Читаем без скачивания Искатель. 1986. Выпуск №5 - Валерий Алексеев

— Всему виной эмоции! — в голосе послышалась неприкрытая злоба. — Мораль! Переживание! Сладкая сказочка для идиотов. Извечный тормоз любого развития. Когда-то и я переживал, и, только искоренив, старательно истребив в себе это, почувствовал себя незыблемым.

Жуков почувствовал опасность — пока нечеткую, размытую.

— У любого мыслящего существа должна быть цель развития, — осторожно заметил он. — Иначе развитие его не имеет смысла. И чтобы добиться этой цели, необходимо верить в возможность ее достижения. Во что же верите вы? Ведь вера тоже эмоциональная категория.

— Вера — это аксиома, она принимается без доказательств. Я расскажу вам, что принимаю я и во что будете верить вы.

— Скажите для начала, кто или что вы сами? — Жуков интуитивно понял «взрывоопасность» темы и постарался сбить напряжение, — Вы знаете обо мне все, я о вас — ничего.

На несколько минут станция погрузилась в тишину. Наконец голос проснулся:

— Это трудно — определить, что есть я. Любое существо имеет тело. У меня оно тоже есть. Пока есть… Человеческому разуму близки аналогии. Что ж, тогда: артерии мои — кабели и провода, глаза — датчики и регистраторы, сердце — энергоблоки. Бесчисленными нитями органики я пронизал стены, потолок, почву. Я продолжаю расти, захватывая пространство…

— А мозг? — перебил инспектор, чувствуя, как комок подкатывает к горлу.

— Мозг? Пока это компьютер, нелогичностью своей поставивший вас в тупик. Если хотите, я — живая станция! Вы находитесь внутри меня! — Отсек наполнился скрипучим смехом. — Я проглотил вас! Вы у меня в желудке! Ха-ха-ха. Вы ходите по моей коже, дотрагиваетесь до почек, селезенки. Вокруг все живое.

Жуков вскочил с кресла, но нити мгновенно усадили его обратно. На секунду инспектору показалось, что он действительно находится в чреве дракона.

— Спокойно! Я шучу, Вы мне не мешаете, — добродушно буркнула станция.

По мнению инспектора, существо, способное получать удовольствие от таких шуток, стоило немногого. Однако Жуков успокоился и обрел уверенность. Происходящее уже не казалось ему сном:

— Мозг-компьютер — это понятно. По крайней мере теоретически, Но ведь изначально он должен был быть чем-то заполнен. Что-то должно было зажечь искру, заставить вас думать так, а не иначе?

— Короче, вы желаете знать, что стало первичной программой, банком информации? Вы хотите знать, кто «сидит» в компьютере?

— Да.

— Ну, что ж. В машине «сидит» тот, кого в той, прошедшей, жизни называли А. К.

Жуков остолбенел. Перед глазами его пронесся криком железный крест, строки из бортжурнала, фотография огненно-рыжего гнома…

— Да, разум мой — первично человеческий, унаследовавший все его слабости и изъяны. Но годы не прошли даром: из памяти вытравлено все лишнее.

— Как же это… случилось? Крест…

— Все началось с вируса. А может, и не с него… Просто, крохотное существо, внезапно превратившееся в монстра, разрушающего организм человека, стало трамплином, подбросившим меня ввысь. Оно сделало свое дело и исчезло, оставив меня тем, что я есть сейчас.

Те двое пытались синтезировать вакцину, но я сразу понял, что это путь в тупик. Слабенькое оборудование, нехватка реактивов и, главное, времени. Я их просто презирал! Меня бесил один факт их существования. Я завидовал их уверенности, силе — тому, чего было так мало во мне. И в то же время я сознавал превосходство своего интеллекта. И еще был страх! Им тоже было страшно, но они нацепили маски дурацкого человеческого достоинства, и это пробудило во мне ненависть.

А. К. надолго замолчал. Из-под потолка доносились странные булькающие звуки.

— Видите, я говорю вам такие вещи, в которых не признаются даже себе. Это лишний раз доказывает, что я выше тысячелетних условностей.

— Но… это же были близкие вам люди. Ваши друзья…

— Дружба — обратная сторона неуверенности. Сильному она не нужна.

Жуков откинулся на спинку кресла и на несколько мгновений отключился от объяснений человека-кибера. Ему вдруг вспомнились первые экспедиции, друзья по радостям и несчастьям. Пашка Иванов, вытащивший его, ослепленного, обгоревшего из раскаленного лабиринта на Промаксе, Олаф — белокурый гигант, погибший на Бергони, но так и не пропустивший колонну чудовищных странствующих муравьев к поселку… Никто не знал таких слов, как зависть и ненависть. Одни были сильнее, другие — слабее. Это естественно. Как же иначе?

На этой унылой планете Жуков оказался один, но он знал, что быть одному — не значит быть в одиночестве.

— Сама экспедиция внушала мне отвращение, — бубнил А. К. — Век космического освоения! Слова, бред! Сверхдержавы и крохотные княжества бросились делить Вселенную, рвать ее, столбить, забивать боевыми звездолетами.

— Было и такое, — ответил Жуков. — Было. Но большинство выходило в космос строить и осваивать. Старое цеплялось за звездные крейсеры именно потому, что чувствовало приход нового.

— Слова! Все слова. Что понадобилось моей вечно голодающей малютке стране в чужих мирах? Господство! Пылинка, но своя!

Инспектору стало жалко этого полуробота-получеловека. Зверь жесток, потому что он зверь, но человек, в зависти своей вытравивший из себя все человеческое…

— И вы решили исправить «несправедливость». Сотворить себя таким, каким представлялось в ваших мечтах, — почему Жуков сказал именно это, он бы и сам не смог объяснить. Он подсознательно чувствовал, куда надо вести разговор. Каждая исповедь А. К. обнажала его слабые места.

— Вы поняли? Я недооценил вас… Разум, в котором каждый атом Вселенной является его частью, — вот истинное имя бога! Хотите, назовите его природой. В раздражении человек бьет чашки, бог — разметывает в пыль галактики со всеми их никчемными обитателями и их еще более никчемными страстями.

Я был хорошим компьютерщиком. Очень хорошим. Были идеи, не было признания и славы. Годы, долгие годы я работал над системой синтеза человека и машины. Переносил в нее частицы своего сознания и возвращал их обратно. Для решающего шага не хватало духу: я знал, что обратно уже не вернусь. И вот — вирус… Другого выхода не было. Спасение для одного, но не всех. Умерло мое тело, разум и идеи получили новое воплощение. Те двое погибли на моих глазах, считая, что я тоже мертв.

Инспектор напрягся. Он понял, что А. К. почти перешел рубеж, и упустить его сейчас — значит развязать руки необузданному человеческому честолюбию, вооруженному машинной жестокостью. Жукову было страшно подумать, что может произойти, исполнись мечты А. К. хоть на тысячную долю процента.