Читаем без скачивания Девочка в красном пальто - Кейт Хэмер

На усыпанном галькой берегу Дороти с девочками поют:

Омылся ли ты в крови,Омылся ли ты в крови,В очистительной крови агнца,Очистительной крови…

Их голоса разносятся над рекой, смешиваются с плеском воды.

Кровь агнца, вода реки – я чувствую их запах. Я даже чувствую их вкус.

Потом он убирает Библию в карман, его большая ладонь ложится на мое лицо, от нее тоже пахнет кровью агнца, и речная вода заливается мне в уши…

– И ее старое имя будет отринуто. Отныне наречена она будет во имя господа, и имя ей будет Мёрси[4]…

Он закрывает мне глаза рукой, сильно толкает, и я падаю навзничь в воду.

Дух у реки, наверное, очень сильный. Течение подхватывает меня и несет прочь.

Я выныриваю, человечки вокруг похожи на раскрашенных кукол – дедушка протягивает руки, кричит: «Она ударилась головой». Мелоди на берегу тоже что-то кричит, продирается через заросли ежевики, расцарапывает лицо о колючки, разрывает платье.

Я снова погружаюсь под воду, долго-долго опускаюсь и вижу там, внизу, белое лицо и руку. Это мама, моя мамочка, мама. Это ее прекрасное лицо, и со дна реки доносится ее голос: «Кармел». И все.

Наступает чернота, как будто дедушкина Библия проглотила меня.

Дедушка давит мне на грудь, а галька впивается в спину.

– Мама. – Из моего рта выливается вода.

– Я достал тебя, дитя, – говорит дедушка, продолжая нажимать мне на грудь. – Я спас тебя. Я спас тебя.

– Не ты, а мама. – Я хочу оттолкнуть его, и он хватает меня за руки.

У Мелоди через все лицо идет глубокая царапина, из которой течет кровь. Дороти относит меня в фургон. Она раздевает меня, закутывает в одеяло, кладет в постель.

– Кармел чуть не умерла, – всхлипывает Мелоди.

Она стоит рядом в разорванном платье, через дырки видны на коже капельки крови от колючек. Я дотрагиваюсь пальцем до одной, и мой палец становится красным.

Дороти снимает с Мелоди платье, у нее все тело в царапинах и ссадинах.

– Ах, боже мой, дитя, – вздыхает Дороти.

Мелоди остается в одних желтых трусиках и начинает плакать еще громче.

– Чшш, чшш, – говорит Дороти.

Она идет к костру, наливает горячей воды в кувшин, потом возвращается в фургон, капает что-то в него из синего пузырька и протирает царапины тряпочкой.

– Все в порядке. Царапины неглубокие, – говорит она. Но все равно вода в кувшине сначала розовеет, потом краснеет.

– Стой спокойно, моя девочка. Я вытащу колючку. – Дороти берет какие-то щипцы и, нахмурив лоб, вынимает колючку. – И еще одну. И еще. Дитя мое, да ты просто как подушка для иголок.

Дороти вытаскивает колючку за колючкой, а я сворачиваюсь клубочком под одеялом, чтобы согреться.

Покончив с колючками, Дороти велит Мелоди в одних трусиках постоять на воздухе, чтобы остановилась кровь. Скоро кровь перестает течь.

– Все в порядке, ты быстро вылечилась, Мелоди, – говорит Дороти. Она надевает на дочку ночную рубашку и посылает к костру.

Потом поднимает с полу мое платье.

– Испорчено, – заключает она.

Я вижу, что в порванные кружева забились камушки, мелкие ракушки и ярко-зеленые водоросли.

Длинные волосы Дороти распущены. Улыбка куда-то подевалась с ее лица. Я вспоминаю мамино лицо, которое светилось добрым ясным светом, и ее голос, который назвал меня под водой моим настоящим именем. Я хочу умереть. Вернуться в эту реку и остаться там с мамой.

– Лучше бы дедушка меня не спасал, – говорю я. – Лучше бы я умерла.

– Глупости говоришь. Для кого это может быть лучше – умереть?

– Для меня.

– Ты глупая, злая и… – Она вытирает мне волосы полотенцем, трет просто зверски, так что смещается кожа на голове. Я молчу. Мне кажется, что вот она-то и спасает меня по-настоящему, этим своим трением возвращает к жизни.

Как только она прекращает, мне снова становится плохо.

– Я хочу обратно в реку. Я не хочу оставаться здесь.

Дороти смотрит мне в глаза:

– Ты привыкнешь.

Я замолкаю.

– Ты привыкнешь ко всему, даже к имени Мёрси. У меня тоже чужое имя. Я выбрала Дороти, это из кино. Они хотели дать мне имя из Священного Писания, но я сказала – ни за что, только Дороти.

– А какое у тебя настоящее имя?

Она не отвечает на мой вопрос, продолжает говорить:

– Человек может привыкнуть ко всему… к имени… ко всему. – Заметно, что она переводит взгляд внутрь себя и рассматривает что-то, видимое ей одной. – Я же привыкла. Когда мы приехали, у нас была только одежда, которая на нас, и… Боже, у нас там все такое яркое, цветное… как я скучаю.

Она перестает тереть мне голову, вид у нее такой же несчастный, как у меня.

– Почему же ты не вернешься домой?

– Потому что я спасаюсь от психа. И потом, я приехала сюда за лучшей долей, чтобы поймать свой шанс.

– Какой шанс?

– Ну, ты, например, такой шанс. От тебя требуется одно: быть хорошей девочкой, делать, что велят, и все будет распрекрасно, просто на пять с плюсом, у нас появится славный домик и, может, даже автомобиль – «Мерседес». Мёрси ездит на «Мерседесе» – что ты на это скажешь? По-моему, очень даже неплохо.

Я не понимаю, о чем она говорит.

– У меня есть имя. – Я говорю медленно, как можно спокойней, чтобы она не рассердилась и не ушла, потому что уж очень мне нравится, как она трет мою голову. – Меня зовут Кармел. Мама сказала, так называется место, которое считается райским. Это католическое имя, как у родителей. Папе оно нравится, потому что напоминает «карамель».

У Дороти такой вид, словно ей нет дела ни до моего имени, ни до его значения, лишь бы поскорее отделаться от меня. Она растирает полотенцем все мое тело, тоже изо всех сил, до боли, но я, по крайней мере, начинаю согреваться. Я даже не возражаю против того, что она откинула одеяло и я лежу голая перед ней, полотенце не в счет.

Потом я сижу у костра, закутанная в одеяло, мои зубы постукивают друг о друга, как будто пытаются что-то сказать. Я чувствую вкус реки во рту и даже в носу. На лбу у меня вырастает огромная шишка. Я трогаю ее – она торчит так, как будто ее приклеили. Они едят бобы ложками из пластмассовых мисок. Только Мелоди не ест – она сказала, что ей больно пошевелиться. На мне моя ночная рубашка, та, что с розовыми цветочками. И теплые носки, большой толстый свитер кого-то из двойняшек, и еще кофта Дороти, а поверх все этого – одеяло, и все равно я никак не могу согреться до конца, до самого нутра.

Дедушка утратил свою лучистую энергию. Снова посматривает искоса, уголком глаза. Дороти набирает поварешку бобов со сковороды, которая висит над костром, и кладет в пластмассовую миску.

– На вот, поешь бобов, Мёрси. Подкрепи свои силы.

Ну, кажется, я ведь ей объяснила…

– Кармел. Меня зовут Кармел, – говорю я.

– Я полагаю, Мёрси – прекрасное имя, вы согласны, девочки? – спрашивает дедушка.

– А можно нам тоже поменять имена, как маме и Мёрси? – интересуется Силвер.

– Нет! – почти кричит Дороти. – Ваши имена менять не будем!

– Мёрси – особенная, Силвер. Не всем девочкам требуется новое имя, – говорит дедушка.

Дороти опять начинает ненавидеть меня, это точно. Ее глаза становятся узкими, как щелки, и сверкают из-за костра.

– Так, значит, мы скоро сможем внести деньги в кондоминиум? – спрашивает Дороти.

И хотя я понятия не имею, что такое кондоминиум, она при этом склоняет голову в мою сторону и поглядывает на меня так, будто я имею к нему какое-то отношение.

Дедушка поднимает руки, успокаивая всех.

– Тихо, тихо. Разве не довольно того, что Мёрси пришла к нам, что она с нами теперь, и мы празднуем сейчас обретение ею нового имени?..

Ну все, с меня хватит. Я вскакиваю с места:

– У меня уже есть имя. Меня зовут Кармел. Вы хотите, чтобы я забыла его, но я не забуду, никогда.

Не могу же я им сказать, что встретилась с мамой на дне реки, и она назвала меня по имени, и отказаться от него – все равно что признать, будто мама никогда не жила на свете. Но они не поймут.

– Тихо, дорогая, – говорит дедушка. – Не следует так волноваться. Сядь, успокойся, поешь бобов. Немного еды пойдет тебе на пользу.

– Не хочу я ваших бобов! – кричу я. – Я хочу к маме! Хочу к маме! И двойняшек тоже не кормите бобами! А то они будут пукать всю ночь!

Мелоди прижимает ладошку ко рту и хихикает, когда я это произношу.

Убегу от них, думаю я. Убегу куда глаза глядят, спрячусь, и они меня никогда не найдут. Я получше заматываюсь в одеяло и делаю шаг за шагом в сторону леса. Носки становятся влажными. За спиной раздаются крики, но уже поздно. Одеяло падает на землю, я не подбираю его.

В лесу я сгибаюсь в три погибели, задыхаюсь, прячусь в зарослях папоротника. Сквозь листья видно, как они толпятся в отблесках костра, машут в сторону леса. Дедушка – отсюда он кажется ростом не больше куклы – идет в фургон за толстовкой, надевает ее.

Я зажмуриваюсь, стараюсь не шелохнуться и впиваюсь пальцами в мягкую землю. «Трак, трак, трак» – дедушка все ближе и ближе. Когда он проходит мимо меня, листья папоротника хлешут меня по лицу.