоктистос. — Давно не встречались. Со времен… императора Ираклиуса, что ли.

— Персы, иранцы — называйте как хотите. Но здесь лучшие из хорасанцев, — продолжил я. — Опытные. Наверняка очень хороши кони и верблюды. Халид — принц Балха, это место, где делается лучшая в мире броня. Любимое оружие хорасанцев — боевой топор.

— Тем лучше, тем лучше… — бормотал Феоктистос, моргая красными глазами. — Пять тысяч. Ну, не держит же он вторую армию за холмом? А потом, сколько бы их ни было, вот эта горловина, через которую они завтра сюда будут перетекать…

— Что? — спросил я.

— Догадка, вот что. И еще то, что мы видим с верхушек гор, — разъяснил он. — Вы же не думаете, Маниах, что только они засылают сюда разведчиков? Мои армейские коллеги тоже кое-чем заняты. Ваши цифры в целом подтверждаются, конечно. А что там сказал ваш царственный друг насчет того, что снимает лагерь? Вы думаете, что он уберется отсюда вместе со всем войском? Он и правда снимает его, мне сообщили об этом как раз перед вашим прибытием. Вот только движется это воинство вовсе не на юг и не на восток, домой. Они идут сюда, Маниах. И все начнется если не утром, то завтра днем. Вот и пусть начнется.

Я попробовал представить себе — что? Две армии, которые встречаются в ущелье? Бессмысленно. Бой может быть по ту или эту сторону горловины. И кончится он, по известным причинам, очень плохо для Халида. А потом императорская армия, которую некому сдержать, идет на юг, в земли халифа, до самой Эдессы — если больше некому будет ее остановить. Ну, а дальше все равно отползает назад. Потому что если карать его отправится настоящая армия, кто бы ее ни возглавил, то тогда главное для императора будет — нырнуть обратно вот в это ущелье вовремя. И еще придется оставить немалый отряд для его охраны.

— Солдатская баня вас не оскорбит, Маниах? — поинтересовался Феоктистос.

— Как может оскорбить кусок мыла и чан воды? — посмеялся я. — А если мне дадут еще поспать…

— Вам — дадут. Немножко. А если очень, очень повезет, то дадут и мне, — сказал он мрачно.

Позднее утро или ранний день, эхо труб по всему лагерю. Что-то происходит. Я показываюсь из палатки — а лагеря уже почти нет, земля валов швыряется обратно во рвы, ткань павильонов в руках превращается в квадратики меньше, еще меньше — и исчезает, солдаты, пешие и конные, выстраиваются в линии среди пыли.