Читаем без скачивания Бунтари и бродяги - Алан Силлитоу

Вот почему я уверен, что никто не должен долго держаться за материнскую юбку, как делал Джим, иначе рискуешь покатиться по такой же дорожке, как и он. И вот почему я внимательно рассматриваю под школьной партой географическую карту, вместо того, чтобы решать задачи (через Дербишир в Манчестер, потом — в Глазго, после — проездом через Эдинбург, затем снова в Лондон, чтобы по дороге навестить папу с мамой), потому что ненавижу арифметику, — особенно когда думаю, что уж наверняка и без этого смогу пересчитать денежки, которые получу за украденный газовый счетчик.

Поражение Фрэнки Буллера

Сидя в комнате, которая находилась на первом этаже старого дома на острове Майорка и высокопарно называлась моим кабинетом, я пробегал глазами книги на полках, стоявшие вокруг меня. Ряды этих запылившихся томов с цветными корешками придавали солидный вид не только комнате, но и квартире в целом. Случайный гость, стоя рядом с ними с рюмкой в руке во время обеда и читая их заголовки, обычно думал следующее:

«„Греческий лексикон“, Гомер в оригинале. Надо же, он знает греческий (вовсе нет, ведь эти книги принадлежат моему сводному брату). Шекспир, „Золотая ветвь“, Святое писание с закладками из бумаги и ленточек. Он даже это читает! Еврипид и прочие греческие трагики, и двенадцать томов Бедекера. Что за странная идея собирать их! Пруст, все двенадцать томов! Я никогда в жизни не смог бы их прочесть полностью. (Кстати, я тоже.) Достоевский. Боже мой, неужели он может стать еще образованнее?»

И так далее, и все в том же духе. Гость читает на корешках тех книг, которые стали частью меня самого, этого собрания сочинений, за которым исчезло мое истинное «я», такое, каким оно было до прочтения всех этих книг, или даже, вернее, до того момента, как я прочел свою первую книгу. Часто у меня возникало желание выкинуть их одну за другой, забыть их названия и те впечатления, которые они на меня произвели, тщательно вырезать скальпелем их содержание из своего мятущегося сознания. Но это невозможно. Невозможно повернуть назад ход часов, которые тикают на мраморной полке. Нельзя даже просто разбить их циферблат и забыть об этом.

Вчера мы ходили в гости к одному из моих друзей, дом которого стоит в долине, вдалеке от городского шума. Я сидел в шезлонге на террасе, прикрыв глаза, под деревом мушмулы германской, плоды которой еще не успели созреть, и руки у меня пахли апельсином, который я только что очистил. И тут я услышал кукушку, куковавшую в сосновом лесу на склоне горы.

И это кукование вдруг совершило то, перед чем оказался бы бессилен даже хирургический нож. Я вернулся назад, сквозь годы, к своему естественному состоянию, я стал таким, каким был до того, как прочел все эти книги, и, как мне казалось, приобрел благодаря им определенные знания.

И это нежное, отчетливое, певучее «ку-ку» внезапно перенесло меня в прошлое, и я снова очутился в том мире, где моим королем был Фрэнки Буллер.

Мы отправлялись на войну, и я был частью его армии. Я вооружился штыком из ветки бузины, которая росла на склоне горы, и набил карманы тяжелыми, плоскими, тщательно отобранными камнями, которые были способны молниеносно, со свистом проноситься в воздухе и поражать лбы наших врагов. Через парусиновые туфли на резиновой подошве у меня выглядывал большой палец, в носках были дыры, а сзади на штанах, возможно, заплата, потому что до четырнадцати лет я все время ходил в изрядно поношенной одежде. Во время переклички выяснилось, что нас было одиннадцать, и Фрэнки стал во главе нашего бравого войска в качестве гиганта-центуриона, а ржавая крышка от мусорного ведра служила ему каской. Чтобы враг подумал, что у нас очень большое войско, мы под его командованием спускались с моста, а потом стремглав бежали через поле. Фрэнки был опытным тактиком, ведь он начал командовать своими войсками с пятнадцати лет.

В те годы ему было лет двадцать — двадцать пять. Никто, в том числе он сам, не знал его настоящий возраст; похоже, что его родители решили сохранить это в глубокой тайне. Когда мы спрашивали Фрэнки, сколько ему лет, он называл невероятное число: «Сто восемьдесят пять». Отсюда логически следовал еще один вопрос: «В таком случае, когда же ты окончил школу?» Иногда он бросал на это презрительно: «Я никогда не ходил в школу», а иногда — отвечал с нескрываемой гордостью: «Я ее не закончил, я из нее сбежал».

Я носил короткие штаны, а он — длинные, поэтому сейчас я не могу сказать, какого роста он был на самом деле. Но на вид он казался гигантом. У него были серые глаза, темные волосы и правильные черты лица, поэтому он мог бы сойти за красавца-мужчину, если бы не едва заметное выражение инфантильности, которое сквозило в его взгляде и складках низкого лба. Что же касается физической силы и сложения, то он ничем не отличался от взрослого человека.

Мы все в отряде, как сговорившись, дали ему звание генерала, но он настаивал, чтобы его называли старшиной. Потому что его отец был старшиной во время Первой мировой войны. «Мой отец был ранен на войне», — говорил он нам каждый раз, когда мы встречались. — «Он получил медаль и контузию, и из-за того, что его контузило, я родился таким».

Он был горд и доволен тем, что «родился таким», ведь благодаря этому ему не надо было идти работать на завод и зарабатывать себе на жизнь, как остальным мужчинам в его возрасте. Ему больше нравилось играть в войну с ватагой двенадцатилетних подростков и водить их в бой против мальчишек того же возраста из другого квартала. Наша улица была линией фронта на краю города, тогда как вражеским кварталом был новый жилой массив из трех улиц, который охватывал нас с фланга и оставлял нам небольшое пространство: несколько полей и садовых участков. Вот почему мы постоянно завидовали им. Людей, что жили в трущобах в центре города, теперь переселили в новый жилой массив, поэтому наши враги могли создать не менее грозное войско, чем мы, однако у них не было такого двадцатилетнего мужчины-ребенка, как Фрэнки, чтобы водить их в бой. Жители этого жилого массива не отказались от своих привычек, которые приобрели пока жили в трущобах, поэтому этот квартал на нашей улице прозвали «Содомом».

«Сегодня мы пойдем на Содом», — говорил Фрэнки, когда мы выстраивались в шеренгу. Он не знал библейского смысла этого слова: ему казалось, что это название официально дал кварталу городской совет.

Итак, мы шли небольшими группами вниз по улице и собирались на мосте над речкой Лин. Фрэнки приказывал нам окружать любого попадающегося по дороге мальчишку, и если он не хотел добровольно вступить в наше войско, его ждал один из трех способов принуждения. Первое: он мог связать его тряпками и потащить за нами силой. Второе: он угрожал ему пытками до тех пор, пока тот не соглашался стать его солдатом. И, наконец, третье: он бил его по голове своей здоровенной рукой, и тот в слезах бежал домой или огрызался ему вслед с безопасного расстояния. Я стал частью его войска после того, как меня заставили сделать это вторым способом, и остался с ним, потому что это было весело и мне нравились приключения. Правда, отец часто говорил мне: «Если увижу тебя вместе с этим придурком Фрэнки Буллером, то надеру тебе уши».

И хотя у Фрэнки часто случались неприятности с полицией, его не разу, несмотря на его возраст, не задержали как «малолетнего правонарушителя». Его часто грозились отправить в колонию для малолеток, но эти проделки нельзя было расценивать как серьезные преступления, за которые можно было упрятать в подобные учреждения. Его отец за свои фронтовые ранения получал пенсию, а мать работала на табачной фабрике, и на эти деньги они втроем жили гораздо лучше, чем большинство из нас, ведь наши отцы годами получали только пособие по безработице. Из-за того, что Фрэнки был единственным ребенком в семье, между тем как в остальных семьях детей часто было больше шести человек, ходили слухи, что после его рождения отец решил больше не рисковать и не заводить других детей. Были и такие, кто поговаривал, что причина этого — особый характер ранения мистера Буллера, за которое он получал пенсию.

Разбив военный лагерь в лесу и усевшись на корточки вокруг костра, в котором мы после победоносного сражения пекли картошку, мы часто спрашивали Фрэнки, что он будет делать, когда начнется вторая мировая война.

«Присоединюсь к ним», — мог ответить он уклончиво.

«К кому — к ним?» — мог бы уточнить кто-нибудь из нас почтительным тоном, потому что Фрэнки был намного старше и сильнее нас, хоть мы, в отличие от него, умели прекрасно читать и писать.

Вместо ответа Фрэнки обычно запускал в собеседника палкой. Он был довольно метким, поэтому попадал чаще всего в плечо или грудь. «Ты должен называть меня „сэр“», — орал он и его руки дрожали от праведного гнева. «Ты должен выйти на край леса и стать на часах». Провинившийся «солдат», получив подзатыльник, бежал сквозь кусты, держа в руках «штык» и сумку с камнями.