Читаем без скачивания Сокровище антиквара - Александр Бушков

Смолин со Шварцем опустились на дно, встали, расставив ноги, колыхаясь под легоньким, но все же ощущавшимся течением. Так, что тут у нас…

Дверца не просто распахнута, а еще и надежно примотана к крылу… веревкой? Нет, не сохранилась бы за столько лет… Передвигаясь крохотными прыжочками, под неустанным присмотром Шварца, Смолин приблизился, протянул руку. Точно, толстая проволока.

Кот Ученый поманил его, взял фонарь и посветил в распахнутую дверцу. Смолин оттолкнулся пятками от дна, всплыл к нему, присмотрелся. Руль на длинном стержне (или как он там называется), сиденье, больше смахивающее чем-то на велосипедное… Ага, вот оно что! Левая дверца тоже распахнута настежь, ее, собственно, и не видно, завалившийся на левый борт броневик примял ее ко дну — и в прямоугольном проеме виднеется каменистое дно. Старательный был человек товарищ Вальде — он, несомненно, и вторую дверь проволокой примотал, прежде чем направить броневик в реку: в самом деле, поди угадай, в какой позиции он окажется на дне, а так — обе двери открыты нараспашку, заходи, кто хочешь… Старательная была скотина…

Кот Ученый тронул его за плечо и показал вниз, в проем.

Не самое приятное зрелище открылось Смолину… Слева, в углу, лежало то, что осталось от двух человек, уже мертвыми попавших на дно вместе с броневиком: кожаные куртки и сапоги здорово пострадали от времени и воды, но все же их еще можно опознать как одежду и обувь… а вон там виднеется предмет, как две капли воды похожий на деревянную маузеровскую кобуру… никем не потревоженные за эти годы скелеты лежат в нелепой позе… а где же… ага!!!

В самой корме броневика (или как там ее называть), не далее полуметра от скелетов, лежал мешок, старательно примотанный за горловину той же проволокой к какой-то приклепанной на стене скобе. Судя по размерам, это могло оказаться только искомое…

Ай да Вальде, ай да сукин сын… Ну конечно же, он продумал всё. Останься саквояж свободно лежать, его вполне могло выбросить в одну из распахнутых дверей, пока броневик кувыркался и переворачивался под водой — и ищи его потом по всему дну. Товарищ Вальде поступил со своей обычной предусмотрительностью: упаковал саквояж в мешок, а мешок надежно прикрепил к стенке проволокой. Прямо-таки банковская ячейка… вот только вклад оказался не именной, а на предъявителя… ну кто ж ему тут виноват, чухонской роже…

Смолин невольно передернулся от брезгливости: он представил себе картину девяностолетней давности: прекрасная погода, солнышко и тишина (точно известно из мемуаров, что погода в тот день была прекрасная), на берегу стоит броневик, в котором лежат два трупа, а здоровенный белобрысый чухонец трудится с крестьянской основательностью, крепя внутри мешок, приматывая проволокой обе двери: ручаться можно, без всяких эмоций касаемо недавних боевых товарищей, с которыми пришлось обойтись не вполне прилично… быть может, даже наверняка, в душе у него клокочет яростная радость: я богат, богат, богат! Сука, сволочь, морда чухонская…

Решительно стянув ласты, Смолин примотал их на боку броневика так, чтобы не соскользнули вниз. Взял фонарь и опустил одну ногу в проем. Ухватив его за плечо, Кот Ученый выразительной жестикуляцией потребовал соблюдать максимальную осторожность. Смолин ответил одним-единственным утвердительным жестом. Примерился. Ширины двери, в общем, вполне хватало.

Убедившись, что баллоны не зацепились, он повис на локтях, опустив ноги вниз, осторожненько отставил фонарь, еще раз примерился и медленно опустился в проем, почувствовал босыми подошвами твердое дно.

Буквально через пару секунд сверху ударил сноп света, и рядом с ним приземлился Кот Ученый. Шварц остался наверху, старательно светил: еще раньше было решено, что не с его габаритами лезть внутрь.

В первую очередь Смолин не к мешку нагнулся — он присел на корточки (зацепив все же легонько баллонами о нечто выступающее), направил вниз луч фонаря. В затылке черепа явственно виднелось идеально круглое отверстие — входное отверстие пули. Ну конечно, в затылок бил, гад — столь же предусмотрительно и обстоятельно, как все, что он делал… Второй череп оказался скрыт под кучей — но и с ним, несомненно, обстоит в точности так же, оба ничего не успели понять, мир померк, вот и все…

Трудно сказать, что Смолин сейчас испытывал: странные и непонятные были мысли, прыгали, совершенно хаотически. «Вы уж извините, мужики, — мысленно произнес он, чувствуя непонятную усталость. — Вам, в принципе, все равно, а у нас, что поделать, ремесло такое…»

В нем ожил антикварий — и он, осторожно протянув руки, поднял со дна тяжеленную деревянную кобуру с маузером внутри — изрядно разбухшую от многолетнего пребывания под водой, но отлично можно было разобрать глубоко выжженную надпись: «ДАЕШЬ МИРОВУЮ РЕВОЛЮЦИЮ!». И выше — пятиконечная звезда в ореоле лучей…

Эту вещь он просто не мог здесь оставить — маузер Кутеванова, доподлинный. Не Дзержинский, конечно, не Буденный и не Ворошилов — но для Шантарска личность крайне историческая… «Хрен я его кому продам, — подумал Смолин с каким-то непонятным ожесточением. — На жизнь мне и так хватает. Приведу в божеский вид и себе оставлю — быть может, как напоминание о сложности жизни и тех чудесинах, что судьба с людьми выписывает…»

Осторожно переступив через кости, зорко следя, чтобы не зацепиться баллонами за всевозможные железные хреновины, торчавшие там и сям, он сделал два шага, коснулся мешка. Дерюга моментально расползлась под его пальцами, словно мокрая туалетная бумага, Смолин разодрал ее окончательно — и перед ним оказался старинный саквояж, сразу видно, туго набитый, с позеленевшими медными оковками.

Присел на корточки, коснулся кожаного бока — ощущение оказалось не из приятных, нечто невероятно склизкое, холодное, липкое… К горлу даже комок подступил, но Смолин справился с отвращением, прикоснулся уже обеими пятернями. И убедился, что ослизлая кожа готова лопнуть к чертовой матери.

Повернувшись к Коту Ученому, красноречивым жестом обрисовал ему ситуацию. Тот кивнул, вернулся к проему и подал Шварцу условленный сигнал — предвидя именно такую коллизию, они прихватили и соответствующую тару.

Шварц просто-напросто запулил большой пластиковый мешок вниз, свернутый в комок — он спланировал, разворачиваясь, Смолин подхватил, развернул. Сильно дернул, оторвав истлевшую горловину с куском проволоки, так и оставшуюся болтаться на стенке. Аккуратненько накрыл саквояж мешком, поддернул снизу. Попробовал приподнять — тяжеленько, вот именно, тридцать фунтов, или двенадцать с лишним килограммов…

Как частенько уже случалось в подобных ситуациях, он не чувствовал ни особой радости, ни воодушевления, скорее уж тоскливую тихую усталость. Еще и оттого, что тут были эти двое. Оказавшиеся не в том месте, не в то время и не с тем приятелем за спиной…

«Бог ты мой, — подумал Смолин не без некоторого садизма, — как же его должно было корежить все эти годы, суку чухонскую! Годами болтаться по-над берегом, пялиться на темную непрозрачную воду, прекрасно зная, что там, на дне — и не иметь никакой возможности до клада добраться. Хочется думать, что корежило его долго и качественно, паскуду такую…

Нет уж, товарищ Комбриг, — подумал Смолин с холодной яростью. — Всерьез достать тебя уже невозможно по чисто техническим причинам — но все же я тебя достану, насколько удастся, устрою тебе посмертный стриптиз, то бишь явление подлинной твоей физиономии. Так и будет, слово даю…»

Шварц опустил сверху веревку, а когда ею завязали горловину мешка, без натуги вытянул клад наружу. Смолинские ласты лежали на том же месте, где он их оставил.

Подъем ни малейших трудностей не представлял — даже для Смолина с его невеликим опытом подводных странствий. Мешок оставили на дне, Шварц поднимался, разматывая моток веревки. А оказавшись в лодке, груз вытянули без особого труда. Перевалили через борт, плюхнули на дно моторки. Все обстояло буднично и просто. Кладоискательство все же порой — довольно скучное занятие…

Они сидели в лодке, по-прежнему стоявшей на якоре, и молчали. Меж их расставленных ног лежал пластиковый мешок и все еще истекавшая водой пистолетная кобура с лозунгом, который товарищ Кутеванов выжег собственноручно и свято в него верил. Некоторое напряжение явственно чувствовалось в воздухе.

— Ну ладно, — сказал Смолин, чтобы оборвать наконец неловкое молчание. — Ножик дайте…

Шварц подал свой, швейцарский армейский, толщиной чуть ли не с ладонь: любил он такие цацки, спасу нет… Тщательно закатав края синтетического мешка, Смолин, бормоча «Понапихали черт-те чего…», какое-то время разбирался с парой дюжин причиндалов, пытаясь понять, где же тут, собственно, лезвие. Догадался наконец, открыл и, не особенно примериваясь, полоснул по пухлой боковине саквояжа.

Кожа рассеклась как бумага, Смолин повел разрез донизу, на всю боковину. В образовавшемся отверстии виднелись темные небольшие мешочки. Он наугад вытащил один (плюнув на неприятное ощущение), ткнул лезвием. Мешочек — видимо, замшевый — разошелся так же легко, и лезвие с хрустом уткнулось в монеты, тускловато-желтые, тяжелой звенящей струйкой пролившиеся на красную синтетику.