Читаем без скачивания Санаториум (сборник) - Людмила Петрушевская

– Наденьте, – велел он.

Он не сплоховал.

Тоня растерянно стащила сапог и сунула крошечную ногу в ледяной розовый шелк.

Туфли, конечно, слегка спеклись от столетий ожидания.

Но шелк – это не кожа. Шелк вечен. Он всегда пребудет самим собой.

Они вошли в зал, первым Виктор с косматой собачкой в красном комбинезончике, держа ее на локте (Булины пинетки Тоня сняла и положила в запасной пакет и в сумочку. Все пригодилось).

За Виктором (представим себе картину глазами зрителя), как и полагается вслед за кавалером идти даме, шла юная, слегка разрумянившаяся женщина в маленьком черном платье, ненакрашенная, узенькая, в розовых башмачках и с розовым шарфом через плечо. По виду – наследница миллионов. В руке у нее была зажата шикарнейшая небольшая сумка, мечта девушки.

– Уиии, – прошелестел планктон.

Ночной полет

Этот нищий, этот бедняк, приехав с дочкой своей какой-то подруги на юг, в уже приготовленную комнатку (а договорилась об этой дешевой комнатке другая его подруга, приехавшая заранее с ребенком на море), он, только прибыв и бросив вещи в коридоре – комната его еще сутки была занята, его предупредили, но вот, явился, – он оглядывался недолго, он спросил у подруги, где тут рынок, и вознамерился пойти туда и вечером накрыть стол «для всех».

Все – это был двор с тремя мамашами и тремя детьми и с одним дополнительным отцом, т. е. десять персон плюс приехавшие двое!

Бедняк был допрошен подругой, кстати, совсем не близкой, так, случайной, по имени Надежда, которая его и пригласила, он был допрошен на предмет, зачем ему рынок. А нищета отвечала, что надо же отметить! Радостно глядевшая голубенькими, как незабудки, глазками над своей светлой бороденкой, нищета прямо-таки напыжилась в этом желании угостить всех.

Бедняк, да еще малахольный, в широте своей души мог свободно спустить все свои нищие средства, а как потом кормиться, да еще и с ребенком, а ей 12 лет, она же хочет есть! Плотная такая девочка. Тоже малахольная, задумчивая, молчит, сидит на лавке. Тут море, горы, небеса, а у нее глаза врастопыр, смотрит в ближайшую стенку. Как мать ее отпустила с этим Сашей? Мамаша та тоже, видно, такой же породы, не просчитывает, как такой человек сможет продержаться две недели, прокормиться с ребенком на руках. За комнату тоже надо платить, а обратный путь?

Но нищета твердо стояла на своем: надо накрыть стол.

Тогда эта Надежда сказала, что пойдем вместе покупать, праздновать так праздновать. И взяла все в свои руки.

Она уже много лет существовала со своим сыночком одна, научилась жить в нищете, отыскивать дешевые продукты, экономить, предвидеть крах и распределять последние копейки. Ребенок должен быть сыт!

И уже здесь, на юге, девки-соседки навели ее на кулинарию, где на вес продавали сухие блины ценой в хлеб. Отлично!

Туда они и отправились, две нищеты. План был сообщен Александру и им одобрен, а что: завернуть в блины хоть что, хоть творог посолить и туда рубленый соленый огурец и чесночок с помидором. А хоть бы жареную картошку старую с жареным луком и укропом, молодая еще дорогая! И завернуть в три блина! И поджарить. Это как пирожки получатся, только вкуснее. Далее, к закрытию на рынок, купим где продавцы торопятся и отдают подешевле овощи, капусту потушим с лучком, завернем в блины, нарубим салату.

Нанесли всего за небольшие деньги, на будущее тоже, а как же. Даже купили пачку сахару и каких-то подозрительных слив, чтобы сварить быстрое варенье, к чаю же нужен десерт! Дети же!

Вернулись, стали варить и жарить, резать и раскладывать в четыре руки. Под навесом у хозяйки, очень удобно, стояла газовая плита, тут же была вода в бочке. И подошедшие с моря мамашки радостно включились, натащили своего.

К ужину был накрыт роскошный стол, одиннадцать персон плюс хозяйка с собаками, одна на руках любимая Милочка, вторая у ног бородатая прощелыга Хвостик, болонка на каких-то ходулях, плод любви приезжего московского кобеля и местной наследницы борзых, видимо. Столичные собаки тоже отдыхали у моря небезрезультатно.

За столом оказалось, что все друг другу рады, и это определило атмосферу на ближайшие две недели, вместе шлялись на танцы, ходили в походы, угощали друг друга, а все решил это бедняк Саша, бестрепетно готовый все отдать.

За ним с возрастающей тревогой наблюдала его эта недавняя подруга Надя, мать сына. Как же так? Такого любой обидит. Надо ограждать, оберегать, охранять этого недотепу, такое щемящее чувство возникло в груди у Надежды. Эта Надя была вдова, такая подлинная горестная вдова, что всем знакомым и друзьям надоел ее безутешный вид. На нее кричали, ее поучали, потом стали избегать. Уже перестали приглашать на всякие попойки типа дней рождения, на защиты диссертаций в рестораны и уж тем более на свадьбы.

Надя теперь таскалась по белу свету с одной только яростной мыслью – вырастить своего Данилу. Тоже хороший гусь рос, все был готов отдать друзьям, причем первым попавшимся. Мать препятствовала этому как могла, грудью защитила, например, подаренный ей за ненадобностью старый дамский велосипед. Данькин дружок хотел его продать и на эти деньги что-то на двоих купить. Причем главное было продать, остальное потом.

За ребенком надо было следить, буквально за каждым его шагом, оберегать, изобретать способы лечения, у него была после прививки астма и хроническая пневмония, и на юг мать его повезла с большими надеждами. Перед тем она вообще ушла с работы, чтобы ребенок не был один. Никогда. Пусть было вначале плоховато, но потом дело с переводами пошло, друзья подкидывали заказы, и сама Надя искала интересные тексты, к примеру, нашла статейку «Змеи Австралии». Почему-то это приняли сразу и напечатали в журнале. И накопились небольшие средства для поездки на море, парень весной тяжело болел бронхитом, отощал, надо было спасаться.

Кстати, именно тогда и возник из окружающей вселенной этот Александр, бездомный и нищий, познакомились зимой в каких-то гостях, он отправился провожать Надежду, вломился к ней домой, увидел Даньку и начал навещать эту семью. А уж когда Даня заболел, тут Александр принес ребенку клюкву в сахаре, потом диск со сказками, чтобы Данила лежал и слушал. Потом еще что-то носил. Денег у него не было, но он, легкий человек, бывал вхож во многие дома, одевался шикарно, в джинсу, в чьи-то зарубежные обноски, носил кожаную мягкую сумочку через плечо, и ему часто давали угощение и с собой. Вот это и перепадало Даньке.

Дело доехало даже до того, что, когда они оправлялись на юга, Саша поперся провожать Надю с ребенком на вокзал, и даже расцеловал их обоих, перед тем как спрыгнуть на перрон. И остался махать вслед, бездетный холостой мужичок из породы философов и ночных сторожей.

А вот Надя по приезде-то быстро разобралась, что комната рядом скоро освободится, и написала Александру. И он пал ей на голову, хотя еще жить было негде, и первую ночь все спали у Надежды: для девочки Марины хозяйка дала раскладушку (после пира-то!), а Александр вознамерился переночевать на полу без ничего. Не тут-то было! У хозяйки нашелся и матрас, который Надежда застелила своей простынкой, ведь жара, и укрываться незачем.

И жизнь потекла, радостная и безмятежная с Александром во главе, радостная для всех, но не для Надежды: эта несложная натура как-то внезапно помрачнела, затосковала, глядела на мир безнадежно. Влюбилась.

Тому предшествовали походы по побережью вчетвером, смех и ночные купания, беспечные беседы за столом под звездами, с баночкой молодого вина в руке. И как-то незаметно Надя привела Александра в свою узенькую койку, когда уже дети спали. Вернее, он сам пришел, но это было для Нади уже неизбежно.

Что интересно, данный факт еще больше омрачил существование бедного женского существа, остановленного в своем ежедневном беге. Надю действительно оглушила и парализовала эта любовь. Объект ее страданий, солнечный голубоглазый философ, начиненный хатха-йогой, Бердяевым и Федоровым, ночами выкладывал свои мысли присмиревшей, мрачной слушательнице, и эта Надежда все кумекала, мучительно соединяя обрывки нитей, пыталась связать ему некую сеть: как, как его уловить, как присвоить эту свободу, эту незамутненную сущность, не озабоченную ничем: ни деньгами, ни женщинами (после того раза он уже больше не приходил), ни какой-нибудь целью… Он работал ночным портье в общежитии университета раз в трое суток, и иногда писал курсовые неграмотным китайцам (в благодарность его пытались накормить разваренными из сухого полуфабриката личинками), а одной исландке, дочери посла, он навалял даже диплом по как раз исландской саге – в честь чего его поселили в посольстве, кормили-одевали, пока он не закончил работу. И, судя по всему, эта дочь посла хотела его увезти, допустим, пока что в Финляндию, причем в багажнике папашиного дипломатического автомобиля. Да он не поехал, зачем. У него и так в анамнезе была нелюбимая бывшая супруга, от которой он бежал и которая теперь сходила с ума в одиночестве в их бывшей квартире.