Читаем без скачивания Пасодобль — танец парный - Ирина Кисельгоф

Я вернулась в коттедж и посмотрела на себя в зеркало. На мне лица не было. Меня убили не слова моей дочери, меня добил мягкий, увещевательный тон моего мужа. Мой муж воспитал свою дочь ровно так, как ему хотелось. Она вылупилась из него, как куколка из куколки. Я была ни при чем. Природным инкубатором. Гастарбайтером с периферии. Суррогатной матерью. Он сделал из нашей дочери то, что сделал. Нас было не трое, а пара и еще один сбоку. Он не сумел дать понять нашей дочери, что нас трое, и я превратилась в бесполезный довесок. Он имел на нее влияние, я — никакого. Он был виновен в том, что имел на нашу дочь влияние и не желал им воспользоваться ради меня. Любым способом. Хоть как-то. Разве у меня получится быть мамой, если против меня играет мой муж?

Все, что он сказал под сумахом, ложь, ложь и еще раз ложь! Я снова попалась в сети, размякла, расклеилась. Обманулась!

— Ты не имеешь права так поступать со мной! — сказала я, стиснув зубы.

— Это от меня не зависит.

— Зависит! — разъярилась я. — Еще как зависит!

— Хочешь сказать, что я науськиваю дочь на родную мать? А может, проблема в тебе? Не думала?

— Ты должен ее наказать, — потребовала я. — Хоть раз в жизни покажи, что ты на моей стороне! Хоть чем-нибудь помоги мне!

— Накажи сама, если угодно. А выбирать между вами не намерен! Это смешно!

— Смешно наказать за то, что моя дочь послала меня подальше? Это сложный выбор?

— Если ты так ставишь вопрос, то я выбираю Марину! Ближе и дороже ее у меня нет никого! — резко сказал он. — И не надо создавать условий для выбора!

На меня смотрели два вздыбленных бычьих загривка. Где в них нежность? Где любовь? Нет ничего! Ложь, ложь и еще раз ложь!

— Ясно.

Я ответила ему с трудом, через силу. Мой голос сел. То ли оттого, что кричала, то ли от… Оттого, что об меня только что вытерли ноги. Исключили из семейного треугольника анафемой. Отлучили раз и навсегда. Просто дали понять, что такие правила работают всерьез. И ничего не изменишь. Игра из забавы давно превратилась в спорт.

Я резко развернулась и ушла не глядя. У меня по лицу текли слезы всемирным потопом. Людям типа моего мужа сложно что-то объяснить. Для них слезы, слабости, несхожие взгляды и желания были из презираемой области «фу!». Мои условия мешали вытирать об меня ноги. Мне солгали. Мне изменили. Меня не любили. Мне следовало уйти. Нужно уйти!

Я сидела на берегу озера. Закатное солнце лучилось в воде длинной дорожкой из паутины розово-красного сумаха. Паутина тянулась шелковой нитью от меня к самому горизонту. Туда, где за черными горами жил огромный паук.

— На. — Моя дочь протянула мне букет из веток сумаха.

— Спасибо, доченька. — Я поцеловала ее в кудрявую макушку и прижала к себе. Так сильно, что захрустели маленькие детские косточки.

Моя дочь не была виновата. Дети не воспитывают сами себя.

— Я не хочу сестру. И брата тоже, — сказала она.

— У тебя не будет ни сестры, ни брата. Обещаю.

Она оглянулась назад, я тоже. Поодаль стоял мой муж. Моей дочери не терпелось уйти, а я поняла, кто решил обтесать углы. Ребенок, которого я родила, сделал это не от сердца, а потому, что ему так велели. И меня захлестнула ярость.

— У тебя не будет никого, кроме папы! Иди к нему! Быстро!

У нее задрожал подбородок, и она бросилась к отцу, не разбирая дороги.

Я пыталась выпросить, вымолить прощение у моего ребенка, она отталкивала меня кулаками и убегала. Каждый раз. Я просила прощения, стоя перед ней на коленях. Уронив голову в ее колени. И слышала, как моя дочь кряхтит, пытаясь выдрать мне волосы. Так больно, что боль была в самом сердце. Она ударила меня по подбородку детскими коленками, мокрыми от моих слез, и убежала к отцу.

Мой отдых стал кошмаром. Мои родственники были вместе, я одна. Как заслужила. Я не умела воспитывать детей, мой муж ничем не хотел мне помочь. Совсем ничем.

Вернувшись в город, я позвонила домой.

— Папа, я красивая? — спросила я его. Как мужчину.

— Самая красивая, — серьезно ответил он.

— Ты необъективен. Ты мой отец.

— Да, необъективен! — распалился папа. — Потому разводись. Я тебя прошу! Я хоть раз о чем-то серьезном тебя просил? Не надо бояться! Марина в любом случае останется с тобой.

Мне нечего было делать в квартире мужа, и я заехала к родителям на огонек. Без предупреждения. У них, как обычно, были гости. Бедная моя мама! Среди гостей оказался мужчина чуть старше меня. Математик. Я обворожила его за пять минут, за оставшиеся десять добила окончательно.

— Я красивая? — смеясь, спросила я.

— Очень, — сказал он и робко добавил: — Мы еще увидимся?

Увидимся? Сейчас! Очередная трепетная лань!

— Я не люблю математические головоломки. У них всегда однозначный ответ. Пункт А всегда знает, что случится с пунктом В. Это скучно.

По приезде с отдыха я покопалась в Интернете. Развалины города Баласагун предположительно были найдены близ Токмака в Киргизии, а кто-то полагал, что Баласагун сгинул в Семиречье. Баласагуна в горном озере не было и быть не могло. Мой муж явился сказочником из бычьей страны-перевертыша. Наша дочь легко попалась ему на крючок.

Чем объяснить немотивированную ненависть? Ничем тому, кто испытал ее на себе. У моей бабушки со стороны отца была сестра. Моя тетка. Старая дева в войлочных ботах «прощай, молодость» даже летом. Она не выносила меня с детства. Сколько себя помню. Не представляю, чем я ее раздражала. Мне тогда было на это чихать. Она уже умерла, а мне захотелось спросить ее об этом только сейчас. Может, я бы что-нибудь поняла?

Мы уехали отдыхать вместе и разошлись в разные стороны. Мы хотели узнать, что мы все еще муж и жена, а отдалились еще больше. Нам хотелось вспомнить страну, где мы были счастливы, мы забыли ее окончательно. Зачем мы спали рядом, в одной кровати?

Ночью мы открывали все окна. Из-за жары. Душный шар горячего ветра тяжело перекатывался из комнаты в комнату. С запада на восток, с юга на север. От его жара у меня сохла кожа на ступнях. Горячечный ветер начинал жечь мои ноги, душной волной подбираясь к груди. Я не могла спать совсем. Тогда я стала ставить рядом с кроватью таз с водой. Опускала в него ноги, чтобы немного остудить, и чувствовала временное облегчение. А потом начиналось все сначала, пока я не засыпала оттого, что уставала не спать. Или я смачивала водой ночную сорочку, мне нужно было успеть заснуть, пока она не высохла.

Меня разбудил муж. Я стонала во сне.

— Что тебе снилось? — спросил он.

— Перекатиполе.

В далекой сказочной стране вместе с нашей машиной часто катились клубки иерихонской розы, срезанные ветром у корня. Врассыпную или все вместе. Маленькие, неприкаянные, гонимые ветром комки сухой травы. Срезанные горячими, острыми краями медных, бронзовых, серебряных, золотых лепешек с львиными профилями. Они резали собой корень иерихонской розы тайно, из-под земли, убивая ее время.

— Меня срезают твои монеты, — сказала я. — Что мне осталось?

— Кто-то должен помнить о моем отце.

— Ты помнишь обо мне, когда помнишь об отце?

— Забываю, чтобы не помнить, — жестко сказал он.

Мой сухой глаз смотрел в душную темноту, а из другого катились слезы. Медленно, по одной. Еле-еле. Я высыхала, как старая земля. Старая, изъеденная морщинами, богом забытая земля. Я не спала до утра, муж не спал тоже. Мне это мешало. Старой земле не нужны чужаки. Потому мазары и сагана-тамы[13] всегда окружены стенами. Так положено. Мертвые должны спать спокойно.

Утром мы завтракали в молчании, даже Маришка. Я все время думала, что я должна сделать. И никак не могла вспомнить. Ничего не могла вспомнить. Я вывалила почти нетронутую еду в мусорное ведро и застыла на месте, глядя в одну точку. Я никак не могла вспомнить, что я должна сделать. Хлопнула дверь, я машинально повернулась к входу в кухню и увидела мужа. Он стоял в проеме и смотрел на меня. Его губы шевельнулись, будто он хотел что-то сказать.

— Можешь идти. Я тебя не помню, — без выражения сказала я и отвернулась.

Что я должна сделать? Мой взгляд наткнулся на гору немытой посуды, и я вспомнила. Мне надо было вымыть посуду.

Глава 14

Семейные корриды делятся на бурлеск, мелодраму и изящный спектакль. Бурлеск протекает с бурей показных страстей, что интересно сермяжной публике, но неинтересно для профессиональных игроков. Страсти, выпущенные вовремя из клапана парового котла, смягчают удар. Это знает любой психолог. Мелодрама отличается пылкостью натуральных чувств — от рукоприкладства до смертоубийства. Мелодрама подходит для широких зрительских масс, жаждущих крови и зрелищ. Но изящный спектакль ставят для специальной, хорошо подготовленной публики. Подавляемые эмоции составляют гремучий коктейль в подсознании. Отчуждают, опустошают, ломают, доводят до стресса и депрессии. Меняют личность. Тихие раны — самые глубокие и дольше заживают. Иногда гниют до конца жизни. Они убивают исподволь, ласково, почти незаметно. Сегодня жив, завтра мертв.