Читаем без скачивания Другая музыка нужна - Антал Гидаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…А Ференц Зденко не приходил. Правда, Мартон, надо признаться, не сказал ему про галушки. Г-н Фицек еще несколько раз спрашивал сына, доверительно подмигивая при этом: «Ну, что с этим королевско-императорским щенком?» И наконец, злобно: «Стало быть, не хочет к нам прийти? Ты скажи ему, что бог и богачу дал только два уха и один язык! — и бросил в заключение: — Чтоб он на гитарной струне повесился, твой Зденко!»
Этим для г-на Фицека вопрос со Зденко был исчерпан.
3
Но Мартон — дома он умолчал об этом — пошел все-таки на фабрику музыкальных инструментов, хотя Зденко и не приглашал его.
Однажды после школы он проводил приятеля домой. И когда Зденко промолвил: «До свидания, Фицек!», Мартон взял протянутую на прощанье руку и совсем непринужденно, словно в падекатре, повел Ференца в парадное с настойчивостью одержимого. Мартону обязательно хотелось увидеть, что творится в этом загадочном здании — родильном доме музыкальных инструментов. И Зденко не стал противиться, то ли по привычной вежливости, то ли от изумления; а возможно, и потому, что считал ниже своего достоинства препираться в парадном не хуже какой-нибудь торговки. А может быть, он просто боялся, что домашние или, не дай бог, служащие услышат их. Это было бы обидно и унизительно не только для него самого, но и для Мартона Фицека: Фицек Фицеком, но при этом он ученик реального училища, что само по себе чин, который к чему-то обязывает. Не говоря уже о том, что речь идет как-никак о его приятеле, а это тоже чин.
— Ладно, — согласился Зденко, высвободив руку и прервав таким образом глупый, по его мнению, «падекатр». — Ладно, — повторил он со свойственной ему важностью. — Но через час будь любезен покинуть меня без всяких напоминаний с моей стороны. У нас каждый час на учете. Мы живем строго по расписанию.
4
Помещения большого четырехэтажного дома с двором-колодцем соединялись длинными коридорами. Кругом — рядышком и друг над дружкой — выстроились мастерские и склады, битком набитые музыкальными инструментами. В одном были свалены ножки от роялей, в другом — большом зале — переливались тусклым светом обнаженные внутренности пианино — бронзовые остовы и натянутые стальные струны; в третьем зале скрипки изгибали шеи, выставляя изящно скроенные спинки и блестящие, чуточку выпуклые животики с двумя глазеющими друг на дружку буквами «S»; в четверо том зале пыжились трубы, прямые, кривые, иные из них вытягивали шею, точно гогочущие гуси. В пятом зале штабелями громоздились граммофонные ящики, поменьше, побольше; тут же вились синеватые граммофонные пружины, лежали плоские железные диски, обтянутые зеленым сукном; у каждого из пупка торчал шпенек, на который и надевалась граммофонная пластинка. В других залах валялись вытянутые, пустые, безжизненные мехи гармоник.
И слышно было, как стучат по клавишам роялей, поводят смычком по струнам скрипок, дуют в трубы, постукивают по железкам, пилят, строгают — и все это одновременно и вразнобой. Казалось, инструменты хватил удар, потому-то они и издают такие бессмысленные, нечленораздельные звуки, стон и вой.
Мартона поразила эта расколоченная, раздробленная, разломанная на куски музыка. И не только она.
На стенах большого зала висят готовые скрипки. Шестьдесят близнецов. С ума можно сойти, такие они одинаковые! Рядом болтаются связки гитар, словно дичь в мясных лавках: полдюжины, дюжина на связку. Еще дальше — трубы стоят на широких раструбах дулами кверху: словно пулеметными очередями собираются изрешетить потолок. А в углу растянулись на столах черные, коричневые и желтые деревянные духовые инструменты: толстые, тощие, длинные и короткие — фаготы, гобои, кларнеты и флейты.
И новый зал: барабаны до самого потолка, а в корзинах — ворох барабанных палочек, торчат вверх и вниз головой, точно вдрызг напились. В другом зале контрабасы подпирают стенки — их деревянные животы свисают до самого пола, а шеи, странно тонкие шеи и крохотные головки, точно в экстазе, запрокинуты назад.
Небольшая комнатка: словно мелкая рыбешка, набросанная кучей на берегу, блестят в ней наваленные друг на друга губные гармошки. И последний огромный зал: на распухших ногах стоят черные блестящие ящики бессмысленно одинаковых роялей.
Можно подумать, что в магазине музыкальных инструментов вспыхнула холера, все инструменты подохли, но их не успели еще похоронить.
— Ференц! — пробормотал Мартон, ошарашенный представившимся зрелищем. — Как страшно, когда музыка мертва!..
— Мы производим не музыку, а музыкальные инструменты.
Мартон либо не расслышал, либо не понял, что ему сказал Зденко.
— Ференц… Я… — голос его прервался. — Я хотел бы стать композитором.
Он думал сказать, что пишет песни, сочиняет арии, хотел рассказать даже о г-же Мадьяр, но бархатные неподвижные глаза Зденко не выразили ни интереса, ни удивления. Пыл Мартона сразу угас. Словно выключился двигатель: каждое следующее слово Мартон произносил все медленнее и медленнее, а конец фразы и вовсе прозвучал тихим стоном. Он только и мог выдавить из себя:
— Мне… я… хотел бы стать композитором… Как ты думаешь, — спросил он, вконец смущенный и усталый, — удастся мне это?
И все! Больше он слова не промолвил, а ведь приготовился произнести целую речь: «Ференц! Милый Ференц! Дорогой друг! Помогите мне!.. Вы! Ты! Твой отец! Твои братья! Производители инструментов. Я с удовольствием потащу рояль домой, хоть на себе. Ведь у вас столько роялей! Что вам стоит? А я буду учиться на нем играть. Вы-то для того и изготовляете инструменты, чтобы они звучали, играли… Я… я… я… Я куплю его, через пять лет заплачу или верну… И если стану композитором, это будет ваша заслуга. Вечная вам будет благодарность… Но если твой отец не поймет, если… так я… Я и сюда могу к вам приходить играть… Здесь-то уж наверняка найдется кто-нибудь, чтоб учить меня. Мне бы только один год брать уроки, потом я
