Читаем без скачивания Я, мои друзья и героин - Кристиане Ф.

Было абсолютно всё равно, что обо мне думают посторонние. Когда у меня начинался этот отвратительный зуд, когда чесалось повсюду, где одежда была тесной, я просто чесала там, где чесалось. Мне ничего не стоило, например, в метро снять сапог или задрать юбку до пупка, чтобы почесаться. Меня интересовало только, какого мнения обо мне наши люди из компании…

А рано или поздно любому игловому становится уже абсолютно всё по барабану, когда они уже не контачат ни в одной тусовке, потому что вообще не способны уживаться с людьми. Я знала некоторых старых нарков, которые кололись уже пять или даже больше лет и всё ещё были живы… У нас было странное отношение к старикам. Эти одиночки, с одной стороны, были для нас очень крутыми личностями.

Было неплохо иметь возможность сказать на сцене: вот мол, я знаю того и того из старых… С другой стороны, мы их презирали, – они ведь действительно опустились на самое-самое дно… Мы, молодые, их боялись. В этих стариках не оставалось уже ничего человеческого, действительно ни малейших остатков совести. Они могли так врезать с плеча по своему брату-наркоману, если им нужен был дозняк, что мало не покажется. Самого дикого из них звали Левый – он был самым левым типом на сцене.

Дилеры, завидев его, убегали ещё быстрее, чем при полицейской облаве, потому что если ему вело поймать какого-нибудь барыгу, то он просто отнимал весь порошок и всё. Никто из дилеров не отваживался сопротивляться ему, ну а всякая мелюзга вроде меня приходила в настоящий ужас при одном только упоминании Левого…

Знакомство с Левым я испытала на собственной шкуре… Как-то раз, когда я только закрылась в дамском сортире, чтобы ширнуться, кто-то спрыгнул прямо на меня через перегородку. Левый! Я знала уже из рассказов, что это был его любимый приём – караулить у сортира, пока туда не зайдёт девочка с дозой. И я знала, каким грубым он может быть. Так, короче, я отдала ему мой шприц и дозу. Он сразу успокоился, вышел и остановился перед зеркалом. Он уже ничего не боялся в этой жизни…

Вогнал себе дозу прямо в шею. На всём его теле просто не оставалось ни одной здоровой вены – давно камыш шумел. Кровь лилась ручьём. Я думала, он попал прямо в сонную артерию… Его это впрочем, нисколько не волновало. Он просто сказал: «Ну и славненько!» – и отвалил.

По меньшей мере, мне было ясно, что так далеко я не зайду. Даже если захочу.

Чтобы так долго жить с героином, как Левый, нужно быть действительно очень серьезным типом, а я такой явно не была. Я же не смогла даже сумочки стащить у бабушек из КаДеВе…

В нашей компании речь шла всё больше и больше о работе. У парней были те же проблемы, что и у наc. Что говорить, это был не праздный интерес – тут мы могли практически помочь друг другу. Мы, девушки, делились между собой опытом общения с клиентами. Круг клиентов, которых мы обслуживали, со временем был очерчен достаточно чётко. И если для меня, например, какой-то клиент был в новинку, то возможно, что Бабси или Стелла уже имели с ним дело. И было неплохо знать их опыт.

У нас были достойные рекомендации клиенты, клиенты менее достойные рекомендации и совершенно противопоказанные. При оценке фраеров личные симпатии в расчёт не принимались. Нас совершенно не интересовало, что у него за работа, женат ли он и так далее… Обо всей этой личной чепухе, которую нам так любили поведывать клиенты, мы не говорили. Речь шла только о наших профессиональных преимуществах в общении с тем или иным из них.

Так, например, предпочтение оказывалось тем фраерам, которые панически боялись венерических болезней и работали только с резиной. Они, к сожалению, встречались редко несмотря на то, что каждая девушка на панели раньше или позже ловила какой-нибудь геморрой и, – естественно, – боялась обращаться к врачу из-за наркотиков.

Преимуществом было, если клиент с самого начала ничего особенного не хотел – только по-французски. Тогда не приходилось часами торговаться с ним. Плюсом было и относительная молодость клиента, – если он не был так отвратительно жирен, если он обращался с тобой не как с куском говна, а всё-таки как с человеком, приглашал поесть, например…

Но самым важным критерием была, конечно, платежеспособность фраера: как много денег и за какую работу можно было с него стрясти. Неудовлетворительными признавались те фраеры, которые не придерживались договоренностей и внезапно силой и угрозами пытались затащить нас в пансион, где хотели получить добавочные услуги.

Самых отмороженных мы узнавали издалека… Тех, что пытались в конце силой отнять деньги обратно, говоря, что они, мол, не довольны качеством. От таких отморозков парни страдали ещё больше, чем мы.

Так начался новый семьдесят седьмой год. Я практически не замечала, как летит время. Лето или зима, Рождество или Новый год – для меня все дни были одинаковы.

Особенностью Рождества было, правда то, что я получала в подарок деньги, и могла позволить себе сделать на одного или двух клиентов меньше. Всё-таки праздник! Да и слава богу – практически нереально было в праздники найти клиента…

Я была будто совершенно выключена из жизни в то время. Я не задумывалась ни о чём. Я ничего не понимала и не воспринимала. Я была полностью зациклена на себе.

И я не знала, кто я. Иногда даже не знала, жива я ещё вообще или уже нет.

Почти ничего не могу вспомнить о том времени. Да там и не было ничего важного, что нужно было бы помнить. До одной субботы в конце января. Тогда я пришла домой под утро. Не знаю почему, но у меня было очень хорошее настроение. Я легла в постель и представила себе, что я – молодая девушка, пришла с танцев, где встретила милого парня и теперь вот влюблена по уши. Да – теперь мне было хорошо только во сне, потому что там я была совершенно другой… Мне нравилось видеть себя этаким веселым тинейджером – таким же благополучным, как на рекламе «Кокаколы».

В полдень меня разбудила мама и принесла обед в постель. Она всегда приносила мне обед по воскресеньям, если я была дома, а не у Детлефа… Ну, я проглотила пару кусков… Я и вправду не могла уже есть ничего кроме йогурта, творога и пудинга.

Отодвинув поднос, взялась за свой мешок. Мешок был весь изорван и искромсан, без ручек, повсюду дыры, потому что кроме шприца и сигарет, я запихивала туда ещё и куртку. Я была настолько ко всему равнодушна, что и не думала никогда пойти, например, взять себе новый мешок. Слишком безразлична к таким мелочам… Кое-как поднявшись, я прошаркала с мешком в обнимку в ванную – мимо мамы. Закрыла за собой дверь… В нашей семье никто кроме меня не закрывал дверь ванной.

Посмотрела в зеркало. Увидела там ввалившееся чужое лицо. Я уже давно не узнавала себя в зеркале. Лицо принадлежало не мне. Точно так же, как и совершенно отощавшее тело. Его я вообще не чувствовала. Оно уже не реагировало ни на боль, ни на что. Героин сделал его бесчувственным: тело не ощущало голода или даже высокой температуры. Отмечало только ломку…

Я стояла перед зеркалом и готовила. Меня особенно тянуло вмазаться, потому что сегодня у меня был просто убойный порошок… Обычный героин на рынке был белого или такого слегка коричневатого цвета, а этот мой сегодняшний порошок был серо-зелёным в яблоках. Это был особо грязный замес, но он давал без компромиссов яркий приход… Правда, страшно бил по сердцу, и поэтому нужно было быть особенно осторожным с дозировкой. Вгонишь чуть больше и – привет! Но сейчас меня пёрло как маленькую в предвкушения прихода.

Я воткнула иглу в вену потянула, и шприц моментально заполнился кровью. Я пару раз профильтровала гадость, но она всё равно была страшно грязной. И поэтому это случилось… Игла забилась! Это, пожалуй, самое худшее, что может случиться с наркоманом. Героин-то уже смешался с кровью, а кровь – она быстро свёртывается!

Всё делать нечего: деньги выброшены на ветер, так случается иногда!

Итак, игла забилась, и я не могла и капли вытрясти из машины… Нажала со всей силы, чтобы протолкнуть грязь сквозь иглу – ух, меня аж затрясло! Вот, вот – игла стала пропускать что-то! Я нажала ещё, чтобы добрать последние остатки но иглу опять застопорило. Меня обуяла холодная ярость… Оставалось только восемь десять секунд до прихода – а тут…! Я нажала со всей силы. Камера соскочила, и кровь разлетелась-разбрызгалась по всей в ванной…

Приход был страшен… Мне пришлось держать голову обеими руками. В сердце я чувствовала страшные спазмы. В голове грохотало, будто кто-то бил там кувалдой, кожу головы покалывало как будто миллионом булавок. Левой рукой я не могла и пошевелить – её парализовало?

Когда я снова смогла двигаться то первым делом взяла салфетки, чтобы смыть кровь. Кровь была повсюду в ванной: на умывальнике, на зеркале и на стенах. К счастью у нас всё было покрашено масляной краской, и брызги легко смывались. Я уже принялась за работу, но тут моя мама некстати начала ломиться в дверь, словно медведь какой-то. Она грохотала кулаками по двери и кричала: «Открой, пусти меня, почему ты вообще закрываешься! Что это за новые манеры?!» Я спокойно крикнула ей: «Заткнись, я уже выхожу». Я была на взводе: мне казалось, что она нарочно именно сейчас меня нервирует, и в полной лихорадке отмывала кровищу. Наверное, в панике я не доглядела пару кровавых брызг и оставила салфетку в раковине. Я открыла, и мама ринулась, чуть не снеся меня с ног, в ванную. Ну да ладно, ничего не предчувствуя, я думала, что ей просто нужно срочно в туалет. Я пошла с моим мешком обратно в свою комнату, легла на кровать и вытащила сигареты.