Читаем без скачивания Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

Порой жизнь трудная и хочется сбросить бремя и жизненные невзгоды. Одни люди ходят к психотерапевту, другие ныряют в холодное озеро или путешествуют по миру. Но я не знаю ничего веселее игры в баскетбол. У нас в Лаборатории много мужчин (и женщин!), которые любят баскетбол. Они приехали со всего света — из Европы, Латинской Америки и не только. Не могу сказать, что я лучший баскетболист, я уже немолод, у меня болят колени, и к тому же я невысокий, а это недостаток. Но я очень серьезно отношусь к игре, и когда в жизни случается большая проблема и мне кажется, что я больше не хочу жить, я иногда представляю себя на поле, как я пытаюсь издали забросить мяч в корзину или обхожу гибкого соперника. Я стараюсь играть умно. Поэтому я нередко побеждаю даже более высокого и быстрого игрока, скажем, из Африки или Бразилии. Но выигрываешь ты или проигрываешь, важнее всего дух этой прекрасной игры. Так что если у вас есть время по вторникам или четвергам в обеденный перерыв (12.30), пожалуйста, присоединяйтесь ко мне и нашим коллегам — мы прекрасно проведем время за здоровым развлечением в центре физического воспитания. Вам станет лучше, и жизненные невзгоды «растают»!

Помнится, я уговаривал отца выбросить кусок про то, что он невысокий, и про больные колени, но он сказал, что хочет быть честным. Я внушал ему, что в Америке люди закрывают глаза на свои слабости и подчеркивают свои невероятные достоинства. Теперь, если вдуматься, мне стыдно, что я родился в Куинсе и съедал горы питательной еды, отчего дорос до полунормальных пяти футов и девяти дюймов, в то время как отец еле-еле добрался до отметки в пять с половиной футов. Это ему, спортсмену, а не мне, малоподвижному тюфяку, нужны лишние дюймы, чтобы на баскетбольном поле взлетать выше бразильских обладателей развитых гипофизов.

Внизу раздался знакомый крик — мама возвещала по-русски:

— Леня, ужин готов!

В столовой, обставленной глянцевитой румынской мебелью, которую Абрамовы импортировали из своей московской квартиры (всю эту мебель можно впихнуть в одну маленькую американскую комнатку), стол был накрыт по-русски гостеприимно: четыре сорта пикантной салями, тарелка с резиновым языком и вся мелкая рыбешка Балтийского моря, не говоря уж о священной кляксе черной икры. Юнис в своем ортодоксальном наряде села во главе стола на пасхальную подушку, точно царица Эстер, хмурясь от избытка внимания к своей персоне, не понимая, что делать с этими потоками любви и ее противоположности, что вихрились в пропахшем рыбой воздухе. Родители тоже сели, и отец по-английски произнес сезонный тост:

— За Всевышнего, создавшего Америку, страну свободы, и давшего нам Рубенштейна, который убивает арабов, и за любовь, в такие времена расцветшую между моим сыном и Ев-ни-кой, которая, — откровенно подмигнув Юнис, — одержит победу, как Спарта над Афинами, и за лето, самое время для любви, хотя кое-кто, вероятно, скажет, что лучше весна…

Пока его голос грохотал, а водочная рюмка, добытая на какой-то диковатой гаражной распродаже, подрагивала в нездоровой руке, мама, скучая, наклонилась ко мне и по-русски заметила:

— Кстати, у твоей Юнис очень красивые зубы. Может быть, ты женишься?

Я видел, как Юнис пытается уловить ключевые мысли отцовой речи (арабы — плохо, евреи — хорошо, китайский центральный банкир — может, и ничего, Америка — всегда на первом месте в его сердце) и истолковать напряженность мамы, когда та заговорила со мной по-русски. Юнис летела в потоке чувств и идей, но в лице ее читался страх — жизнь мчалась стремительно, и Юнис не успевала понять.

Тост перешел в удовлетворенный бубнеж о политике, и мы принялись беззастенчиво набивать рты — все мы родом из стран, подыхающих от голода, и все не чужды соли и рассолу.

— Юнис, — сказала мама, — может, ты мне объяснишь. Кто Ленни по профессии? Я никак не пойму. Он ходил на факультет бизнеса в Нью-йоркском университете. То есть он кто — бизнесмен?

— Мама, — сказал я, выдохнув. — Прошу тебя.

— Я к Юнис обращаюсь, — ответила мама. — Это женские разговоры.

Я впервые видел у Юнис такое серьезное лицо, хотя как раз в этот миг меж блестящих ее губ исчезал хвостик балтийской сардины. Интересно, что она скажет.

— Ленни делает очень важное дело, — сказала она моей маме. — По-моему, это вроде медицины. Он помогает людям жить вечно.

Отец грохнул кулаком по столу — сломать румынскую конструкцию силы не хватило, но все равно я внутренне съежился, испугавшись, что он сделает больно мне.

— Невозможно! — закричал отец. — Во-первых, это нарушать все законы физики и биологии. Во-вторых, это аморально, против Бога. Тьфу! Кому оно надо?

— Работа есть работа, — сказала мама. — Если глупые богатые американцы хотят жить вечно, а Ленни зарабатывает, тебе-то что? — И она замахала на него рукой. — Дурак.

— Да, но что Ленни знает про медицину? — Отец уже разошелся и дирижировал вилкой с маринованным грибом. — Он ничему не учится в старшей школе. Какой у него средневзвешенный показатель? Восемьдесят шесть и восемьсот девяносто четыре.

— Факультет бизнеса имени Штерна был одиннадцатым в списке лучших по маркетингу, а Ленни по нему и специализировался, — напомнила отцу мама, и у меня на душе потеплело — она встала на мою защиту. Они нападали и защищали по очереди, словно каждый хотел высосать из меня некую дозу любви, пока другой тычет в затянувшиеся раны. Мама повернулась к Юнис: — Ленни говорить, вы в совершенстве владеете итальянским.

Юнис опять покраснела.

— Нет, — сказала она, опустив глаза и ладонями обхватив коленки. — Я все время слова забываю. Неправильные глаголы.

— Ленни жил в Италии год, — сказал отец. — Мы к нему приезжаем в гости. Ничего! Бу-бу-бу, бе-бе-бе. — И он заерзал, изображая, как я хожу по римским улицам и пытаюсь заговаривать с местными.

— Неправда, Борис, — обронила мама. — Он нам купил прекрасный томат на рынке пьяццы Витторио. Торговался. Сбросил до трех евро.

— Томаты — это просто! — ответил отец. — По-русски «помидор», по-итальянски «помодоро». Даже я знаю! Вот если б он сторговать нам огурец или тыкву…

— Заткнись уже, Боря, — по-русски сказала мама. Она поправила летнюю блузку и впилась в меня взглядом. — Ленни, сосед мистер Вида показать нам тебя на канале «101 человек, которых стоит пожалеть». Зачем ты так? Этот сосохуйный мальчик, он же над тобой смеется. Говорит, ты толстый, глупый и старый. Что ты плохо питаешься, и у тебя нет профессии, и очень низкий рейтинг Ебильности. А еще он сказал, что в компании тебя понизили. Нам с папой очень грустно.

Отец стыдливо отвернулся, а я между тем сжимал и разжимал пальцы на ногах. Так вот почему они сердятся. Я им столько раз говорил: не надо смотреть сливы и данные про меня. Я сам по себе, у меня свой мирок. Я живу в Естественно Сложившемся Пенсионном Сообществе. Только что научился СЭКСить. Неужели не на что больше потратить годы на отдыхе от трудов — только болезненно разглядывать в лупу единственного ребенка? Дались им эти помидоры, средневзвешенный и «кто ты по профессии».

Тут заговорила Юнис, и ее прямолинейный американский английский зазвенел в тесноте нашего дома:

— Я ему тоже сказала, что не надо там появляться. И он больше не будет. Ты же не будешь больше, Ленни, правда? Ты такой хороший и умный, зачем тебе?

— Вот именно, — сказала мама. — Вот именно, Юнис.

Я не сказал им, что получил назад свой стол. Я вообще ничего не сказал. Я устроился поудобнее и стал смотреть, как две главные женщины моей жизни глядят друг на друга поверх блестящего румынского стола, стонущего под пластиковой скатертью и двадцатью галлонами майонеза и консервированной рыбы. Они смотрели друг на друга, и в их глазах читалось безмятежное взаимопонимание. У некоторых матери враждуют с подругами, но со мной такого не бывало. Двум умным женщинам, вне зависимости от возраста и опыта, несложно прийти к согласию касательно меня. Этого ребенка, словно бы говорили они…

Этого ребенка еще нужно воспитывать.

Умеренность, милосердие, вера, надежда

Почтовый ящик Юнис Пак на «Глобал Тинах»

25 июня

Юни-сон — Зубоскалке:

Привет, Прекрасная Пони,

Как оно, дырка? О господи. Или «ой вей», как сказал бы мой еврейский парень. У меня все очень странно. Жаль, что ты не можешь прилететь, — сходили бы в «Падму» к парикмахеру. Я ужасно обросла и дико выгляжу. Может, пора делать аджуммский перманент, как у наших мам, сушишь волосы утром, и получается шапочка. И бедра у меня теперь тоже аджуммские! Круто, да? Я выгляжу как помесь тети Сувон с уткой. И жопа ТАКАЯ ОГРОМНАЯ, больше, чем у Ленни, а у него такая сплюснутая средневозрастная жопа — прости, не хотела, чтоб тебя опять стошнило. Видишь — мы идеально друг другу подходим! Зови меня теперь Жирна Макжирна, ладно?