Читаем без скачивания Рефлекс свободы - Мария Волощук Махоша
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видимо, тебе и правда придётся переехать пока ко мне, — предложила мама и добавила: — Влюбиться в такие времена да ещё заделать ребёнка мог только мой великовозрастный балбес!
Сказала с таким торжеством, словно это была высочайшая похвала.
— И чему ты радуешься? — удивился Наив, который чувствовал себя абсолютно несчастным.
— Тому, что у тебя теперь не осталось шанса на малодушие. Ни малейшего, даже завалящего шансика. Тебе придётся вырулить. Сейчас, подожди…
Мама решительно пошла в прихожую, надела очки, открыла холодильник, вынула оттуда телефоны, отключила их, извлекла из них батареи, достала из кармана передника два «суперизолирующих» чехла, убрала в них аппараты, потом всё это положила в круглую новогоднюю коробку из-под печенья, укрыла полотенцем, плотно закрыла крышку и снова убрала в холодильник. Наив молча наблюдал за ней и качал головой. Как эта женщина, которая по возрасту со смартфоном должна быть «на вы», расправляется с ними как повар с картошкой, соблюдая все правила конспирологии?
— Поживёшь с моё — не такому научишься, — предупредила мама его вопрос. — Есть мысли о будущем в этой светлой бестолковой голове?
— Ни одной. Пустота торичеллиева20. Ни мыслей, ни шансов — совсем ничего. Отчаяние. Абсолютное и полное отчаяние, — признался сын.
— Поэтому и думать не можешь, что отчаяние. Оно всегда на жалости к себе замешено. Гони его, не оно тебе сейчас нужно, а злость. Хорошая, крепкая мужская злость. Как помнишь, когда ты не мог научиться сам шнурки завязывать? В итоге вытащил их из кроссовок и изрезал ножницами на много маленьких шнурочков.
— Помню. Ты мне после этого купила новомодные, самозавязывающиеся, — ответил Наив и даже улыбнулся приятным детским воспоминаниям.
— Во-о-от! Нетривиальный подход — нетривиальное решение!
— Мам, ну какое тут сравнение — где шнурки, а где трындец, в котором мы все оказались!
— Спасибо, что не выругался. Хотя в этом случае я бы и мат стерпела — от правильного слова не откажешься! Там же, Наивушка, там же. Ты всегда умел оригинальничать, сможешь и сейчас, я в тебе не сомневаюсь.
Каждый раз, когда мама так говорила, Наив готов был лопнуть от злости! Она перекладывала на него ответственность за всё. Он пришёл к ней просить совета, а она всё валила на него! Справится он, как же! Как же он справится?
— Выхода нет, мам, нет выхода! Я ничего не могу изменить! Что происходит за границей, непонятно. Выйти на улицу и плюнуть в автоматчика — не выход. Сесть — не выход. Коридор тоже не выход, как оказалось. Смириться, слушаться, выживать — выход, но от одной мысли об этом рвотные позывы. Знаешь, что Веар сказала, когда объявили программу «Счастливое детство»? «Мы все им принадлежим. И я, и ты, и даже маленький зародыш внутри меня — все. Я больше всего боюсь, что, когда рожу, они отнимут у меня ребёнка!» Она сказала то, о чём я и думать боюсь! Мы все им принадлежим, мы — принадлежность, чья-то собственность! Что я могу с этим сделать? Я, один? — сорвался Наив почти на крик.
— Для начала перестать психовать. И это ты точно можешь, — строго сказала мама.
Наив ещё больше разозлился и ещё больше разнервничался. Мама явно была удовлетворена результатом и продолжила «допрос с пристрастием».
— Что тебе мешает действовать?
— Автоматчики! Разве непонятно?
— Нет, не ври. Не автоматчики. Мальчиков с пукалками на ремне всегда стороной обойти можно. Думай! Что тебе на самом деле мешает? Что заставляет тебя так нервничать? — настаивала мама.
— Да беспомощность мешает! Беспомощность!
Он кричал, а мама была само спокойствие:
— Беспомощность — это когда ты что-то не можешь сделать. Ты чего не можешь сделать?
— Ничего не могу!
— Мне нужно конкретно, по пунктам. Наив, ты же знаешь, что я не отстану!
— Я не знаю, что делать! Не знаю! Я у тебя хотел спросить, а ты не говоришь. Ведь наверняка что-то уже придумала! Мам, не мучай меня, и так замучили! Мне кажется, что я теряю себя, цепенею, перестаю сопротивляться. Я мечтаю войти в рамку, как в их видосах показывали, и перестать беспокоиться! Сил же никаких нет! Хочется, чтобы всё вокруг замолчало!
— Сбежать от ответственности можно разными способами. Можно и через рамку, если они вообще есть, конечно, — сказала мама спокойно.
— Как её тащить, ответственность эту, если вокруг сплошные бараны, покорное стадо? Никто не сопротивляется. Все верят тем, кто их тысячу раз обманул. Тупо верят и всё!
— А ты? Сопротивляешься?
— Ты же знаешь, что пытаюсь!
— А они знают, что ты пытаешься?
— Нет, конечно! Теперь никто никому не доверяет!
— Тогда откуда ты знаешь, что они тоже не пытаются? — спросила мама, наклонив голову и пристально посмотрев ему в глаза.
— Знаю. Люди даже перестают разговаривать друг с другом. У меня на работе все на жесты переходят. Молча. Простейшие. Привет, пока, обед, перекур и так далее. Мы в животных превращаемся, в ста-до.
— Или просто адаптируются к постоянной слежке? Мы с девчонками вовсю азбуку глухих учим, чтобы Агафьи не подслушивали.
— И вы? Тоже?
— Конечно. Человек ведь так устроен… Рефлекс свободы.
— Рефлекс? — удивился Наив. — Разве не сами люди свободу выдумали от большого ума?
— Представь себе, нет. Был один знаменитый учёный, физиолог. Он опыты на собачках ставил. Лампочка загоралась — давали еду — выделялась слюна. Помнишь такого?
— Да помню, конечно. Потом лампочка загоралась, еду не давали, а слюна всё равно выделялась. Ужасные эксперименты. Собак сколько измучили, дырок в них наковыряли. Бр-р-р! — от воспоминаний о картинках из школьной программы Наива аж передёрнуло.
— Так вот в той стране, где он работал, не очень распространялись, что в процессе своих экспериментов открыл он ещё один рефлекс и назвал его рефлексом свободы. Для своих опытов он собак закреплял в станки, обездвиживал, а они вырывались. Думал, привыкнут — всё равно вырывались. Месяц, два — рвутся и всё. Не хочет собака жрать, если ограничить её движения. Худеет, почти до изнеможения доходит, и только тогда начинает понемногу есть. Три месяца приходилось кормить в станках, чтобы привыкли.
— Так ведь привыкли же!
— Ага. А потом, когда выпустили из станков, снова отвыкли. Быстренько к свободе вернулись.
