Читаем без скачивания Превращение Локоткова - Владимир Соколовский

Костя снова уснул, а Валерию Львовичу вспомнился вдруг Гастон, певший эту песню в последнюю их встречу. Каково-то ему теперь живется, бывшему сердечному другу? Скачет днем немолодым зайчиком, а ночью ноет в своей норе?.. И ну его к Богу. Локоткову стало тяжело, захотелось переключиться на что-нибудь приятное, — но вместо того подумалось о мальчике, из-за которого угодил в тюрьму. Ох и срамота, низость — выскочить с кулаками на такого же, как этот Костя — слабого, беззащитного, пугливого до судорог… Он облился жгучим стыдом, впервые за все прошедшее с того дня время… И то, что было дальше — это тебе поделом. Не надо и преувеличивать своих страданий: ведь везде, где побывал, остался и жив, и цел. Только что человека не было рядом. Так его и никогда не было.

— Пухой, пухой… — снова проснулся и засучил ручками Костя.

Но они уже подъезжали к больнице. Тобка сразу убежал куда-то, а дурачка Локотков на руках понес в приемный покой. Увидав врача, Костя оскалился и начал вырываться. Таня и Локотков с трудом удерживали его на кушетке, пока обследовали ногу. «Перелом, — сказал врач. — Надо делать операцию. Господи, куда же нам его такого, если мы и с нормальными смучились?» «Ничего, — стала успокаивать его Таня. — Он тихий, когда привыкнет, невредный». «То-то — когда привыкнет! — усмехнулся врач и распорядился: — Ладно, давайте отсюда, станем его готовить. Звоните, в-общем, наведывайтесь, а пока — шагом марш!»

Локотков с Таней вышли из больницы. Сойдя с крыльца, Валерий Львович остановился, как-то растерянно развел руками: «Знаете, Таня, — неясно почему, но такое впечатление, будто у меня ребенка отобрали». Яркий свет из окон покоя падал на них. «Вы добрый! — сказала ему Таня. — Я раньше о вас почему-то по-другому думала. А вы — вот, оказывается…» «Я-то добрый? Ошибаетесь, Таня, ох, ошибаетесь!» «Да хватит вам врать-то, я ведь чувствую, я женщина…»

Зашумел мотор, и машина двинулась обратно. Теперь Тобка спал на локотковских коленях, поуркивал во сне. Таня вела молоковозку молча, и Валерий Львович был благодарен ей, что она не раздражает его женской пустой болтовней. Какая хорошая девчушка, что бы он без нее делал, где искал этих бедолаг! Захотелось в какой-то момент снять с руля ее руку и прижать к своей щеке. Сейчас вот они единомышленники, люди, сплоченные общим делом, а приедут в Рябинино — снова все распадется, снова придется одному коротать вечера на крыльце, теперь уже без Кости, когда он еще выпишется?.. Нет, так не должно произойти. Но что для этого надо сделать? От езды, от работы с педалями подол Таниного платья вздернулся, открыв белеющие в темноте круглые колени. Таня заметила взгляд Локоткова, погрозила пальцем, одернула платье. Сделала она это, однако, так необидно, без зла, что Валерий Львович удивился еще раз: откуда столько такта в деревенской девчонке? Повезет, кому достанется… Тут его стало клонить в сон, и он задремал.

Локоткову приснилось, будто он — революционер, давний герой его диссертации, едет в тряской бричке в отцовское имение. Позади первый курс университета, впереди — каникулы, или, как их раньше называли, «вакации». Качает дорога, лежащая под теплой пылью, а у молодого студентика жизнь позади еще куцая, тонкий голос не надорван курением, тюремным кашлем, спорами о грядущем добре и о средствах достижения оного. «Эй, гони!» — кричит он ленивому кучеру. И думает о сестрах, об отце, которых скоро увидит, о дочери соседа-помещика, которому обязательно надо нанести визит… Может быть, окончив курс, он сделает ей предложение, увезет в столицу и начнет покойную, немятежную жизнь благоприличного чиновника с будущим, по примеру некоторых родственников… О таких делах сладко, хорошо думать в дороге. «Эй, гони!»

Валерий Львович вздрогнул на ухабе, очнулся, вспомнил сон и прислушался к себе. Флейты молчали. Да и как они могли петь, если увиденное никоим боком не относилось к Истории, какой привык ее воображать Локотков? Это было другое. Чужая душа протрепетала в нем недолго и ушла. Холодок страха, неверия воровато заходил по телу. Локотков стер слезу и стал смотреть на выхвачиваемые из темноты фарами деревья.

Таня высадила его возле дома. Он обогнул машину, подошел к дверце с Таниной стороны, хотел что-то сказать, — но ничего не сказал, ушел в избу. Молоковозка постояла еще немного, и тронулась.

В ближайший выходной они поехали на автобусе навестить Костю. Нога у него была в гипсе, к новой обстановке он притерпелся, хоть и выглядел еще испуганным. С приходом Тани и Локоткова карлик стал ныть, проситься на руки, — думал, видно, что его увезут домой. Поняв же, что — нет, не увезут, — зауросил, покрикивая и взметывая маленькими ручками. Бросался конфетами, гукал: «Пухой! Пухой!» Пришедшая на шум сестра, видя такое дело, выпроводила их.

На улице Таня вздохнула: «Костя, Костя! Видно, никому он, кроме вас, не нужен. Да я еще езжу к нему, дурочка…»

Они сходили в кино, побродили по парку, посидели на скамейке, где Локотков еще недавно коротал ночь. В сумерках шли на автобус, и Валерию Львовичу показалось. Что под руку с высокой изможденной женщиной его обогнал Шурка Сальник. Хотел окликнуть его — и раздумал. Все равно ничего хорошего ни из их встречи, ни из разговора не могло получиться. Еще — не хотелось общением с Сальником вспугивать свою попутчицу. За день они привыкли друг к другу, и Локоткову иногда даже казалось, что он нравится Тане. Но он грустно думал о своей старости и говорил скучные, самому неинтересные вещи. Под конец он совсем сконфузился, и путь от отворота на Рябинино до дома проделал молча. Каково же было удивление Валерия Львовича, когда Таня, дойдя вместе с ним до избы Веры Даниловны, не покинула его, а поднялась на крыльцо, и дождавшись, пока он дрожащими руками отомкнет замок, первой вошла в дом!

Утром, чуть начало светать — притихшая Таня очнулась, села на кровати, затрясла головой, бормоча: «Что же это я наделала-то, Господи? Что же это мы наделали-то, Господи?..» Локотков лежал, запрокинув голову, тяжело дышал. Вдруг засмеялся скрипуче: «Это называется: связалась молодушка с чертом. Только зачем — вот вопрос?» Таня погладила его лоб: «Так не говори. Не надо так говорить».

В сенях, когда он пошел ее провожать, Таня обхватила руками его шею, прижалась и замерла. Он застыл в неудобной позе, поцелуй его был сух и тороплив. Девушка шмыгнула носом, часто заморгала — он стал ее успокаивать: «Ну что ты, не расстраивайся.

Я ведь старый, тоже надо понять…» «Как ты это говоришь — не расстраивайся. Что мне расстраиваться-то! Разве тут в этом дело? Эх ты, Валерий Львович!..» Лицо ее стало чужим, надменным, она оставила его и вышла на крыльцо. Локотков в приоткрытую дверь смотрел, как она идет по деревенской улице. Потом закрыл дверь на запор, и верулся в избу. Унимая дрожащее сердце, заходил по тесному помещению. В какой-то момент у него запершило в носу, горле, глазах, он лег на пол, и прижался мокрой щекой к теплой доске.

21

Прошло три года. Как-то летним днем к Локоткову, работавшему теперь слесарем, подошел заведующий совхозными мастерскими Вешкуров и сказал:

— Слышь, Львович! На поле, у Закамени, комбайн встал, сцепление у него углан сжег, практикант. Ты давай-ко сходи, помоги починить. Вон Михаил отвезет тебя.

За спиной его маячил Миша Зюлев, прикрепленный к совхозу инженер-технолог из районного ремонтно-технического предприятия.

— Не пойду! — твердо сказал Локотков. — Почему это — ихняя машина, а мы должны делать? Сами сломали — пускай сами и ремонтируют. На чужом горбу в рай въехать хотите?

— Да ты понимаешь ли… — рванулся Миша, но спокойный Вешкуров удержал его:

— Ты не шуми. Львович сделает. Он у нас исполнительный, дисциплинированный. Правильно ты говоришь, Валерий, понимаю я тебя, а — надо помочь! Иначе нам с ним такой кабыстос выйдет… Уборка ведь, ты что!

— Зачем мальчишку садите? Он и опять его сожжет, ему долго ли?

— Да заболел Андрей-то, вчера прямо с поля с температурой увезли! Вот пацан и сел. Их ведь в училище тоже, поди-ко, чему-то учили?

— Учили… Учат их… — ворчал Валерий Львович, собирая инструмент. — Ладно, поехали…

Миновав старую, заброшенную деревушку Закамень, ее ветхие развалюхи, они увидели большое поле и комбайн на нем. Возле него, в тени, сидел конопатый практикант Васька. «Но нас с таб-бой соединить пар-ром не в сила-ах…» — хрипло рыкал транзистор. «Газик» остановился рядом с комбайном, Локотков с Зюлевым вышли из кабины.

— Хорошо ты устроился, вредитель! — сказал Валерий Львович, показывая на приемник. — Еще и не поработал, а балдежную машинку все равно успел купить!

— Это не моя, а Андрюхи, комбайнера, он оставил! — залыбился Васька, поднимаяь. На лице его не было ни малейших признаков раскаяния. — Мне что, я выключу! Только с ней веселей.