Читаем без скачивания In vinas veritas - Александр Бруссуев

— Это вызов? — спросил старпом, запихивая в пасть очередную порцию хрустящей химии. Мимо прошли три ярко одетых старушки, говорящих на французском языке. Нам они помахали руками, улыбаясь и картаво приветствуя.

Мы дружелюбно помахали в свою очередь и ответили. «Мена мунал», — сказал я, «Шли бы Вы отсюда, девчонки» — сказал Саша.

— Это комплимент, — ответил я на предыдущий вопрос.

— И я тебе отвечу, старина, — Саша успокоительно рыгнул, вызвав волну гнева у чаек, кружащих поодаль в надежде перехватить кусок доброй еды. — Мир изменился. Новые технологии, защита природы, прогресс, Вашу мать! Но люди-то не меняются. Как было двести — триста лет назад подавляющее большинство начальствующего населения негодяями — так и сейчас. Куда ни посмотри, урода легче увидеть, нежели нормального человечного человека. Я — нормальный штурман, но таких, как я, удручающее меньшинство. Море — не моя стихия. Будет возможность свалить на берег — без раздумий уйду. Но пока заработок прочно держит меня на волнах. Ты, что ли, губишь свое здоровье в консервной банке из-за романтики?

Я запустил в ближайшую чайку самой увесистой куриной костью, но та легко поймала мой подарок на лету и сразу же получила по голове от своих товарок. Кость перебрасывалась из клюва в клюв, но вниз, на камни, упорно не падала. Со стороны это казалось прелюбопытной птичьей игрой.

— А вывески Вас в машинном отделении не учили читать? — строго обратился ко мне старпом и бутылкой указал на информационную табличку.

Администрация предупреждала туристов воздерживаться кормить чаек (особенно с рук) по причине того, что птицы могут нанести травму (несовместимую с жизнью).

— Да я вообще в море человек временный. Вот уже больше десяти лет как, — проговорил я.

— Вот то-то и оно! — воздел палец в крышу, как перст в небо, чиф. — Посмотри, кто у нас работает? Хамы, идиоты и ворье. Впрочем, как везде. Насмотрелся я за свою многолетнюю морскую практику на капитанов! Скоро сам буду капитанить. Кем стану? Может быть, таким же мутантом, как этот Горошков?

— Вряд ли. Сволочью, конечно, стать придется, но зато — порядочной, — возразил ему я.

— Стать порядочной сволочью — это тоже перспектива, — вздохнул Саша. — Встречаются и среди стармехов настоящие красавцы. Такие, что механический народ с воем разбегается каждые два месяца.

— Точно, за всю работу я встретил два раза таких приматов. Даже фамилии запомнил: Молодцеватый — из Петрозаводска и Хлопунов — из Мариуполя. Просто, как близнецы были. Лишенные совести напрочь. Впрочем, и механических навыков.

— Вот потому и стали такими мерзавцами, что в работе понятия не имели. Точно?

Я кивнул головой. Вспомнив тех двух деятелей, я поневоле внутренне напрягся. Уж очень здорово они донимали меня, не понятно, правда, с какой великой целью. Молодцеватого я терпел всего ничего — дней двадцать. Потом, получив через старпома уведомление о своем позорном списании с борта, сделал за короткое время все, чтоб мой уход с судна сопровождался аплодисментами общественности, и спускался бы я по трапу с высоко поднятой головой. А именно: собрал профсоюзное собрание среди очумевших членов команды, которое подтвердило мое трезвое состояние (причина моей отставки была достаточно банальной — пьянство на рабочем месте) и, пользуясь удобным случаем, сгонял в город (мы стояли в порту), где медицински зафиксировал свое алиби. Стармех утром следующего дня опрометчиво назвал меня «трусом», раз я так засуетился. Тем самым развязал мне руки. Молодцеватый осознал свою ошибку уже на юте, куда весело добежал, направляемый моим указателем в форме кулака. Вечером я уезжал домой, экипаж на помощь к лидеру машинной команды не спешил, поэтому я провел образцово воспитательный процесс. Зрители отсутствовали, и это очень вдохновляло. На суровые в своей справедливости речи дед отвечал точными ударами живота, извините, попы, по моим обутым в тяжелые сэйфити-шузы ногам. Мне было нисколько не больно. Расстались мы на оптимистической ноте: Молодцеватый просил не преследовать его в Петрозаводске, я строил козьи морды, изображающие, что я теперь готов на все. И ведь встретились мы спустя полгода совсем случайно. Друг друга, как положено, не узнали. Мне пришлось уволиться с пароходства, Молодцеватый, естественно, узнав об этом, посчитал это своей заслугой. Поэтому при встрече изрядно струсил, ожидая мести от бешеного карела. Но разве мне это было нужно?

Через пять лет под голландским флагом попал я под мудрое руководство «махновца» (так назывались выкормыши мариупольского пароходства). И сразу узнал в этом коренастом шепелявом зануде своего былого петрозаводского наставника. Дело было зимнее, домой хотелось, конечно, но смысла бежать с судна не было: снова искать работу, чтоб уйти в море на лето? Я, уже опытный и уверенный в себе, вытерпел сначала полтора месяца, до ухода Хлопунова в отпуск, потом еще две недели, когда он вернулся обратно. Надо отметить, что этот забавный тип очень боялся потерять свою работу, поэтому круглый год старался сидеть на пароходе, изредка выезжая домой на месяц. Такой график устраивал компанию, семью его, наверно, тоже. А он, отдавая себя всего без остатка работе, бесновался, как только мог. Люди в машинном отделении стонали и бежали, несмотря на относительно высокую зарплату. За первый месяц у нас отправились долой два человека из четырех. То есть убежали, по требованию старшего механика все, кроме меня. Стон, что в следующем порту он избавится и от моей персоны, продолжался до самого его отпуска. Я уже юридически окреп, поэтому со смехом (мне было искренне смешно, когда Хлопунов начинал пугать меня всеми благоприобретенными азовскими страхами), заваливал его трудновыговариваемыми механическими тонкостями на английском языке. Страдающий дефектами речи, дед выл в ярости, но избавиться от меня не мог — я без ложной скромности был сведущей в рабочих моментах. Но, после внезапного возвращения его из отпуска, я понял, что теперь смехом дело не обойдется: я устал, к тому же заканчивался апрель, и можно было спокойно ехать домой.

Первая неделя прошла спокойно, Хлопунов только косил на меня глазом. Потом у нас в открытом море умерла турбина, при аварийном ремонте которой дед решил воспользоваться кувалдой. Я нечаянно, чисто из рациональных целей, покритиковал это решение, опираясь на мудрые «Правила технической эксплуатации». Наш спор протекал на такой высокой ноте, что ввиду тишины и морского безмолвия (главный двигатель по причине ремонта стоял) стал доступным для уха капитана. Тот спустился в самый напряженный момент, когда Хлопунов, брызгая слюной, перечислял все мои качества и достоинства, потрясая молотом. Капитан, как лев бросился обниматься со стармехом, уводя его вместе с кувалдой куда-то прочь с арены трудовой битвы. Тем самым мы с мотористом получили долгожданную возможность завершить ремонт самым оптимистичным образом: после нескольких часов упорного взаимодействия были вознаграждены восстановлением рабочих возможностей нашего единственного главного двигателя и уплыли к моему дембелю.