Читаем без скачивания Каталог утраченных вещей - Юдит Шалански
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Час мученичества близок, и Мани обращается к своим последователям: «Берегите мои книги! И запишите слова истины, что вещал я вам от времени до времени, дабы не были они утрачены».
И вот они пылают. Чистое золото течет из пожирающего их огня. Не вселенский пожар, не объятое пламенем мироздание уничтожает священные тексты манихеев, но костер, разведенный их ненавистниками. Те не терпят прекословий, и кара ждет всякого, кто противится. Ибо где верующие, там и безбожники, где благочестивые, там и еретики, а где истинное учение, там мгновенно распаленная рьяность его сторонников, которые тщатся отделить правильное от ложного так же взыскательно, как отделяет Мани Свет от Мрака. Огонь не слишком-то разборчив, сколько бы ни утверждали, будто добычей его становится только неправедное.
Что сгорает вместе с сокровенными текстами манихеев? Расчеты о конце света и целое собрание магических книг, сборники заклинаний против дьявола и внушительный ворох противоречивых философий, тысячи экземпляров Талмуда, сочинения Овидия, трактаты о Святой Троице и о смертности души, о бесконечности и истинных размерах Вселенной, о форме Земли и ее месте среди небесных тел. Допросы идут на протяжении многих дней, костры пылают столетиями. Огонь греет сердца всеведущих, он растопляет бани в Александрии, Константинополе и Риме, но когда глаза уже больше не в силах морочить разум, природа начинает вразумлять книги. Как страшна, должно быть, истина, если свет ее затмевает обступившую со всех сторон тьму глубочайших заблуждений? После очередного усовершенствования подзорной трубы, которой предназначено делать далекое угрожающе близким, горизонт смещается, неизменно расширяя границы видимого: речь нынче не о небесной чаше, а об орбитах, не о кругах, но об эллипсах, не о туманных пятнах, но о шаровых скоплениях звезд и спиральных галактиках, к шести планетам добавляются седьмая, восьмая, девятая – последняя снова не в счет, мистерии оборачиваются материями с не менее причудливой историей, чем космология Мани, – взять хотя бы солнца, которые удерживают планеты на их орбитах, черные дыры, которые рвут и поглощают звезды, туманности, излучающие свет, встретить который в далеком будущем будет некому. Неважно, сколь велик арсенал цифр и формул, описывающих космос, сколько в нем знания. Пока имеет силу время – да и кто бы в том сомневался? – любое объяснение будет лишь нарративом, заезженной пластинкой о притяжении и отталкивании, о начале и конце, о становлении и угасании, о воле случая и необходимости. Вселенная растет, ширится, разметает галактики, чуть ли не бежит ото всех теорий, что пытаются ее истолковать. И мысль об этом бегстве, о неудержимом врастании в зыбкую пустоту вызывает еще больший ужас, чем если бы мироздание уменьшалось, давало усадку, сворачивалась до той самой больной точки, с которой всё началось, в которой сплавились сила и масса, время и пространство, – сперва точка, потом ком, заживо погребенный, а дальше взрыв: пространство расширяется, сжатая раскаленная субстанция набухает, стынет, порождает атомы, свет отделяется от материи, и – каким бы невероятным это ни казалось – рождается видимый мир: солнца, молекулярные облака, пыль, космические твари. Вопрос о начале – это и вопрос о том, чем всё закончится. Будет ли Вселенная и дальше расширяться, набирать обороты или в один прекрасный день повернет вспять, снова станет сокращаться, завязнет в вечном круговороте, где нет места ни рождению, ни смерти. Да что мы вообще знаем! Наверняка известно, пожалуй, только одно: конец света придет, пусть временный, но самый ужасный, какой только можно помыслить: Солнце раздуется до гигантских размеров, поглотит Меркурий и Венеру, закроет собой всё небо. От чудовищного жара вода в океане испарится, камни потекут, лопнет кора Земли, и выплеснутся наружу ее внутренности, – так будет до тех пор, пока не наступят холода, а с ними конец времени.
Но солнечный шар еще висит на величавом темно-синем небосводе, над страной, которой много тысяч лет, которая мнит себя древней как человечество и знает только две экстремы: несущую гибель пустыню из песка и камня и живительные воды Нила; каждое лето тот в продолжение ста дней разливался по долине, превращая ее в гигантское озеро и оставляя после спада воды жирный слой ила, отчего здешние почвы делались необычайно плодородными. Но после того как воду стали запирать мощными стенами плотин, а потом вести по лабиринту из тысячи тысяч каналов со всеми дамбами, запрудами и водосливами – а всё за тем, чтобы обеспечивать орошение полей в течение круглого года, отбирать у пустыни новые территории и даже на самой песчанистой почве снимать по два урожая, – благодатный разлив с тех пор не наступает. Землю вдоль Нила издревле пахали деревянными плугами, с помощью кряжистых быков, нынче же оседлому народу феллахов остается только посылать своих детей в пустыню, где на месте брошенных селений в кучах обломков те ищут селллах – богатое азотом удобрение, что встречается в высушенных на воздухе кирпичах, из которых в древности возводились стены.
Тот день 1929 года выдался необычайно жарким, когда трое подростков, бродивших близ Мединет-Мади среди занесенных песком руин, обнаружили в одном из подвалов полусгнивший деревянный ящик, который, выволоченный на солнце, тут же развалился и явил миру несколько полуистлевших пачек папируса. Они напитались водой так сильно, что неисчислимые колена червей и муравьев их не тронули – не живностью оказались разъедены кодексы, а мельчайшими кристаллами соли, – и когда недолгое время спустя они попадают в лавку старьевщика, заглянувшие туда господа не сразу решаются выложить деньги за маловнушительную, с почерневшими краями, слипшуюся ветошь. Наконец, берут сомнения и реставратора: осмотрев полусгнившую пачку, тот сообщает, что разгадать древнюю тайну папируса навряд ли удастся.
После многомесячной кропотливой работы, при помощи крошечных пинцетов и наклонной поверхности ему всё же удается отделить друг от друга несколько листков – таких тонких и ломких, что стоит ненароком чихнуть, и они превратятся в пыль. Провидение или случайность!? Как бы там ни было, но пока в Берлине вооруженные лупами и зеркалами ученые склоняются над шелковистыми фрагментами расправленных под стеклом писаний – судя по всему, писаний священных, в Калифорнийской обсерватории, что расположена на вершине горного кряжа недалеко от Лос-Анджелеса, физик Фриц Цвикки наводит двухсотдюймовый телескоп на созвездие Волосы Вероники. Он следит за движением размытых туманных пятен, которые оказываются самостоятельными галактиками, и, сопоставляя наблюдения с расчетами, делает открытие.
Ни одна зримая материя не способна удержать такое скопление галактик. А следовательно, есть во Вселенной скрытая масса, которая проявляет себя через гравитационное поле, ею же самой порождаемое. Именно эта масса начала объединяться в кластеры чуть раньше прочих субстанций и проложила под воздействием собственной гравитационной силы колею, по которой следовало всё остальное. Видя в новой – и, в сущности, непознанной – космической силе нечто мистическое, Цвикки называет ее «темной материей».
Тем временем берлинским ученым удается систематизировать хранящиеся под стеклом фрагменты, и теперь дело за расшифровкой. Тексты, написанные с необычайной искусностью, предрекают закат манихейства и рисуют в красках уготованные членам общины страдания. Однако несут они и другую весть:
Тысячи книг будут спасены. Окажутся в руках праведных и благочестивых: Живое Евангелие и Сокровище жизни, Прагматия и Книга тайн, Книга гигантов и Послания, Псалмы и Молитвы моего Господа, Его Образ и Его откровения, притчи и мистерии – не затеряется ни одна. Сколько будет утрачено, сколько погублено? Уже пропали тысячи и тысячи возвратились, а значит, люди обрели их снова. Значит, рано или поздно они приложатся к ним устами и произнесут: «О мудрость величия! Броня апостола Света! Где таилась ты? Откуда пришла? Как тебя отыскали? Сердце ликует, оттого что Писание теперь в их руках». Ты застанешь их за книгами, услышишь, как читают они вслух, возглашая название каждой, имя Господа и имена тех, кто не жалел сил ради ее создания, имя человека, ее записавшего, а также того, кто расставлял знаки препинания.
Долина реки Рикк
Грайфсвальдская гавань
