Читаем без скачивания Транскрипт - Анна Мазурова

Оскорбленная теща, выскочив из туалета, говорила, не глядя на Фиму: – Так нельзя бачки чинить. Так можно только… романы писать.)

Но Муравлеев тут же придумал, как Фиму подбодрить – что советов его он, в принципе, слушается и, вообще, ценит…

– Я тут на днях говорил с Филькенштейном, – небрежно сказал он, зная, что Фима обрадуется этой сосватанной им дружбе. (Правда, при этом он тут же без удовольствия вспомнил, что Филькенштейн звонил буквально вчера, приглашал – а зачем бы? Ведь так хорошо пообщались уж в городе Л., нельзя же так часто. Мы должны хоть чуть-чуть измениться, накопить, стосковаться, и странно, что сам Филькенштейн, человек очень чуткий, глубокий, как стало Муравлееву ясно из беседы в городе Л., странно, что сам он этого не понимает. Что ж, пришлось сослаться на занятость, не объяснять же пожилому интеллигентному человеку.)

– Да? – с каким-то сомнением в голосе переспросил его Фима. – И что?

Ира мыла на кухне посуду, и щепки, летящие с кухонных ящиков и подоконников, щели за краном и раковинный пластилин гнели ее больше обычного. Думаете, пригодится? – часто спрашивали знакомые. Представила, как сами они воспитывают детей, словно собирая в лагерь по списку: трусы – 6 пар, носки – 6 пар, свитер теплый – 1, представила и место, куда они их собирают, и на секунду стало жутко, ибо в то место, куда они их собирают, Рома, в общем, едет туда же. А она то читает, как автоматон, то плачет вслух над любым шрифтом, как Горький, не столько от литературного совершенства, сколько каждый раз заново пронзает напрасность и чтения, и письма, и нищеты, и сытости, и в свете своей обреченности все попытки вдруг приобретают красоту неземную, как мыльный пузырь, оказавшись в луче… И голос у нее срывался, испуганный Рома подсаживался на диван, совал голову подмышку и уверял, что Серая Шейка поправится, а она, пытаясь сладить с собой, всхлипывала только пуще, пока Рома, внезапно не похолодев, не отходил: ну невозможно же так слушать… Но это было давно, Серая Шейка, сейчас же вот то, что он не читает, «Всадника без головы», сколько книжных и букинистических перерыла, даже залезла на волшебно богатый информацией интернет, и не нашла. Пришлось дать в переводе – Майн Рид, Сетон-Томпсон давно потеряли прописку в здешней литературе, никто и не слышал этих имен, даже ушлые продавцы за компьютерным каталогом. Столкнувшись с тотальным забвением, начинаешь сам сомневаться, а не мистификация ли весь этот контрабандный товар, а, может, и вправду все эти корали, мачете, серапе строчились в Дерибасовской мастерской? И с остановившимся сердцем как бросишься к полке, проверять… Нет, «Три мушкетера» на месте…

Впервые – какая тягучая, нудная боль в мозжечке – усомнилась не в цели, но в тактике самопожертвования. Ведь пока они с Ромой надсадно долбили подлежащее и подсказуемое (не мучай меня, подскажи), кто-то сделал карьеру, поднялся, выстроил дом и насадил целый сад – нагнал мексиканцев и насадил. И, может быть, Роме принесли б больше пользы частные школы? Изучать оригами в Японии, а ренессанс во Флоренции – Рома ей вдруг показался сироткой. Наверное, можно б уже дослужиться до старшего менеджера? Взять себя в руки, прийти и сказать: «Дайте прибавку, иначе уйду»? Рискнуть, одним словом…..

Тьфу! Фима, заметив, что что-то не то, сам поставил на тихий огонь греть котлеты. Какая прибавка?! Тут надо или иначе родиться, или быть другим человеком, или…, – она нехорошим, из-за голенища полоснувшим взглядом коснулась Фимы, – … или иначе совсем выйти замуж! – а Фима уныло спросил:

– Будешь? – как пьяному в подворотне, и ведь никогда не узнать, какую атмосферу там разрядил, в подворотне-то, чиркнувшей спичкой.

Ира вернулась в комнату.

– Не морочь мне голову! – говорил Фима. – Вот что ты здесь пишешь?

Он наклонился над открытым экраном компьютера, где висело очередное начатое письмо: отдавая себе отчет, что конкурс на выполнение данной работы закончился месяц назад, я тем не менее…

– Ты бы лучше учился у грамотных людей! – сказал Фима. – Помнишь, ты мне объяснял про «Ложный друг переводчика», ваше периодическое издание? Я уверен, там все написано. Ты просто не умеешь отобрать нужное.

Он много чего еще говорил, что надо следить за здоровьем, сделать экзамен (он так называл медобследование), больницы, как на войне, именовал госпиталями и (не стремясь вложить обидного смысла) врачей – херопракторами. Критиковал муравлеевское резюме, упорно резюмирующее лишь облик Григория Отрепьева:

– знал грамоте;

– оказывал много ума, но мало благоразумия;

– скучал низким состоянием…

– Ты, действительно, плохо выглядишь, – вставила Ира. – Надо тебе походить к доктору Львив. – Чего-то в последнее время устал, – согласился Муравлеев. – Вчера был в школе, с работниками системы образования. И вот иду я по коридору… Линолеумный такой коридор, стены, выкрашенные блестящей масляной краской, режущий свет, среди бела дня электричество, да и то, коридоры-то без окон, запах какой-то… специфический, стальные ящички для личных вещей, – и тягостная мысль, что где-то, когда-то я все это уже видел. И я перевожу, а сам утираю пот со лба, жарко, и думаю: нет, эти тюрьмы меня доконают, вот уж… знаешь, бывают такие ложные дежа-вю от переутомления?.. Школьницы бегут, болтают, вдруг заметят нас, подожмут как-то уши и в сторонку. А директор не ленится, подзывает: «Не бежать! Не кричать! Пропустить делегацию! К стенке!» и с умиленной улыбочкой, нам: гигиена, как видите, дисциплина, много здесь из трудных семей… «Вот ты, как тебя зовут, учащаяся Смит, поди сюда, расскажи нашим гостям про комитет учащихся». «У нас есть комитет учащихся, – покорно говорит учащаяся Смит и искательно смотрит на директора. – Еще что рассказать?» «Ну, чем, скажи, чем вы там занимаетесь?» – поощряет директор. «Ученическим самоуправлением», – чеканит девочка, с тоской глядя вслед ушедшим подругам. «Молодец! – говорит директор. – Иди!» и, для закрепления, раздельно и внятно, делегации: «Ученическим самоуправлением». Вообще, хорошо переводить учителей – они все повторяют по три раза. Заходим на урок. Девчонки сидят группками человек по пять, судачат о чем-то, учитель книжку читает. Я опять взмок: сейчас таких пенделей получит, и все из любознательности делегатов! Подставили человека. Но нет, смотрю – ничего. Мы пользуемся новейшей, прогрессивнейшей методикой – недавние исследования показали, что женский мозг оптимально усваивает материал в общении с себе подобными. Им не надо вещать с кафедры, им надо дать возможность тихо, мирно обсудить в своем крузу. Пусть, скажем, часть времени они потратят на посторонние темы… «И что же они обсуждают?» А я смотрю и понимаю про трудные семьи – шоколадные такие бабцы, от молочного до швейцарского горького, в красных косыночках, так и ищешь глазами передник и вспоминаешь базар в Арканзасе: помидоры, ну с тыкву размером, и местный лубок на прилавках – дядя Том, негритята, матроны с корзиной белья, восемь долларов за фигурку, пятнадцать за группу. «Они обсуждают формы государственного управления».

Линолеум, режущий свет, большое насильственное скопление людей… Муравлеев припомнил и это дерево за окном, на котором он столько в свое время сосредоточил желания быть не здесь, и пролеты, по которым ходили с внешней их стороны, ставя ногу меж прутьев, кто на спор дальше пройдет, как перила липли к рукам, то ли от жирной коричневой масляной краски, то ли руки потели от страха (если сорваться, успеешь ли зацепиться на каком-нибудь этаже?), сколько раз эта лестница снилась, в кошмарных своих вариантах, то поднимаюсь, а некуда ставить ногу, то надо попасть в кабинет географии, а весь пролет отошел от лестничной клетки, как разводной мост. Он подумал, что просто бы умер, если б его заставили обсуждать что-нибудь в группе. А, впрочем, может, и выжил бы – задним числом всегда недооцениваешь запас прочности, дети вообще… И Муравлеев не рассказал Ире, что там, в коридоре, утешился в трусливой мысли: а, может, женские когнитивные процессы и впрямь непостижимы, как арабские переводчики? Что он, в конце концов, может знать об их парках культуры? На каких аттракционах им страшно? На каких весело? С каких лучше видно? Ира согласно кивала, почему-то считая, что Муравлеев ругает местные школы: и правда у них вместо головы задница, как показали новейшие исследования. Не помогает и тело, предназначенное природой для – чуда освобождения, горами двигать – это про тазовые кости.

– Так что там Филькенштейн? – Филькенштейн… Филькенштейн… Дай Бог памяти… – (или не дай? где-то через дорогу разливисто, громко крикнул петух). – Вот, как-то так: и да будут тебе словеса сия, и да накажеши ими сыны твоя…

Рома наказан достаточно, седяй в дому, и идый путем, и лежа, и восстал, выпустить бы из линолеумного коридора со спертым запахом принудительной грамотности, выключить свет круглосуточной лампочки Ильича, вернуть ту свободу, за которую он так орал, когда ты двигала горами, как лестничными пролетами, со стоном и скрежетом расходящимися над головой…