Читаем без скачивания Ленинградская зима. Советская контрразведка в блокадном Ленинграде - Василий Иванович Ардаматский

Сошли, как было условлено, на углу Садовой и Невского и дальше пошли вместе. «Сюда бы снаряд, в эту кашу, а не в пустой трамвай», — подумал Кумлев, проталкиваясь в толпе.

Чепцову сейчас было спокойно. Встреча со священником его не столько встревожила, сколько удивила. Ничего страшного — есть фотограф. Возле зеркала в витрине парикмахерской он остановился и удовлетворенно оглядел себя — и чужой, тесноватый ему костюм, и серый ежик пробившихся волос на голове, и темную полоску над верхней губой, где наметились усы. Еще несколько дней, и он сам себя не узнает, а в советской контрразведке тоже работают люди, но не волшебники.

Но те, кому было нужно, знали, что в их огромном городе находится подозрительный и, по-видимому, опасный человек. Они, понятно, не были волшебниками. Но они работали в это грозное время и не одним человеком занимались. На каждой «оперативке» Прокопенко, помянув исчезнувшего военторговца, неизменно добавлял: «Ну, ничего, город нам поможет…» Вот и сейчас город видел Чепцова, проталкивавшегося вместе с Кумлевым через толпу на Невском. Видел!

Всю дорогу Чепцов и Кумлев шли молча, и, только когда вошли в кумлевскую квартиру и хозяин запер дверь, Чепцов сказал:

— Ваш поп — сволочь и дезертир.

— А что? — без удивления спросил Кумлев.

Чепцов, стаскивая тесный пиджак, повернулся — лицо у резидента было каменно-непроницаемое.

— Он только что не выгнал меня!

— Я думал, что он вас все-таки испугается, — сказал Кумлев. — Был он не хуже других, давал информацию. В одном можно быть уверенными — он нас не продаст, а когда колокола зазвонят в честь нашей победы, он прибежит… — Оттого, что Кумлев говорил спокойно, его слова убеждали.

— И много у вас таких, которые придут к нам после нашей победы?

Кумлев молчал, поглаживая пальцами свой массивный подбородок. Потом сказал веско:

— Такие имеются. И это естественно, когда целая страна меняет свою шкуру. Кроме того, я живу здесь среди людей, а люди везде бывают разные… — Кумлев остановился, ему показалось, что Чепцов не слушает.

— Кто у нас завтра? — спросил Чепцов, садясь к столу.

— Завтра Горин. Адвокат. Этот может пригодиться всячески, хотя он из породы бесхребетных.

— Расскажите о нем подробнее, — попросил Чепцов.

Горин вырос в семье преуспевающего адвоката. Его отец прославился участием в крупных делах акционерных обществ и банков, он получал громадные гонорары. Ему принадлежала восьмикомнатная квартира с окнами на Театральную площадь в богатом доме. Горины имели немало прислуги, собственный выезд, дачу в Сестрорецке…

Кумлев знал обо всем этом со слов самого Горина. Сейчас, пересказывая это Чепцову, он спрашивал себя снова: почему же Горин не сделался убежденным врагом большевиков?

— Дело в том, — рассказывал Кумлев, — что, имей он такую же жизнь при Советах, он бы кричал: «Да здравствуют Советы!»

— А как он живет сейчас?

— По сравнению с другими, я бы даже сказал — с большинством, он живет совсем неплохо. Работает в нескольких местах. Получает прилично. Деньги тратит на карты и женщин.

— Значит, ему нужны деньги — это хорошо.

— Ему надо значительно больше, чем мы даем, — продолжал Кумлев.

— Пообещаем…

— Он хочет сейчас.

Кумлев аттестовал Горина довольно точно, он только забывал, что роскошной жизни молодой адвокат успел хлебнуть и в советское время.

Получив в двадцать девятом году диплом юриста, Михаил Горин вскоре понял, что диплом стоит недорого. Но он знал, что отец всю жизнь скупал золото и драгоценности, и нетерпеливо ждал, когда все это достанется ему.

В тридцать шестом году шкатулка с ценностями поступила в его распоряжение, и он очертя голову ринулся в разгульную жизнь, собрав вокруг себя компанию таких же, как он, циников и любителей сладкой жизни.

Но однажды показалось дно шкатулки. Он точно проснулся — жизнь потеряла для него всякий интерес, не было никаких перспектив, впереди безденежье. Отец всегда говорил: «Судьба, как правило, недодает человеку». Горин считал, что его судьба попросту ограбила.

Кумлев был уверен, что он стал немецким агентом в расчете на большие деньги, и пропускал мимо ушей горинские рассуждения, что он мстит судьбе. Но все для него проходило легко, даже от войны его спасло плоскостопие.

Из ленинградского дневника

Над городом шел ночной воздушный бой. Мы стояли во дворе военной комендатуры. Среди нас был летчик, который объяснял, что происходит в небе. Приходилось верить ему на слово, так как на самом деле мы видели только нервно бегавшие по небу лучи прожекторов, и иногда в них начинали сверкать и быстро гасли серебристые фигурки самолетов.

И вдруг в одном луче засверкали два самолета. Они сближались. Казалось, слились в одну точку и тут же исчезли. Луч качнулся вниз, в нем сверкала фигурка беспорядочно падавшего самолета.

— Сбил! Сбил! — закричали вокруг.

Кто кого сбил, было непонятно. Вскоре позвонили в комендатуру, что на территории одного завода опустился парашютист, который называет себя нашим военным летчиком Севастьяновым. Туда помчалась машина комендатуры.

Я знал одного летчика-истребителя Севастьянова. За несколько дней до этого я был на партсобрании в истребительном полку, где Севастьянова принимали в партию. Очень это было волнующе и здорово. Сначала приняли в партию летчика Горышина, за час до собрания погибшего в бою. Когда председатель спросил, кто за, все молча встали и постояли молча. Потом сели. И председатель сказал: «Принять единогласно, будем считать, что Ваня Горышин погиб коммунистом». Потом принимали Севастьянова. Очевидно, сильно взволнованный предыдущим, он заговорил несколько высокопарно, и получилось у него так, будто он один готов, защищая город Ленина, отдать за него свою жизнь. Но искренность, с какой он это говорил, была сильней неправильно выбранных слов или неправильной интонации — его приняли единогласно…

Привезли в комендатуру именно его. На лице у него кровоточащая ссадина, и все оно в машинном масле, но я сразу узнал его. Севастьянов уже рассказывал обступившим его людям о том, что произошло в ночном небе.

— Два раза с ближней дистанции я бил по нему из пулеметов — как заговоренный, гад! Зашел в третий раз. Вплотную сблизился — жму на гашетку, и ничего нет — кончился боезапас. Мне прямо умереть захотелось от горя! Я же клятву партии дал! И решил: рубану его винтом по хвосту. Прибавил оборотов и р-р-р-раз!.. И опять — летит, гад, дальше, будто ничего не случилось. А я же видел — у него стабилизатор к черту. Но недалеко он летел, гляжу, завалился через крыло и, как лист с дерева, вниз! — Возбуждение у летчика вдруг погасло, и он добавил негромко: — Но и моя машина