Читаем без скачивания Белые тени - Иван Дорба

— Скажите, — перебил Кучеров, хватая его за руку, — вы видели Степана и Лену?

— Как вас сейчас. — И чуть присел, развел руки и голосом Чепиги сказал: — «Да убей меня бох! Разрази гром на энтом самом месте, а генералу надо помочь. Да ий-боху!» Похоже?

У Кучерова в глазах стояли слезы.

— Вы, значит, оттуда, — прошептал он, — с Дона? Да, конечно! Какой же я дурак! Принимал вас за другого. — И махнул рукой.

— Елена Михайловна по-прежнему учительствует и просит вас... Вот, читайте, — и протянул генералу письмо.

— «Петя, родной, — прочел вслух Кучеров, — кровинушка, ради нашей казачьей чести, любви к родине, тихому Дону, ради павшего друга Ивана сделай то, что тебя попросит Алексей»... — Дальше он читать не мог, руки, держащие письмо, дрожали, буквы прыгали в затуманенных глазах. Наступила долгая пауза. Потом он с какой-то задушевностью в голосе сказал: — А я так мучился, так мучился, дорогой мой. Я рад, что Рыжий Черт жив, думал, что сидит. Как здоровье сестры? Она мне писала, что матушка умерла, дом сгорел... Почему вы до сих пор молчали! Вы ведь здесь уже скоро месяц!

— Мне нужно было убедиться, что вы порядочный человек. Сестра здорова, ждет вас...

— Я смогу уехать? А как же Аркадий? Сын Ивана Попова? Но сначала я расскажу всю историю.

Они спустились к реке и уселись у самой воды на камни.

В небе, точно в голубом озере, плывут облака, время от времени они закрывают уже высоко поднявшееся солнце, и тогда Требишница темнеет, становится скучной, мрачной, и Алексею кажется, будто он слушает главу из книги о далеком прошлом обреченного класса, в глухом, полном боли и тоски голосе чтеца звучит безысходность. Но стоит выглянуть солнцу, все оживает, радостно сверкая, катит свои прозрачные воды река, берега вспыхивают изумрудами зеленых-презеленых островков, и даже такие невыразительные и суровые серые камни вдруг теплеют и начинают излучать свою скромную красоту, и в голосе просыпается надежда.

— ...Приехав в Билечу, я вынул из табакерки тайнопись, заткнул в бутылку с притертой пробкой, замотал изоляционной лентой и запрятал в скале. Вот и вся история, — закончил генерал.

— Всякая тайнопись от перемены температуры, влаги, солнечных лучей начинает со временем проступать на бумаге, особенно на папиросной. Поэтому, обработав ее слегка, мы сделаем фотоснимки, а оригинал предоставим им. Пусть англичане думают, что тайна Блаудиса сохранена. Мало того, поскольку, видимо, за документом охотятся несколько разведок, надо столкнуть их лбами. Пусть дерутся! Вы намекнете, что идете на капитуляцию, готовы отдать документы, дайте понять, что они хранятся в вашем несгораемом шкафу, и помогите узнать условный шифр, а ключ...

— Ключей от кассы два, — перебил его Кучеров, — один в сейфе директора, другой ношу при себе на цепочке. Примерно месяца полтора назад я обнаружил на бородке ключа воск. Видимо, кто-то снял слепок. Я доложил об этом директору. Но представьте наше удивление, когда десять дней назад генерал Перрет обнаружил воск на бородке своего ключа. Полицию мы решили не вмешивать — стыдно, но каждую педелю стали менять шифр, пока не заменим замок. Загвоздка в том, что единственный тут мастер по кассам живет в Требинье и сюда не спешит, ссылаясь на то, что новый замок, выписанный из Германии, еще не прибыл. На том дело и застряло. Надо полагать, что именно ему заказаны по слепкам ключи.

— Значит, вы думаете, что у них уже есть ключи?

— Почти уверен. У них есть ключи и от моей комнаты. По утрам, как вам известно, я гуляю. Так вот, за эти последние два месяца мои вещи перерывали по крайней мере пять раз.

— Следовательно, они считают, что табакерка с документами находится в несгораемом шкафу?

— Разумеется. Она там и лежит, пустая.

— Что ж, вернем в нее тайнопись, предоставим им возможность узнать и ключ от шифра вашей кассы. Вам же следует, подумать об отъезде. Иначе, увидев, что документы могут быть прочитаны, они не постесняются с вами разделаться.

— Я и хотел уехать, нанял даже на субботу подводу. В два ночи приедет Алимхан. Но цель у меня была другая. Не бегство. Я их не боюсь. Предполагал поездом добраться до Дубровника, а оттуда на «рыбаке» в Италию, чтобы передать документы в советское посольство. Собрался к директору просить отпуск. Ну а теперь все упростилось...

— Изменилось, конечно. Вы уедете, когда операция будет закончена, на сутки позже. А я, не хмурьтесь, я останусь, не хочу бросать ребят, надо направить их на верный путь, а лучшим помочь обрести родину. Так что с Аркадием еще встретитесь. Первое задание, которое он сегодня же должен будет выполнить, — переснять документы и проявить пленку. Ведь он ведает фотолабораторией.

— Хорошо.

— Вас же я переправлю во Францию, оттуда легче уехать в СССР. Но сделать это нужно так, чтобы комар носа не подточил. Они ведь следят за всеми, кто с вами находится в контакте, и выскользнуть из их поля зрения не так-то легко. Кого вы считаете замешанным в это дело?

— Мне кажется, — потирая рукою свой шрам, начал генерал, — что тут действуют две, а может быть, даже три самостоятельные группы. Первая: Скачковы, прибыли они, как я догадываюсь, из Польши, капельмейстер он бездарный, и он и она — люди недалекие и потому неопасные, но весьма настырные. Вторая группа: Павский и Мальцев. Иван Иванович Павский происходит из старинного дворянского рода и гордится тем, что его далекий предок, тоже Иван Иванович, был в числе офицеров сформированного двадцать второго сентября тысяча семьсот тридцатого года в Москве лейб-гвардии Измайловского полка. С тех пор Павские якобы всегда служили в этом полку и были крещены Иванами. Кто знает, так это или не так?..

— Я заметил, Петр Михайлович, что многие эмигранты выдают себя за сенбернаров, будучи болонками. Мелкопоместный помещик — за магната; чиновник — за сановника, вельможу; купец — за фабриканта. Человек нередко склонен выдавать желаемое за действительное, особенно если ущемлен.

— У них осталось одно прошлое, почему не сделать его еще прекраснее. Таков, может, и Павский. Подвизался он в деникинской разведке и кажется мне человеком решительным и жестоким. Что касается Мальцева, то это просто беспринципная сволочь. Два его сына идут по стопам батюшки и готовы выполнять его самые мерзкие наказы: следить, подслушивать, подглядывать, и кто знает... Ко всему надо еще заметить, что Павский связан с нашей машинисткой Грацией, и я подозреваю, что именно она, имея доступ в директорский кабинет, воспользовалась отсутствием генерала Перрета и забралась в сейф, а в нем вечно торчит, по небрежности, ключ, и сделала нужный слепок. Но самым опасным я считаю Берендса. Порой мне кажется, что он уже все разгадал, все рассчитал и как тигр готов к прыжку, а порой — что он лишь ради любопытства наблюдает за «мышиной возней» и посмеивается. Вероятно, он подслушивал мой разговор с генералом Врангелем. Когда я вышел, он стоял у окна коридора, напротив двери.

— Он служил в разведке белых?

— Затрудняюсь сказать. Во время войны его взяли немцы и выменяли на своего крупного шпиона. Потом Берендс работал в Стамбуле. О нем настоящие чудеса рассказывают. Как враг он смертельно опасен. А вот кадеты его любят. И мой Аркадий от него в восторге. Невероятная физическая сила, знание джиу-джитсу, ореол разведчика.

— Таков век! Столкновение эпох. Молодежь усиленно готовят к коварной и жестокой войне умов, так называемой «тихой войне». Буржуазный мир использует русскую эмиграцию, особенно молодежь, для своих подрывных целей, наша задача — открыть этой молодежи глаза. И потому в этой жестокой войне примут участие не только ум, но и сила идеи, крепость духа, любовь к родине... Мы будем бороться за эту молодежь!

На шоссе заскрипели колеса и послышалась однообразная, заунывная песня. Они оба посмотрели наверх. Над обочиной мимо беленых камней-столбиков проплывали подводы. Видны были только кузовы телег да головы лошадей, подводчики, как обычно, лежали, Я только в первой подводе сидели два турка в высоких красных фесках, которые на фоне белых облаков горели, как маки на солнце. Проводив их глазами, генерал и капитан поглядели друг на друга и улыбнулись. И в улыбке генерала было, что-то детское, непосредственное.

«Улыбка — внутреннее лицо человека», — подумал Алексей.

— Сняли вы у меня с сердца камень, — сказал, поднимаясь, Кучеров, — пойдемте, я покажу вам эти проклятые списки, а когда все будет готово, сделаю, как договорились.

Через два дня после отъезда Врангеля операция с документами, которую Алексей Хованский называл «операцией Рыжий Черт», была фактически завершена. Документы сфотографированы, запрятаны в табакерку, а пленка отправлена в Белград Ивану Абросимовичу.

Оставалось ждать, когда хранящуюся в несгораемом шкафу табакерку кто-то украдет. А чтобы форсировать события, Кучеров подал заявление об уходе. Поделился об этом с «друзьями» и назначил день отъезда через две недели.