Читаем без скачивания Дерзкий рейд - Георгий Свиридов

Увидев испуг в глазах Джэксона, комиссар натужно улыбнулся бескровными губами, хотел что-то сказать. Но в этот момент мятежники с диким ревом снова бросились в атаку.

— Держись, ребята! — крикнул Саркисян и щелкнул затвором.

Джэксон, следуя примеру Флорова, тоже уперся в подоконник и стал торопливо стрелять.

Вдруг в толпе атакующих один за другим гулко грохнули взрывы. Сидней понимающе улыбнулся: он знал, что это сибиряк бросил с чердака свои гранаты. Мятежники с воем кинулись обратно. Площадь перед зданием мгновенно опустела.

Джэксон вытер рукавом вспотевшее лицо и повернулся к Флорову. Комиссар все так же сидел у окна, только голова его была беспомощно опущена на грудь. Со лба на щеку и дальше на белый подоконник стекала алая кровь.

Джэксон бросился к нему:

— Товарищ комиссар!

Флоров не пошевельнулся. Он был мертв.

— Комиссара убили!..

В комнату, где находился Алексей Флоров, собрались остатки его отряда. Хмурые, сосредоточенные взгляды. Многие не стеснялись слез.

Стиснув зубы, сибиряк обвел взглядом товарищей:

— Погибать — так по-русски! С музыкой!

Высоко подняв единственную гранату, он широкими прыжками устремился к выходу:

— Ура-а!

За ним, сжимая винтовки, кинулись остальные.

Это была последняя, отчаянная контратака.

В рукопашной схватке, которая продолжалась несколько минут, одни погибли геройской смертью, других обезоружили, скрутили, взяли в плен. Среди попавших в плен находился и Сидней Джэксон.

Глава восьмая

1

— Проскочили, Игнатич? — Кочегар бросил в топку еще лопату угля и выпрямился, вытер рукавом потное и грязное скуластое лицо. — Как пить дать проскочили!

— Тута свои, работяги, как не проскочить, — ответил машинист, выглядывая из окна паровоза, подставляя лицо встречному сухому и теплому ночному ветру. — Как-никак, а Пашкина родина. Любят его и, вишь, под носом у золотопогонников путь поезду открыли.

Игнатич оглянулся, посмотрел с усмешкой и весело присвистнул:

— Что, съели, ваши благородия?

Сзади, постепенно удаляясь, горели огни станции, депо, светились редкие окна засыпающего города. Новая Бухара. Доносились приглушенные хлопки редких винтовочных выстрелов. Но они уже ничего не могли изменить. Стреляли просто так, для острастки да со злости, пуляли в хвост проскочившего паровоза с тремя вагонами.

Впереди, освещенные луной, поблескивали серебряной ниткой стальные рельсы, убегая загадочно далеко, в синюю бархатную темноту ночи.

— Теперь до самого Чарджуя шпарить будем без запинки, — сказал машинист. — Тут дорожка ровная.

Кочегар взял медный, слегка помятый, закопченный чайник и, подняв над лицом, полил струей в открытый рот. Напившись, облил лицо и голову водою.

— Игнатич, а ты наркома Полторацкого хорошо знаешь?

— И не только его самого, а и отца, и всю ихнюю семью… Свой брат, железнодорожник! В Новой Бухаре, помню, пацаном Паша бегал по станции, лазил по депо, к машине льнул и все просился взять в рейс. А теперь главное начальство — народный комиссар труда всего Туркестана. Шишка!

— Чудно даже как-то.

— А что чудного?

— Ну все это, в общем, насчет начальства. Странно даже.

— Все как положено, раз нашенская власть, то и начальство должно быть свое, пролетарское. И ничего странного нету! А ты вот, как посмотрю на тебя, так и думаю, что действительно парень-гвоздь, только никуда не лезешь.

— Это почему же? — В голосе кочегара послышалось удивление.

— Да потому, что с обеих сторон тупой.

— А ты тоже мне! Не больно острее моего! Такой же лапоть, да только постарше, постоптанней!

— Не фыркай зазря, высунь вывеску свою под ветерок встречный да поостудись немного, — посоветовал машинист. — Павлушка теперь Пал Герасимычем стал, факт! В трех вагонах с комиссией шпарит, справедливость рабочую делать. А почему ему такое доверие от народа? Почему уважение и прочее? Не знаешь, молчишь… Тута не фыркать надо, а мозгами шевелить. Грамотный он, отец из шкуры лез, а парня учил. А потом, когда царя скинули, кто от нас делегатом на Второй съезд Советов ехал? Он, Павлуша Полторацкий! В Питере побывал, Ленина видел, разговор с ним имел, вот как мы с тобою. А Ленин — это ты сам знаешь кто… Если по-нашему, по-рабочему судить, так я думаю, товарищ Ленин сильный человеческий магнит, вот кто он!

— Вот так сказанул! — звонко расхохотался кочегар. — Магнит!

— А ты не рыгочи, послушай, дело говорю. Возьми железяку простую, потри о магнит. Что получится, а? Простая железяка магнитные силы получает и сама уже притягивает иголки, гвоздички, мелочь железную. Так и с людьми товарищ Ленин! Побывает человек рядом с ним, послушает и набирается силы и правды для борьбы за рабочее дело. А потом и тот человек уже сам к себе притягивает и ведет людей. Так и Павлуша Полторацкий, все по законности жизни.

Машинист, довольный своим ответом и глубоким обоснованием, развязал кисет, стал сворачивать самокрутку и миролюбиво предложил:

— Хоть задымить?

— У меня своя махра горло дерет покрепше твоей, — ответил кочегар и вынул из кармана засаленный мешочек с куревом. — А после Чарджуя куда двигать будем?

— Наберем воды и дальше напрямую. Через Мерв, Байрам-Али до самого Ашхабада. Ты бывал в Ашхабаде?

— Проездом, — ответил кочегар, достав лопатой раскаленный уголек, прикурил от него и снова закинул в топку.

— Как на Полтавщине, все дома и заборы выбелены мелом, чистенькие, кругом сады, только нету крыш соломенных. Приятный, скажу тебе по чести, город.

— Выходит, контра понятие имеет, раз выбрала такой город для мятежа.

— Не бойсь, наведем пролетарский порядок и там! — Игнатич потушил самокрутку, придавив пальцем к карнизу окошка машиниста, прислушался к ритмичному дыханию паровоза, потом сказал кочегару: — Пошуруй в топке, подкинь уголька!

2

К Чарджую, вернее, к станции Новый Чарджуй подъезжали утром. Павел Полторацкий глядел в открытое окно вагона и любовался пленительной громадой железнодорожного моста, стоявшего на каменных ногах, через широкую и быструю реку — беспокойную Амударью. Мост пролегал через всю пойму реки, и Павел знал из рассказов, из книг, что это самый длинный мост в России и во всей Азии.

Павел хорошо помнил и другой, первый, деревянный мост. В детстве он не раз слышал воспоминания старых железнодорожников и седых, опаленных солнцем рабочих, принимавших участие в строительстве Среднеазиатской железной дороги. На всю жизнь запомнил Павлуша их спокойные, чуть хрипловатые голоса и длинные повести о трудовых победах русского ума и рабочих рук над бесконечной пустыней и над этой своенравной и капризной Амударьей, которую арабы в древности называли Джейхун — Бешеная. Река не имеет постоянного русла и несет свои мутные, похожие на окружающие пески волны на север, к Аралу, бросаясь из стороны в сторону размывая и подтачивая берега, разбиваясь на протоки, намывая мели и островки. Конечно, о том, чтобы строить мост только через реку, как это делалось обычно, здесь нечего было и думать. Хочешь не хочешь, а надо перекрывать всю речную пойму, строить такой мост, чтобы в будущем капризная река не угрожала движению поездов. Строили быстро. В первых числах сентября 1887 года торжественно забили первую сваю в илистое дно реки, а через четыре месяца по новому мосту уже двинулся первый поезд. То был уникальный мост — длиною больше чем две версты и сооруженный сплошь из дерева.